Куклы во время шторма
Шрифт:
Однажды он поднял голову и улыбнулся мне. Я была удивлена, потому что думала, что он меня не замечает – вечно угрюмо-сосредоточенный, поглощенный только своими мыслями и этой ужасной громкой музыкой, которая способна разбивать стекла своими децибелами (пару раз прошла с ним вровень и, услышав, ужаснулась). Улыбнулась в ответ.
Где-то с начала октября мы уже здоровались, а ближе к ноябрю остановились поболтать, как старые знакомые. Я его уже так и воспринимала, хотя ничего о нем не знала и, честно говоря, знать не хотела – просто он стал частью моей жизни… ну, как будильник с утра, как огромная доска в пятьдесят шестой аудитории, как блондинка из сериала, который смотрела мама по вечерам.
Из всего этого родилась довольно бестолковая дружба. Его откровения (в основном
В начале декабря, окончательно отселившись от родителей (не так уж далеко – в соседнюю квартиру, но все-таки я ведь стала самостоятельнее!), я встретила Стаса на улице и пригласила на новоселье. Честно говоря, не знаю, зачем – никакого праздника я не устраивала, так что мы были вдвоем, но я точно не ставила себе целью остаться с ним наедине. Если бы мы в очередной раз не столкнулись по дороге на работу и учебу, я бы вообще не вспомнила о нем. Все вышло спонтанно. И, как на грех, именно в этот день он в очередной раз рассорился с Аллой и горел желанием поделиться, поэтому согласился прийти с огромным энтузиазмом.
Я уже сама недоумевала, зачем приглашала Стаса. Был чудесный вечер пятницы, и я могла бы провести его в постели с чашечкой чая, любимой книгой и успокаивающей музыкой – вместо этого я должна была мчаться в магазин и покупать что-то к столу. Причем готовить я тогда почти не умела. Кончилось тем, что я купила большую пиццу и шесть маленьких пирожных. Решила, что этого вполне достаточно.
Мы засиделись допоздна. Половину холодной пиццы так и пришлось выбросить на следующий день, а до пирожных вообще дело не дошло. Тогда я еще не знала, что в стрессовых ситуациях у Стаса иногда пропадает аппетит (бывает, правда, и другая крайность, но пореже). Часов в одиннадцать ночи я спросила его, как он планирует добираться домой (да, нас разделяли от силы две остановки, но это не так мало, когда на улице ночь и уже не ходят маршрутки). Вместо ответа он приблизился и поцеловал меня с каким-то отчаянием. До этого он никогда даже за руку меня не брал, так что я была изумлена. В том же изумлении я пребывала и потом, гладя его спину под рубашкой одной рукой и нащупывая на лампе выключатель другой. «Знала бы – хоть надела бы красивое белье», – подумала я ошеломленно. Впрочем, Стасу все это было абсолютно безразлично – для него я была всего лишь «не Аллой», а это было уже прогрессом – и местью. То ли ей, то ли самому себе за эту мучительную любовь.
То, что происходило между нами с тех пор, казалось мне естественнее того, что было до этого. Наша «недодружба» вызывала у меня еле уловимое раздражение, а теперь хотя бы все было определенно. Я вообще во всем предпочитала ясность. На публику могла (и даже иногда любила) играть любые роли, но внутренне всегда хотела быть уверена, что вижу и знаю вещи такими, какие они есть.
Думаю, Стасу крупно повезло наткнуться именно на меня (я, не питая себя иллюзиями относительно собственной исключительности, была уверена, что у него просто назрела необходимость «завести кого-то на стороне» и по чистой случайности это оказалась я), потому что я никогда не воспринимала амурную сферу жизни слишком серьезно. Другая бы извела его требованиями бросить Аллу и переехать к ней, но мне это было совершенно не нужно. К тому же, я только что начала жить одна, и это оказалось так приятно – прямо по мне, – что я не собиралась так быстро лишать себя этого удовольствия. Да и отношения мне были на самом деле не нужны.
В шестнадцать лет у меня был парень. Единственный – мне хватило. Ничего плохого о нем не скажу – он меня обожал. Провожал и встречал, заваливал цветами и подарками, во всем пытался мне угодить… Он мне нравился, но его всегда было слишком много. И я так и не смогла убедить его, что не стану менее счастливой от того, что хотя бы пару минут меня не будут целовать и засыпать комплиментами и признаниями. Если бы я позволила ему что-то большее, чем поцелуи (а такая мысль у меня иногда проскальзывала), он вообще не дал бы мне жить, задушил бы своими восторгами и нежностью.
Для меня все произошло довольно естественно, пусть и неожиданно. Я ничего от этого не теряла (кроме невинности, но какой от нее прок в восемнадцать лет?) и сразу знала, что будет дальше. С ним никогда не будет неловко, он всегда будет казаться почему-то «своим», подпускать его к себе не будет обременительно, а отпускать – тяжело. Правда, одного я не предсказала. Обнаружив, что наши встречи становятся регулярными, я дала нашим «отношениям» (если это можно было так назвать) месяца три. А прошло уже четыре года…
Четыре года. Ни с одним парнем, в которого я была бы влюблена, я не протянула бы столько. С моей стороны все держалось как раз на равнодушии к Стасу как к парню плюс легкой симпатии к нему как к человеку и нежелании что–то менять. Мне все это было даже выгодно: когда я хотела «отмазаться» от назойливого ухажера или убедить знакомых, что у меня все хорошо, я с почти чистой совестью говорила, что у меня есть парень. В остальное же время (для меня самой) его не было, чему я была рада. Никаких ограничений, ничего лишнего, живешь себе в свое удовольствие. Что ни говори, а больше всего в жизни я всегда любила не бороться с собой и миром, а плыть по течению и наслаждаться простейшими человеческими радостями: вкусом еды, запахом цветов, приятными мелодиями…
Стаса я тоже устраивала: и как «жилетка», и, видимо, как девушка. Вероятно, он считал мое появление закономерным и болезненным следствием своих страданий, но наверняка в глубине души ему было приятно иметь кого–то «в запасе». Это хоть немного уравновешивало эгоизм Аллы. В общем и целом, все было довольно гармонично. Даже то, что мы были абсолютно разными людьми – что ж, не было соблазна искать друг в друге «половинку». Это обнажало суть вещей и делало отношения совершенно безопасными для меня.
Пожалуй, единственным, что меня раздражало, был его злополучный будильник. Он заставлял меня буквально выпрыгивать в реальность из моих сладких снов, а я так любила поспать… особенно в последнее время, когда учеба в университете почти закончилась и занятия шли раза два–три в неделю и в основном часов с одиннадцати, а то и с часа. Кроме учебы, я ничем пока не занималась (справедливости ради замечу, что никогда особенно не занималась и учебой – так, ходила на пары и иногда выполняла задания, но без фанатизма). Подрабатывала иногда наборщицей на дому, чтобы не брать лишний раз деньги у родителей, но эта работа не требовала ранних подъемов, да еще под такую жуткую музыку. Я много раз говорила себе, что надо бы попросить Стаса сменить ее, хотя бы когда он у меня, но все время забывала сделать это заранее, а на мои утренние ворчания он не реагировал.
И вот – я снова была разбужена этим адским пением. Ну что ж, не страшно – зато я знала, что завтра этого не повторится. Проснусь под Evanescence и буду прекрасно завтракать в одиночестве.
«Пора и честь знать, в конце концов – он живет здесь уже пять дней», – подумала я, включая чайник и направляясь в ванную. Я не очень любила, когда он задерживался у меня надолго. Наверное, боялась, что когда-нибудь он захочет остаться.
В тот месяц, что мы жили вместе, я много раз намекала Стасу, что он не может просто так оставаться в моей квартире, даже платя за питание и проживание, но он машинально кивал и переводил все разговоры на то, как хорошо, что он ушел от Аллы (не ко мне, а именно – от нее). Я думала, что привыкла к нему, но это была сущая мука. Он разбрасывал всюду свою одежду, смотрел по телевизору спортивный канал именно тогда, когда я начинался мой сериал, съедал за раз приготовленный мной на три дня ужин (в тот раз аппетит к нему вернулся уже через пару дней после расставания с Аллой) – в общем, создавал кучу неудобств. Честно говоря, я уже начала понимать, почему Алла бывает такой истеричной. А потом, слава Богу, она «приняла эстафету», объявив о своем самоубийстве.