Кукла на качелях
Шрифт:
— Привет, Дэйдр. С днем рождения. Почему ты мне раньше не сказала?
Дэйдр не обратила внимания на этот вопрос и задала свой, ради которого и пришла.
— Что взял грабитель?
— Мы пока не обнаружили, что пропало.
— Тогда почему он приходил?
— Полагаю, он думал, что у меня много драгоценностей. Наверное, я похожа на даму, у которой есть диадемы и все такое.
— Вы испугались?
— Да. Ты, правда, была больна?
— Я плохо себя чувствовала. Бабушка сказала, что я бледная. Я рада, потому что ненавижу школу.
— Но ты не знала, что грабитель позвонит мне?
— Нет, нет, нет!
Эбби сама не знала, почему задала этот вопрос, но она никак не ожидала такого яростного отрицания, как будто бедняжка Дэйдр была обеспокоена своим невинным участием в заговоре. Как будто она внесла свою лепту…
— Вчера вечером я видела тебя в новом платье. Ты стояла у окна. Оно просто шикарное.
— Что это значит?
— О, это значит, очень модное.
— О, Господи!.. Я вовсе не хочу быть модной! Почему зимородки не возвращаются?
— Они не вернутся, пока ты здесь.
— Значит, они меня тоже не любят.
— Ты маленькая глупышка. Кто же еще тебя не любит?
— Дядя Милтон. Он говорит, что меня надо отправить в пансион из-за того, что я везде сую свой нос. И что такого особенного, что я вчера нашла его кресло. Я думала, он сидит в нем, но его там не было. Там было только много подушек и плед. Как будто там человек. Я столкнула его в холл, — она повернулась к Эбби и захихикала. — Ну, я же не знала, что он в туалете. И потом он не мог выйти, потому что я укатила его кресло. Он вопил и звал Мэри. Он может пройти всего два шага на своих палках. Поэтому теперь они говорят, что я должна отправляться в пансион. Но я же не нарочно. А вообще-то я думаю, что все эти преследования начались потому, что я взяла у мамы ту губную помаду.
— Преследования! Какие глупости ты говоришь!
— А вот и не глупости, — продолжала Дэйдр, выглядя мученицей. — Вы пользуетесь той губной помадой?
— Конечно.
— Это хорошо. Я рада, что грабитель не забрал ее.
— Грабители обычно не берут такие вещи, — сказала Эбби тихо.
— Не знаю. У нее золотой футляр. Говорят, что воры всегда ищут золото. Вы намажетесь ею на мой день рождения?
— А я приглашена?
— Вы можете прийти, — сказала Дэйдр безразлично.
— А кто еще будет?
— Только мы. Может, мой папа придет.
— Твой папа? — Эбби резко повернула ребенка к себе. — Дэйдр, в чем дело? Ты не говорила мне, что твой папа дома.
— Он не дома, но он в Сиднее. Мама говорила с кем-то по телефону. Она сказала: «Теперь, когда Per вернулся…» — узкие глаза посмотрели на Эбби:
— Его зовут Per.
— Но почему ты не спросишь маму? Она бы тебе сказала.
— Бесполезно. Никто мне ничего не рассказывает. Они говорят, что мне нельзя доверять, — Дэйдр подобрала камушек и бросила в зимородков, заставив их взлететь.
— Мне и вправду нельзя доверять. — Она внезапно захихикала:
— Дядя Милтон был в ярости. В ужасной ярости.
— Из-за чего?
— Из-за того, что застрял в туалете, конечно. Но честно, в этом старом кресле было столько подушек, что все равно для него не было места.
Неожиданно зимородки, до этого тихо сидевшие на эвкалипте в конце сада, начали хрипло смеяться: «Ха, ха, ха, хо, хо, хо…»
— Дэйдр, — сказала Эбби настойчиво, — кто-нибудь еще ходит по ночам в твоем доме?
— Иногда. Я не всегда слышу, потому что сплю. Теперь я не уверена, Джок ли это или мой отец. Я думаю, это мой отец. Она подняла лукавые глаза. — Но вам не обязательно мне верить. Говорят, что я часто лгу.
— И сейчас?
В большом окне Моффатов стукнула рама. Появилось бледное лицо Мэри.
— Дэйдр! Дэйдр, уйди с солнца. Ты же была больна.
— Дэйдр! Ты на самом деле все выдумала? — снова спросила Эбби.
Вместо ответа Дэйдр ловко повторила язвительный смех зимородков.
— Увидимся вечером на моем празднике, — крикнула она, убегая. Ее узкое лисье личико было насмешливым и дерзким. Но под этой дерзостью Эбби почувствовала страх. Она была совершенно уверена, что девочка чем-то сильно напугана. И снова дурные предчувствия и сомнения стали одолевать ее.
Снова солнце сияло в медном небе. Прежде чем станет слишком жарко, Эбби пошла в сад с намерением высадить герани, прибывшие накануне. Она распланировала бордюр вдоль дома, где земля уже была подготовлена. Но все равно это была утомительная работа. Ящерицы удирали молнией, прячась в прохладе камней. Герани уже начинали расцветать ярко-красными и алыми цветами. Пастельные спокойные тона не подходили этой стране. Все было ярким и сочным, даже красная земля.
Эбби была уверена, что Джок наблюдает за ней с лодки, возможно, затаив злобу на нее за то, что вчера она отказала ему в работе, а вот теперь мается на жарком солнце сама. Да и Моффаты наверняка пялят глаза из окон. Почему она была так глупа, что отказалась переехать, когда Люк предложил? Ей не следует приносить себя в жертву. Потому что, в конце концов, это проклятое место проглотит ее. Она знала, что проглотит. Она чувствовала себя золотой рыбкой в аквариуме, открытой любопытным взорам. Но так не могло продолжаться вечно. Было бы разумнее выдернуть отсюда Люка с корнем с самого начала.
Она допустила непростительную глупость, подчинившись мгновенному настроению, не желая показывать мужу, как сильно она трусит. Ей было как-то неловко настаивать на переезде, тем более что она чувствовала, что он предложил это с тайной надеждой на ее отказ.
Но он сам должен был бы понять, что в этом ограблении было что-то фальшивое. Все с начала до конца: и уверения Лолы в невиновности, и удобное алиби Джока, и беспокойная забота миссис Моффат, в которой не было истинной тревоги. Удивительно, никакой тревоги… Новое платье Дэйдр, о котором, наконец, вспомнили… Эти мысли все кружились и кружились в голове Эбби, невыносимые, как мухи, жужжащие возле ее горящего от невыносимой жары лица.