Кукольных дел мастер
Шрифт:
— …Повторяю: немедленно пройдите в следственный изолятор для проведения дознания! В случае неповиновения к вам будут применены принудительные меры…
— Мне надо идти. Не люблю, когда меня бьют током.
Вудуни направилась к двери. Желтое сияние расступилось, открывая проход.
— Следуйте за красным курсором на полу. Повторяю…
— Фионина! Я вас найду! У Авеля есть схема! Мы вас вытащим!
Бронированные створки сомкнулись за спиной женщины.
— Прямо!
…Фионина в карцере. Нет, не в карцере, а в изоляторе.
Ее хоть кормить будут?
— Налево!
…Антоний в лазарете. В коконе милосердия, сказала Пастушка. Значит, дело плохо. Реанимационную капсулу не обмануть симуляцией или пустячным ранением. Последствия электрошока; возможно, переломы, травмы суставов, внутренние кровоизлияния — ноги женщин топтали верного охранника без жалости. Помпилианцу не позавидуешь: очнуться в капсуле, с воспоминаниями о Дне Гнева, не зная, чем все кончилось, где Юлия — и, главное, без малейшей возможности что-то сделать…
— Стоять! Лицом к стене!
Кто следующий? Вехдены подорвутся на экстаноле? Рассыплется веселыми искрами рефаим-Осененный по имени Лючано Борготта? Киноид Марийка Геджибош своими шаловливыми пальчиками откусит что-нибудь легату Тумидусу? В очередь, становитесь в очередь! — судьбы на всех хватит…
Угомониться? Не рыпаться, не биться головой об стенку? Ходить в столовую, смотреть фильмы, гулять по оранжерее? Просто гулять, а не вынашивать планы побега! Покой, размеренность, определенность. Вечный день Малого Господа складывается из многих дней чад Его. Первым, наверное, замолчит Гишер. Вторым — маэстро Карл. Вздорные, назойливые, любимые альтер-эго уйдут, как не бывало, оставив по себе лишь паутину памяти в углах — а там и паутину сметут веником, не оставив ничего. Наконец замолчишь и ты, Тарталья: бессильный рефаим, отказавшийся от себя, каким был, равнодушный к тому, каким стал…
— Прямо по коридору!
ЦЭМ вел его по неизвестному маршруту. Коридоры, двери, тоннели. Сюда они пришли совсем иначе. Сопла полевых заграждений в стенах. Объективы «следаков» на подвижных штативах — глаза раков-отшельников на стебельках. Керамопласт, бронесталь, декорплита. Куда мы идем? Нет, куда я иду? В карцер? Черт, дался этот карцер… Я не сделал ничего дурного. Я хочу покоя. Отпустите меня в камеру…
— Напра-а-а…
Акуст-линза захрипела и умолкла. С опаской Лючано повертел головой, осматриваясь. Сделал шаг вперед, потом — назад… Его не контролировали, утратив интерес к мелкому человечку. ЦЭМ ушел неисповедимыми путями, подарив глупцу видимость свободы.
Ладно, напра-а-а, так напра-а-а. Свернув, куда велено, он выяснил, что находится в одном из коридоров, ведущих к кольцевому периметру. Камеры здесь пустовали. Решетчатые стены напоминали зоопарк на бедной варварской планете. Зверей еще не завезли, но место уже готово.
— Рад вас видеть, господин Борготта. Или лучше: синьор Борготта?
Голем с достоинством поклонился. Раньше, когда Эдам стоял, спиной прислонившись в двери одной из камер, он был незаметней хамелеона, слившегося с поверхностью. Теперь же оставалось лишь удивляться: как я не обнаружил его первым? Наверное, из-за неподвижности и беззвучия — обычно Эдам пританцовывал или мурлыкал приятную мелодию.
— Все равно.
— Тогда остановимся на синьоре. После вашего звонка мар Шармалю я долго думал, как обращаться к вам. Мне казалось, вам понравится «синьор». Вам идет такое обращение.
— О чем вы говорите? — Лючано еле сдержался, чтоб не заорать на голема.
Эдам с приязнью улыбнулся:
— О пустяках. Естественно, о пустяках. О чем еще говорить в нашем положении?
«В нашем. Он сказал: в нашем…»
— Где дети? Вы оставили их без присмотра?
Вместо ответа голем указал пальцем в конец коридора. Жест получился выразительным, как у талантливого актера. И впрямь, что Эдам мог добавить, если там, куда показывал палец, метрах в семидесяти от Тартальи, играли близнецы.
Играли они странно: носились по коридору наперегонки. Чаще побеждала быстроногая Джессика, иногда — Давид. Набегавшись, маленькие гематры останавливались, выравнивали дыхание и о чем-то долго спорили. Складывалось впечатление, что дети проводят серьезный научный эксперимент, а не балуются салочками.
— Ничего опасного?
Спросив это, Тарталья почувствовал себя клиническим идиотом. Конечно же, детям ничего не грозит. Иначе голем давно бы принял меры. Наверняка он рассчитал и степень потенциальной угрозы, и расстояние от себя до близнецов, и все на свете…
— Вы неправильно воспринимаете меня, — вместо ответа сообщил Эдам. Он склонил голову к плечу, став похож на невероятно прекрасную птицу. — Вам кажется, что я человек. Искусственный человек, если угодно. Отсюда все проблемы.
— Кто же вы?
— В определенном смысле я — внутренний орган.
— Вы с ума сошли?
Этот разговор был логичным завершением безумной авантюры. Фионина в изоляторе, а клиент точит лясы с рехнувшимся големом. С другой стороны, что делать? Кричать: «На помощь! У меня адвоката арестовали!» То-то рефаимы кинутся спасать…
— Я не могу сойти с ума. У меня высокий коэффициент психической прочности. В отличие от вас, синьор Борготта. И тем не менее, вы — человек, а я — орган. Печень семьи Шармалей. Про печень я так, для примера. Теперь понимаете?
— Нет.
— Печень не беспокоится за судьбу других людей, — рассмеялся голем. — Свой, персональный организм, и только. Печень не может самовольно покинуть рабочее место. Печень не претендует на функции мозга, сердца или мочевого пузыря. Ее дело — защитные и обезвреживающие функции, направленные на поддержание постоянства внутренней среды организма. Вы же не скажете собственной печенке: «Беги, выручай легата Тумидуса — у него желтуха!»