Куда ведешь, куда зовешь, Господи!
Шрифт:
– Фарцовщики чего только не приносят. Знаешь, я никого еще так не любил, а в тебя влюбился сразу! Как же ты сохранилась до меня?
– Ну, наверное, потому, что тебя искала! Я, между прочим, смешанных кровей дочь, светлые волосы и глаза – чисто русские, но черные брови, скулы и раскосые глаза от отца и бабки-цыганки. Конечно, в нас течет горячая татарская кровь, да еще мой дед по матери – хакас, дед по отцу – донской казак, а донские казаки вроде бы произошли от гордых независимых и воинственных
– Ой, про шампань-коблер-то я забыл, он у меня во фляжке.
В сумке нашлись еще и конфеты. Лави рассказывал, что его отец армянин, мать русская, про удивительную бабку, которая научила его любить русские народные песни. И мы пели. Я – Окуджаву, Муслима, Жана Татляна, Шарля Азнавура, цыганские и русские народные. В ответ Лави спел красивую армянскую народную песню про любовь.
– Ой, какая красивая, я ее слышала. Научишь?
– Ну, конечно научу, моя красавица!
Потом спросил:
– Ну, ты как, нормально?
– Отлично! – словно в рай залетела? Господи, не дай сойти с ума!
Всю ночь мы резвились как дети, бегали после купания между деревьями, кувыркались на своем лежбище и до рассвета любили друг друга. Когда встало солнце, мы снова искупались, оделись и уснули, обнявшись. Проснулись от шороха метлы, которой рабочий подметал аллею недалеко от нас.
Я не сказала Лави, что уезжаю в Узбекистан на практику, чтобы не огорчать его. Просто сказала, что приду в бар, в полдень ему надо было приступать к работе. Такси домчало нас до общежития. Я поцеловала его, погладив по щеке.
– Я люблю тебя! Я буду ждать тебя! – шептал Лави.
– Я тоже! Спасибо, милый!
Я выскользнула из машины, постояла с поднятой рукой, глядя на высунутую в окно его голову и руку. Такси повернуло и скрылось, я пошла к общаге.
Девки теребили вопросами, но я не была расположена делиться впечатлениями. Любовь высосала все силы:
– Перебьетесь, спать хочу!
Добралась до постели, не раздеваясь, рухнула лицом в подушку и отключилась.
Разбудили меня за два часа до отхода поезда. Времени проститься с Лави не было, оставалось только привести себя в порядок, собраться и на вокзал.
– Ну, ты даешь, Светка, не разбудили, так бы и проспала. Еле живая явилась, глазищи горят, как у кошки, какие-то шальные, щеки впали, скулы торчат – пропала, подруга!
– Ой, девки, не могу – до чего я счастливая и до чего несчастна-я-аа! Точно, пропала! И ничего хорошего, влюбилась по уши, обещала заскочить, и на тебе – уеду на месяц, не простившись, даже не сказала, что уезжаю, балда! А зовут его, знаете как? – Лави!
– Ничего себе, он что, не русский? Да, этот Лави так тебя ухайдакал, что не проснулась бы.
– Ой, девки, проспала я свою любовь! Какая же я несчастная!
И я, завывая от слез, торопливо готовилась к поездке.
В шесть часов вечера поезд умчал нас в Узбекистан. Лежа на верхней полке, я не общалась ни с кем, думая только о своем любимом с нездешним именем Лави, который не дождется меня и, конечно же, будет страдать, не понимая, почему я не пришла, бросила его, обманула!
Дорогой мой, любимый, единственный! Я тоскую по тебе, мой черноглазый мальчик! Спасибо за любовь! О, Господи, скорей бы вернуться в Алма-Ату!
А тело мое и кожа томительно горели от воспоминаний прошедшей ночи, не давая уснуть.
В Узбекистане сначала был Ташкент. Мы приехали в город после землетрясения и увидели страшную разруху, которую оставило жуткая беспощадная стихия. Люди, собаки и кошки, оставшиеся без крова, бродили, бегали по развалинам в поисках родных, близких и вещей как сомнамбулы. Плач, крики слышны были отовсюду. Потрясенные страшным видом развалин и несчастных людей, мы вернулись на вокзал, чтобы ехать в Самарканд. В Ташкенте делать было нечего.
Самарканд оказался древним сказочно красивым городом, центр – сплошное средневековье. Даже не верилось, что мы живем в двадцатом веке. Многие жители в национальной одежде, полосатые халаты мужчин, из-под которых выгладывали белые подштанники, яркое разноцветье женских платьев и шароваров, обилие поблескивающих национальных украшений на шеях и руках утонченных восточных женщин с заплетенными в множество косичек черными волосами.
Яркое изумрудно-лазоревое небо, нещадно палящиее солнце, редкая зелень чинар и невозможность укрыться от солнцепека со своими этюдниками, кроме как в тени каменных древних строений, голубое узорочье керамических плиток, покрывающих купола и минареты зданий средневековой архитектуры – все казалось волшебной сказкой. В тени деревьев множество низких деревянных, огороженных перилами площадок – достарханы. На них, покрытых коврами, сидели люди перед низкими столиками, уставленными фарфоровыми чайниками с чаем и расписными пиалами. Свежеиспеченные лепешки-лавашики, самса, шашлыки из фарша и тонкий аромат чая – все пахло одуряюще вкусно и зазывно, и мы с раннего утра привыкли завтракать именно так – зеленый чай без сахара с горячим мягоньким лавашиком.
Конец ознакомительного фрагмента.