Куколка
Шрифт:
Мог была спокойна, как всегда: она и не думала терять голову.
— Бедняжка Милли, — продолжала она, и ее глаза наполнились слезами. — Милая, добрая душа. Несправедливо, что ее лишили жизни.
Женщина присела на край кровати Бэлль и убрала с лица девочки волосы.
— Как ты, дорогая? Должно быть, испугалась?
— Я ничего не слышала, пока мама не пришла сюда с полицейскими, — солгала Бэлль.
Мог пристально взглянула ей в глаза.
— Быть такого не может! У тебя слух, как у летучей мыши! Ты даже не слышала, как кто-то спустился по водосточной трубе
— Ну… какой-то шум я слышала, — призналась Бэлль. — Но подумала, что это кошка лазит по мусорным бакам.
Мог пару минут молча сидела на кровати. При свете свечи ее лицо казалось моложе и мягче.
— Когда я уходила, ты оставалась у Милли в комнате. Когда ты спустилась? — наконец спросила она.
Бэлль покачала головой.
— Точно не скажу — я не смотрела на часы. Было еще не слишком поздно. В доме стояла тишина.
— Из-за снегопада Энни отпустила девушек в мюзик-холл. Остались только Милли и Долли. Я была внизу, когда девушки собирались. Они так шумели, так радовались свободному вечеру, что разбудили бы и мертвого. Удивительно, что ты ничего не слышала.
Бэлль почувствовала себя крайне неуютно. Мог, как, впрочем, всегда, догадалась, что она лжет.
— Ты заснула наверху, да? — тревожно спросила женщина. — Я собиралась сходить за тобой, но подумала, что твоя матушка тебя поколотит, если увидит там. Я решила, что ты потихоньку проскользнешь позже, когда все разойдутся.
Бэлль чувствовала, как ей на глаза наворачиваются слезы. Она не была уверена в том, что родная мать испытывает к ней нежные чувства, но в обращении и взглядах Мог сквозила горячая, беззаветная любовь. Бэлль тяжело было обманывать Мог, несмотря на то что у Энни, вероятно, были очень веские причины настаивать на том, чтобы ее дочь солгала.
Внезапно глаза Мог расширились от ужаса.
— Ты видела, что произошло! — воскликнула она и тут же зажала рот рукой. — Господи боже мой! А матушка велела тебе ничего не рассказывать…
— Прекрати, — слабо сопротивлялась Бэлль. Ей так хотелось открыть все Мог, поплакать у нее на плече, пока страхи не рассеются. Но если Энни что-то велит, все обязаны ей повиноваться. — Просто поверь в то, что я спала у себя в комнате.
Мог схватила Бэлль за руки. Ее маленькие, обычно блестящие глаза сейчас были холодными и серьезными.
— Когда врешь об убийстве, ничего хорошего не жди, — произнесла она. — Я завтра же поговорю об этом с Энни, и плевать на то, как она отреагирует. Позволить убийце остаться безнаказанным уже грешно, но любая женщина должна знать, что юной девушке обязательно нужно кому-то излить душу, иначе ее замучают кошмары. Но я понимаю, что ты дала матушке обещание, и не стану сегодня принуждать тебя его нарушать.
Бэлль восприняла это как намек на то, что на сегодня с нее довольно вопросов, и почувствовала одновременно и облегчение, и разочарование. Облегчение — потому что, если бы Мог продолжила расспросы, она бы не выдержала и рассказала ей всю правду, рискуя навлечь на себя гнев Энни. Но в то же время Бэлль испытала и разочарование из-за того, что Мог не решилась пойти против воли Энни — а ей так хотелось поговорить
— А теперь поспи. — Мог подтолкнула Бэлль назад к кровати, натянула одеяло повыше и так плотно его подоткнула, что Бэлль трудно было пошевелиться. — Утро вечера мудренее.
На следующее утро снежный покров стал еще толще — всю ночь не переставая валил снег, скрывая следы, которые оставил убийца. Рано утром тело Милли забрал катафалк, а вскоре после этого прибыли полицейские, чтобы тщательно обыскать комнату девушки.
Энни велела Бэлль не покидать кухню. Она даже не хотела, чтобы девочка поднималась наверх, чтобы убраться, разжечь камины и вылить ночные горшки. Энни ходила мрачнее тучи и говорила со всеми резко. Мог предположила: это потому, что ей пришлось проснуться раньше обычного.
Мог оставалась наверху, то ли потому, что нервничала из-за прихода полиции, то ли потому, что решила приглядывать за остальными девушками — Бэлль сказать не могла. Она слышала, как проституток по очереди вызывали на допрос. Когда Руби, самая юная из девушек, спустилась в кухню, чтобы выпить чашку чая, она рассказала, что полиция расспрашивает о мужчинах, которым особенно нравилась Милли.
— Я рассказала им, что Милли все любили, — с горечью заметила Руби. — Красавицей ее не назовешь: плохая кожа, тусклые волосы. Черт меня побери, если я знаю, почему выбирали такую старуху, как она. Да и с головой у нее было не в порядке!
— Все равно она была хорошей, — сказала Бэлль. — Доброй и веселой.
Руби скорчила рожицу.
— Эта веселость и свидетельствовала о том, что у нее не в порядке с головой. Бордель не место для веселья, скажу я тебе! Легавые целую вечность допрашивали Долли, потому что она вчера не ходила с нами в мюзик-холл. Она ответила, что легла спать — разыгралась мигрень — и ничего не слышала.
Еще ни одна из девушек так долго не разговаривала с Бэлль; Энни не поощряла этих разговоров. Теперь, когда Бэлль выдалась возможность поболтать с Руби, она была решительно настроена выведать побольше о происходящем наверху.
— Странно, что она ничего не слышала, — сказала Бэлль.
— Да Долли любит свою «ханку», что тут непонятного! Когда она находится под ее действием, хоть стадо диких коней по дому проскачет — она не проснется.
— «Ханку»? — переспросила Бэлль.
— Настойку опия, — объяснила Руби, вопросительно глядя на Бэлль, как будто удивляясь ее несообразительности. — Коричневую настойку, которая делает день немного приятнее.
Бэлль слышала о настойке опия, но считала, что доктора прописывают ее людям, страдающим от сильных болей.
— Неужели, когда занимаешься этим с мужчинами, это так больно? — спросила она.
Руби захихикала.
— Ты что, еще никогда этим не занималась?
Бэлль уже собиралась ответить, что, разумеется, нет, но тут на верхней ступени лестницы показалась Энни и велела Руби опять подниматься наверх.
— Я просто хотела выпить чашечку чая, — ответила Руби.
— Будешь пить чай тогда, когда я тебе разрешу, — отрезала Энни. — Ступай наверх. Бэлль, а ты перегладь постельное белье.