Куколка для Немезиды
Шрифт:
Вечерами она листала английский словарь, почитывала дешевые английские книжки и очень боялась вспомнить, что с ней было три года назад.
А воспоминания лезли со всех сторон, ночью невозможно было заснуть: перед глазами перелистывались самые отвратительные моменты ее бродяжьей жизни. Тогда она не запоминала гадости, поскольку у нее имелась цель: уйти с площади Павелецкого вокзала, а это можно было сделать, только «выключив» эмоции, – не ужасаясь происходящему, не жалея себя и не хороня. Теперь же мысль о разрушенной жизни затмевала гордость собой, собственным мужеством и силой воли. Иными словами, тогда она воевала против всего мира и ей некогда было болеть, сейчас она закончила бои и плакала, подсчитывая потери.
Чтобы удержаться на плаву, Вера подводила итоги этих трех лет. Но едва начав, тут же бросала свое занятие: итоги казались ничтожными, поскольку будущее представлялось
«Борис был родным человеком!» – Вера сейчас думала о нем как о близком друге, которого потеряла, а до этого знала чуть ли не всю жизнь. На самом же деле о себе Борис рассказывал не очень много. Пытаясь разговорить его, Вера тем самым хотела отблагодарить за помощь и деликатность. Воспоминания о работе в «Союзмультфильме», творческих проблемах, небольшой персональной выставке в секции московских художников самому Борису казались уже почти враньем, но на какое-то мгновение помогали забыть реальность. Вера же надеялась, что воспоминания о прошлой, тяжелой, но нормальной жизни заставят его поверить в себя и воспользоваться каким-то счастливым случаем, чтобы вырваться из бродяжничества.
– Тебе надо найти работу, – Вера, отнимая стакан у Бориса, повторяла это раз за разом.
– Работы не будет, пока дома не будет, а дома не будет, пока работа не появится.
Борис отнимал пластиковую бутылку, куда они сливали все спиртное, которое удавалось добыть, и аккуратно опять разливал его по белым стаканчикам.
Из квартиры Бориса выгнала жена. История была некрасивой, почти дурно пахнущей. В семье Марианны, корректора большого издательства, женщины красивой, образованной и воспитанной, всегда считали, что Борис ей не пара.
– Ты корректурой должна заниматься, с твоим-то образованием?!
Марианна действительно уволилась из министерства, поскольку сын Толя часто болел, бабушка была работающей, а Борис, глава семейства, срочно доделывал к какому-то фестивалю мультфильм. Приходил он в эти дни поздно, уставший, с красными глазами. Тогда он не пил, но курил много. Борис обещал Марианне, что, как только на студии закончат эту работу, она устроится в любое место, которое выберет. Деньги он получит хорошие, надо лишь потерпеть. Марианна терпела до тех пор, пока одна «славная» душа не позвонила к ним домой и не сообщила, что ее муж Борис и автор сдаваемого в прокат мультипликационного шедевра состоят в противоестественной связи. Мол, почему, вы думаете, он так долго по ночам сидит в студии? Такой же звонок поступил и теще. Все благородное семейство долго рыдало, кричало, сопоставляло и подтасовывало факты, не слушая самого виновника скандала. Марианна по совету отца и матери сменила в квартире замки и выгнала Бориса. Родители больше слышать не хотели о зяте. «Я квартиру выбивал вам! Чего мне это стоило?!» – Отец Марианны стоял посреди комнаты, красный, как рак, и орал на дочь. Словно она была в чем-то виновата. А мать даже и не скрывала того, что упрямство дочери довело семью до такого позора:
– Если бы вышла за Даниила – жила б в Америке, имела бы кучу детей и ни о чем не думала.
Даниил был сейчас надеждой американской физико-химической мысли. Марианна терпеть его не могла за толстые очки и глухоту к чужим чувствам. «Он живет ради науки, зачем я ему нужна?!» – сказала Марианна после смотрин, которые устроили родители молодых. Марианна уже очень жалела, что не разобралась в ситуации сама, а позвала на помощь отца с матерью. «Может, действительно все это ложь?» Ничего плохого об их с Борисом жизни она сказать не могла. Да, не было денег, но их не было ни у кого из знакомых и друзей. Кроме Богодских. Семен Богодский был начальником производства крупной частной полиграфической фирмы. Борис любил
Борис сначала жил на студии, в столярке. Потом у друга в Зайцеве, затем где придется. Борис, по мягкости своей натуры, не в состоянии был выяснять отношения и добиваться правды, а только потихоньку спивался. Выпив много водки, он начинал рассказывать о сволочах и сыне. Вскоре Бориса уволили, истрепав нервы подлыми разговорами за спиной и в глаза. Авторами этой замечательной «шутки» оказались одинокая и иногда выпивающая ассистентка звукооператора с подругой и лоботрясом любовником – помощником электрика. Беда заключалась в том, что сам режиссер проекта действительно был нетрадиционной сексуальной ориентации, о чем знали почти все на студии, а потому версия выглядела правдоподобной. Тем более что график работы обоих мужчин был ненормированным и совпадал по времени. К тому же все знали либеральность взглядов Бориса и помнили его жаркие споры с членами коллектива о необходимой толерантности в вопросах секса. Знал бы Борис, чем может закончиться его любовь к академическим рассуждениям. Честный, порядочный и не очень волевой, он, оставшись без поддержки семьи, без дома и работы, не сумевший доказать свою непричастность к дурному вымыслу, быстро спился. После той истории с Верой Борис на какое-то время протрезвел: забота о другом, более слабом, требовала этого. Потихоньку они сблизились, стали строить планы. Далекие от реальности, но все же очень обнадеживающие. Вера привязалась к Борису. Его нелепая смерть стала для нее ударом, но она выдержала и, озлобившись на жестокость жизни, решила во что бы то ни стало выбраться из этой ямы…
В ресторане за Верой иногда принимались ухаживать, но, кроме испуга, это у нее ничего не вызывало. Испуг был потому, что она не представляла отношений с человеком, без откровенного разговора о прошлом – по ее мнению, было бы непорядочно скрыть свои злоключения, оставившие на ней метки. Мужчины, пытавшиеся поближе познакомиться с Верой, сначала очаровывались ее мягкой доброжелательностью, деликатностью, но очень скоро натыкались на что-то прочное и непреклонное в характере. Она доводила зародившиеся отношения до определенной точки, давая понять, что продолжение вряд ли последует.
Сейчас, в самые тяжелые ночи, Вера горевала о том, что, как ни меняй она свою жизнь, та черная полоса будет всегда бросать тень на полосы светлые, так старательно ею выбеленные. Утешала немного исключительность ее возврата в нормальную жизнь, и осознание этой исключительности давало все-таки надежду на чудесное исцеление.
…Дождь Вера любила, потому что он укрывал город, размазывал четкие цветовые пятна и превращал реальность в эскиз, который можно подправить. Хотя, конечно, это так казалось. Вера пораньше приехала в ресторан – сегодня намечался банкет. И сам Ашот Георгиевич с утра был здесь: банкет заказал его давний приятель для жены-именинницы. Вера обратила внимание, что Ованесян теперь модно, достаточно коротко подстрижен, чаще ходит в джинсах и джемпере, что делает его моложе и стройнее.
– Бокалы поменяйте, не хватает одинаковых. И столовые приборы на левый край стола. – Вера устало оглядела огромный вычурно сервированный стол.
Девчонки-официантки сбились с ног: только что уехала заказчица, которая вытянула последние жилы. Цветы уже расставили, гостевые карточки проверили, кухня отрапортовала о готовности закусок. Осталось только понять, какой презент ожидается от шефа – на кухне, как всегда, с ведома Ованесяна царила творческая обстановка. Пока можно было немного отдохнуть, а там, глядишь, начнут съезжаться гости. Вера стояла и смотрела в большое полукруглое окно на расплюснутые о стекло потоки воды. В общем зале находился один-единственный посетитель. Он обедал. Пользуясь удобством почти пустого зала, человек разложил газету перед тарелкой и читал, одновременно орудуя ложкой. Еле слышное причмокивание говорило о том, что он обожает поесть и вообще все любит делать с комфортом.