Куда убегает ваш утренний кофе?
Шрифт:
А вот слова жертвы культа:
Я пытаюсь забыть все ужасы, которым мы подвергались во имя бога: физические избиения, психологическое преследование, постоянные изнасилования. Ты думаешь, маленькие шуточки и глупые письма смогут превратить годы пыток в нечто терпимое? Меня изнасиловал тот самый учитель, который так же изнасиловал моего брата во Франции, мою сестру по матери заставили пить ее собственную мочу в Далласе, мой отчим перевозил деньги от продажи наркотиков из Лас-Вегаса в Лос-Анджелес. Мою мать заставили выйти замуж против ее воли. Гуру моего младшего брата был убит всемирным лидером санкиртана. И ты хочешь, чтобы я продолжал в том же духе? Или ты просто поместишь меня в список неизбежных потерь?.. На самом деле таких, как я, тысячи по всему миру. Твой банк данных, очевидно, весьма не полон. Ты — член криминального сообщества, которое преследует людей и издевается над детьми, и тебя нужно арестовать за распространение аморальной литературы.
РАБОТАЛИ ПОД КРЫШЕЙ «ХАРЕ КРИШНА»
Высшие
19. Куда убегает утренний кофе?
Куда убегает утренний кофе?
Можете ответить? А я знала правильный ответ
Как отмечают аналитики от Ломброзо до Юнга, сумасшедшие придают преувеличенное, какое-то космическое значение какой-нибудь неудачной шутке, ошибке в произношении, мелким, несущественным с точки зрения нормального человека деталям. Сумасшедший ведь живёт в мире, в целом мире, как и нормальный человек, только этот мир не вполне совпадает с нормальным. Это, так сказать, другой тональ. Персональный. Случайные точки пересечения с нормальным миром, вовсе для того не предназначенные, испытывают весь смысловой вес целого мира шизофреника.
«Он употребляет некоторые слова в особом, ему только понятном смысле, точно так же он по-своему истолковывает слова окружающих, а потом основывает на этих словах представляющиеся ему галлюцинации и бред преследования. Причины того и другого явления одинаковы.» — пишет Ломброзо.
Куда убегает утренний кофе? Этот вопрос придумал ЕП. Мой утренний кофе убегал к нему, потому что любил его. Каждое утро было праздничным, потому что начиналось с кофе. Который постоянно норовил убежать к ЕП. Практически, вся церемония проходила в его присутствии. Я больше не надеялась увидеть его в этом, так называемом «реальном мире». Тем хуже для реального мира! Теперь я работала над уничтожением реальности. Я помнила ощущение его присутствия рядом, и училась поддерживать это ощущение. В его присутствии я была царицей, потому что он был царь. Княгиней, потому что он был князь. И принцессой, потому что он был принц. Вот только ужасно смущалась, когда от волнения делала какой-нибудь неловкий жест или не могла найти ложку. Ну или когда от меня убегал кофе. Каждое мелкое происшествие было просто чудесным — когда я чувствовала его присутствие, я знала: он любуется мной. Поэтому я была очень, очень красива. Когда кофе был готов и налит в чашку, и я усаживалась за стол, напротив было его место. Мы пили кофе вместе. Мои плечи распрямлялись, жесты приобретали, как мне казалось, грациозность и значительность, иногда я вскидывала голову и бросала взгляд в «его сторону». В этот момент я чувствовала особенную гордость, восторг, смущение — это было как шок, или электрический разряд — я почти ощущала его ответный взгляд.
Суфийские женщины говорили об этом примерно так:
Люди, я не безумна, я опьянена.
Мое сердце — всецелое осознавание и ясность.
Мой единственный грех, мой единственный проступок —
Не стыдясь, отдаваться Ему,
Быть обесчещенной, восхuщенной любовью к Другу.
Тропку к Нему я никогда не оставлю.
Я всегда думала, что когда ЕП пишет о «Нашей Леди», то имеет в виду МН. Она была наша Дева Мария — нежная утешительница, любящая мать. А ЕП больше всего желал материнской любви, любви могущественной хозяйки мира. Это ясно было видно хотя бы по тому, как подчеркнуто он настаивал на роли авторитарного отца. Как-то раз он сильно напился, упал и ушиб голову так, что потерял сознание. Придя в себя, он решил побриться налысо в честь Нашей Леди, о чем немедленно
Когда ЕП начал писать короткие рассказы про свою демоническую семью, там всегда была младшая его дочь Алефтина. Уж очень он ее любил, и всё объяснял ей, что она из расы повелителей, и как ей себя вести и ничего не бояться. Я была уверена, что его Алефтина — это МН. Даже больше того: мне казалось, и сама МН так думала. Если так, ей больше нечего было желать. Ее так сильно любили, так много — и с такой огромной высоты. Она была почтительна и требовательна с ЕП. Наверно именно таким тоном она когда-то говорила со своим отцом-генералом. Она знала, что в любой момент может пожаловаться ему на что-нибудь, и он примет меры. А я бы никогда не осмелилась на такое. Это была бы неподобающая претензия с моей стороны. Зато я знала, что могу — и это даже моя обязанность, которую я люблю — вести против ЕП военные действия всех родов. Война всегда приводила его в великолепное расположение духа. Мне казалось, что часто, почти всегда — я и есть тот единственный настоящий противник, который способен разрушить его неуязвимость. АЧ как-то запросто определил, что я принадлежу к сословию кшатриев, и я очень гордилась своими воинскими качествами. Конечно же, на самом деле я не была никаким противником ЕП. Совершенно нелепо было бы ему воевать с обычным человеком, хуже того — женщиной, да ещё и ученицей. Ему пристало воевать не менее, чем с уполномоченными демоницами, высшими ангелицами или архонтшей этого мира. Я не понимала этого столько лет, сколько понадобилось, чтобы подготовиться и перенести это наконец. То есть очень долго. И всё равно было очень стыдно и обидно, какая я была дура. И до сих пор я обижена на ЕП, хотя я и знаю, что он вроде бы ни в чем не виноват. Это я придумала любовь, какую хотела, и себе, и другим, а его мнения на этот счет никто никогда не спрашивал. Всё вроде бы так — да не так. Дело в том, что я не могла это на совершенно пустом месте придумывать, по крайней мере сначала, когда с обратной связью было еще не так плохо. Тут что-то не так. Зачем он мне тогда писал письма с разными чудесными разъяснениями, которые я учила наизусть? Зачем в его историях появлялись мои вещи, превращенные в сокровища? И разве он не излучал всё время, как ядерный гриб, эту нечеловеческую любовь? Зачем он постоянно писал о ней нам, людям? Чего он ждал от этого? Как это должно было в нас отозваться? Очевидно, не так, как он хотел. Мы разочаровали его.
Мы всей семьей, тогла я знала точно, — и я, и МН, и АЧ, — мы все любили его. МН как-то мне сказала «Почему-то все его ужасно хотят». Так оно и было, думала я, и понятно почему — потому что он сам ужасно хотел, он горел, как плазменный факел, и мы вспыхивали от одного его присутствия.
Я знаю, он хотел не нас, не кого-нибудь одного из нас, и даже не всех вместе, а богиню Кали, черную вдову, Донну Анну, Демоницу Эвашастраэль, жену свою Елизавету, темного эльфа, Нечистую Деву, Нашу Леди. Он называл ее всеми этими именами и еще многими другими и постоянно рисовал ее, и писал о ней эпические поэмы, и бесчисленное количество рассказов, и книгу разговоров с ней. Он видел ее своим третьим глазом. Его основным занятием было ее восхваление. Пышные титулы и высокий стиль изложения создавали состояния высокого накала, не имеющие отношения к «простым человеческим чувствам». Он говорил о высших реальностях так, что вы явственно ощущали бешеный напор чего-то безжалостного, великолепного, чуждого, и совершенно иного — и восторг, и возмущение — и это могло быть для вас так пронзительно и невыносимо, как для подростка вдруг увидеть перед собой совершенно недоступную, но совершенно голую старшеклассницу.
В сущности, ЕП и показывал нам, зачуханным подросткам, настоящую голую старшеклассницу — то есть нечто совершенно ужасное, великолепное и невероятное — это желанное высшее существо, которое ему являлось. У него был писательский дар от рождения — он мог описать нечто запредельное так, что вы отчетливо ощущали его дыхание. Естественно, что к нему стремились и его хотели — ведь он не только видел нечто чрезвычайно привлекательное и недоступное большинству, но и умел указать на это, так что вы тоже оказывались этому в некоторой степени причастны.
Он мог бы быть духовным лидером, главой культа или секты — поскольку выполнял ту же функцию, что и они — он реализовывал связь между бессмертным идеальным и воплощенными в материю мельтешащими смертными, которые этому идеальному поклоняются и служат. Конечно же, для паствы, для смертных осведомленность о воле богов, которую им сообщает пастырь, и созерцание живого образа силы, который он им показывает, составляет желанный смысл существования. Но не это важно посреднику. Паства находит через него смысл, который ищет, чисто автоматически, в виде побочного эффекта его основной деятельности. Важно только то, чьим полномочным представителем является пророк, важен только тот, от кого он получил прямые указания. Он, может быть, единственный, кто слышал этот приказ. А может быть, у него есть братья, настолько близкие, что видят ту же чудесную картину, что и он, и так же выбраны идеальным. Но одинок он или нет — совершенно не важно. Важно только одно — выполнить задание, полученное сверху, слышать и распространять волю идеального, утверждать и восхвалять этот образ, угадывая его малейшую прихоть.