Куда ворон костей не приносил
Шрифт:
Что кто-то ходил в лесу вокруг того места, где жили переселенцы, в этом он не сомневался. Сиганов часто слышал крадущиеся ровные шаги, еще более осторожные, чем его собственные, но не умел разобрать, был это человек или зверь. Сергей старался постоянно держаться между людьми и тем таинственным бродягой, который упорно кружил на опушке, но это удавалось не всегда. — Зверь или человек ходил ночью так уверенно и быстро, что сбивал все расчеты и неожиданно оказывался, то сзади, то впереди. Следов не было или их замывал дождь и это обстоятельство так пугало переселенцев, что старик
С этого дня переселенцы очутились в осаде. Тигр днем лежал где-то совсем близко и постепенно терял страх перед людьми. Он перестал скрываться, его раскатистый рев часто слышался из зарослей тростника, а из палатки Алферовых, вокруг которой трава была скошена до лесной опушки, часто видели в кудрявой, блестевшей от дождя чаще, круглую, седую голову и полосатое тело зверя.
— Живем, как гнездо мышей перед котом, — пробовал шутит Алферов, — если бы ружье хорошее, то можно было бы с ним воевать, а дробовиком что поделаешь, только разозлишь.
— Таким хулиганам, как мы, начальство ружья хорошего не даст, — криво усмехался Курганов, — бунтовать еще вздумаете! Вон Сиганову переселенческий чиновник сказал, что ему бы лучше в городе не показываться. По роже, говорит, вижу, что разбойник. Очень уж хороший ему аттестат с родины дали.
— Вот дурак— где же тут бунтовать в эдакой глуши, — искренне возмущался Алферов.
— Может, кто и дурак, только не я. Не бранись, старик, все равно от тигра никуда не уйдешь. Ты бы, Сергей, придумал что, — обращался он к Сиганову.
— Придумаю, — угрюмо отвечал Сергей. — Мы еще повоюем.
— Что ты с голыми руками сделаешь?
Сиганов молчал, потому что сам не знал, что будет делать, но как-то у всех сложилась непоколебимая уверенность, что единственным противником полосатого кота, как называли они тигра, является только Сиганов. Понимал это по-видимому и тигр, который, поднимая голову над стеною кустарников, неизменно встречал твердый упорный взгляд Сиганова. Все ждали развязки, но наступила она неожиданно и для людей и для тигра.
Над зубчатыми изломанными вершинами, скрывавшими океан прошла гроза. Как огромные глыбы вывороченные стихийной силой из глубины земли, двигались тяжелые чернолиловые тучи.
При каждой вспышке молнии, из кованной медной чаши лились на тусклую землю потоки синеватого пламени и расплавленного металла, змеистыми струями бежавшего по воде.
В тайге стояла такая тишина, что слышно было как скрипят надломленные деревья и шепчутся заблудившиеся ручьи.
После грозы наступил ясный, холодный вечер. Сиганов и Арефов разложили костер и молча сидели около огня, затканного клубами едкого дыма.
Не хотелось ни о чем, ни говорить, ни думать.
У всех на поляне было одно общее желание — уйти, бежать из постылого леса, но все понимали, что уйти некуда. Здесь, в темных сумеречных стенах тайги, где их сторожил тигр и
Никто не хотел думать о завтрашнем дне и не было его, этого будущего дня. Медленно вспыхивало красноватое пламя на мокрых сучьях. Рассыпались и гасли искры; иззябшие люди внимательно следили за красными струйками огня, как будто с последней вспышкой пламени, должна была догореть их собственная жизнь.
— Вода идет! — сказал Курганов, откуда-то из густого мрака. — На берег вылезала, скоро Арефовых смоет. — Он спокойно подошел к костру и неторопливо закурил папиросу, прикрывая тлеющую ветку долой мокрого кафтана.
Сиганов встал и шлепая по лужам тяжелыми сапогами пошел к озеру.
В двух шагах ничего не было видно, но со стороны Сихотэ-Алиня доносился нежный гул, похожий на шум многоголовой толпы, спускавшейся с гор в долину. Озеро быстро поднималось. Бесшумная черная вода подступила к лиственницам, которые еще утром были далеко от озера, и затопила чащу кустарников.
Где-то совсем близко заревел тигр, но в его реве слышался теперь страх и тревога.
— Надо уходить, — подумал Сергей, и где-то в глубине души у него опять шевельнулось чувство неотвратимой приближающейся опасности, которая слышалась в нежном шуме и гуле из глубины тайги.
Люди бестолково метались впотьмах, увязывая тряпье, собирая разбросанные топоры и косы, натыкаясь друг на друга, попадая в воду, которая, как ночной мрак, вползала из глубоких оврагов и лесной чащи.
Сиганов обвязал веревку вокруг пояса и на удачу пошел в ту сторону, где он днем видел гряду холмов, но, сделав несколько шагов, попал в глубокую ложбину, в которой вода доходила ему до плеч, и вернулся назад, раздвигая плотную стену мокрой травы.
— Скорей! скорей! — кричал молодой Арефов, который держал другой конец веревки, — у нас весь хлеб подмыло.
Дети плакали, бабы торопливо успокаивали их упавшими голосами. Из толпы кричали что-то Сиганову, перебивая друг друга, но шум тайги и всплески надвигающегося потока заглушали все голоса.
Самое высокое место, куда еще не достала вода, тянулось узкой полосой к старым кедрам, но там в чаще орешника лежал тигр. Сиганов посмотрел на черные тени, мелькавшие в красноватом свете догорающего костра, и пошел к кедрам.
— Куда ты? — кричал Курганов. — Вернись… Задавит он тебя, как мышь.
Но зверь уже услышал шаги Сиганова. Он поднял голову и смотрел на человека мерцающим неподвижным взглядом. Человек не спускал глаз с этих двух блестящих желтых точек над кустарником и медленно раздвигая ветви шел по узкому перешейку.
Смутные голоса воды, доносившиеся с горной тайги, превратились теперь в грозный оглушительный рев. Тигр тревожно прислушивался к этому шуму и беспокойно двигался в мокрой чаще. Оставалось ещё пять или шесть шагов. Сиганов чувствовал, что остановиться теперь нельзя. Перед ним мелькнула на мгновение далекая степь в золотом загаре летнего вечера, белые мазанки над искрящейся рекой, худенькое бледное лицо дочери Анютки, которая осталась на затопленном клочке земли.