Кукольная королева
Шрифт:
Таша закуталась в плед.
— Да.
— И Шейлиреар скрыл, что твоя мать жива.
— Да.
— Как мы и думали. Но как ей удалось уцелеть?
Она обняла руками колени.
Она знала, что когда-нибудь ей придётся это рассказывать. Слезливую сказочку, достойную места в книжке для сентиментальных юных дев.
Но
— Что ты знаешь о том восстании? — спросила она, оттягивая момент.
— Ну, я знаю, что Ленмариэль родилась в Ночь Середины Зимы, — с готовностью доложил Джеми, — и народ уже тогда стал немного волноваться. Оборотень в качестве наследницы престола их не особо устраивал… и многие требовали смерти «порождения Мирк», но королева больше не могла иметь детей, так что король Ралендон отстоял единственную наследницу. А потом все немного успокоились: принцесса росла милой и доброй девочкой, раздавала милостыню, когда выбиралась в город, навещала сиротские приюты… ну обращается себе соколом или волчицей, так ничего, волшебники вон тоже на досуге так развлекаются. И ей было уже семнадцать, когда Шейлиреар помешал повесить какого-то изменника, и король отправил его в отставку…
— И тут же случились возросшие налоги, ведьмина лихорадка, голод и мамина свадьба с княжичем Заречной, — закончила Таша. — Я знаю, мама бы этого не хотела, если б знала, что за стенами дворца творится, но ей же никто ничего не говорил. Не хотели тревожить душевный покой счастливой невесты. А в итоге по всей стране целители сбиваются с ног, на кладбищах не хватает мест, везде горят погребальные костры, а в королевском дворце шикарный фейерверк, ужин на шестьсот гостей, шестьдесят шесть перемен блюд…
— И Шейлиреар, конечно же, не преминул этим воспользоваться. Стал подталкивать людей к мятежу, ещё и объявил Бьорков узурпаторами, мол, шестьсот лет назад они сами свергли амадэев.
— А когда его арестовали как бунтовщика, жители Адаманта пошли штурмовать дворец…
Она как будто снова увидела маму, стоящую у окна детской, отвернувшуюся от дочери, потрясённо смотрящей ей в спину. Спокойную, равнодушную даже. Таша тогда не понимала — если это правда, как она может быть так спокойна?
Перед глазами плыли картинки, а Таша, как и Мариэль в её памяти, всё говорила, говорила…
— …ты должна бежать!
— Я без тебя не уйду!
Бунт… почему? Почему её подданные убивают всех, кого она знала и любила?
— Они уже на лестнице. — Таш говорит рассудительно, почти спокойно; и одна Пресветлая знает, чего стоит ему это спокойствие. — Сейчас единственный путь из этой башни — через окно. И если ты можешь улететь, то я нет.
— Я останусь здесь, я защищу…
— Даже волчицей ты не справишься со всеми. Они убьют нас обоих, вот и всё.
— И пусть! Я… без тебя…
Голос срывается, переходя в рыдания.
Почему им было отмерено три месяца? Всего три месяца светлой и счастливой жизни?..
— Ты должна жить, Мариэль. — Таш берёт её руки в свои. — Ради нашего ребёнка.
С винтовой лестницы за дверью доносится чей-то крик.
— Я…
— Да, Мариэль. Ты — моя жизнь. И он тоже. Пока вы будете жить, я всегда буду с вами… я всегда буду с тобой.
Мариэль плачет. Он лихорадочно целует её щёки, губы, шею.
Отстраняется так резко, будто боясь, что ещё миг — и не сможет отпустить.
— Если ты допустишь, чтобы вас убили, я никогда тебя не прощу. — Таш шепчет, но в шёпоте звучит сталь. — Даже на том свете, где мы когда-нибудь встретимся.
Ещё миг она смотрит в его глаза. Серые, серебристо-серые, знакомые каждой чёрточкой, каждой крапинкой вокруг зрачка…
Рыдая, в последний раз обвивает его шею руками, касается губами губ и бежит к окну.
— Лети, — кричит он вслед, — лети так, чтобы обогнать свет!
Но она уже распахивает ставни и прыгает, оборачиваясь в полёте, и в обличье сокола летит быстрее стрелы, быстрее ветра.
Так быстро, чтобы не увидеть, как дверь распахнётся и в комнату ворвутся мятежники…
— Мама летела, пока не поняла, что скоро забудет, как снова стать человеком. Тогда она перекинулась обратно, но что было дальше, помнит смутно. Ночью, на дороге… зима, стужа, снег, а одежда во время перекидки теряется…
Ташин голос был ровным.
Наверное, мама тогда чувствовала ту же странную отстранённость. Будто не с тобой всё произошло, будто просто пересказываешь прочитанную где-то легенду.
— Тогда как уцелели перстни?
Джеми лежал, подперев подбородок ладонью.
— Мама носила их на цепочке на шее. И это тоже. — Таша коснулась подвески с корвольфом. — Она не любила кольца, но положение обязывало носить их при себе. Цепочки зачарованы, их нельзя ни украсть, ни потерять, ни порвать. Можно лишь снять или отдать по доброй воле. А ещё они стягиваются и растягиваются под шею владельца.
— Понятно. И что было дальше?
— Дальше…
<