Кукушка

Скирюк Дмитрий Игоревич

— Эй, Рутгер, ты бы совладал с этой штукой?

Рутгер посмотрел на девушку, затем — куда она указывала взглядом, и увидел улей.

— С колодой? — спросил он. (Зерги кивнула.) Нет. А что?

— Так… Не знаю. — Она скривила губы и дунула на чёлку. Та подпрыгнула.

— Мёду захотелось?

Зерги сердито блеснула глазами.

— А если и захотелось, то что? — с вызовом спросила она.

— А чего ты злишься? — после нескольких глотков горячего напитка раздражение ушло, ссориться Рутгеру больше не хотелось. — Я бы тоже не отказался. Мёд с молоком — дело хорошее. Ещё бы маслица… Только я не полезу.

— Не очень-то и хотелось, — презрительно бросила девушка.

Рутгер

между тем расположился поудобнее и погрузился в воспоминания.

— Был я как-то на пасеке, — начал он. — По делу. Ждали одного… ну, не важно. Удобное место для засады. Лежать бы, ждать, так нет — был с нами один тип (ты его не знаешь) — наглый, на ножах мастак, из аркебузы в воробья попадал, но дурак, каких мало. Так он тоже захотел пошарить по ульям, медком разжиться. И мне не сказал. А пасечника мы тогда заблаговременно связали, чтобы не мешал, и в доме оставили. Вот. Да. Как драпали оттуда — до сих пор противно вспоминать… Клиента упустили, сами еле до реки добежать успели. Всего раз пять меня и укусили, может, шесть или семь, а мне показалось — двести. Левый глаз потом два дня не открывался. А этого, который наглый…

— А пасечник?

— Пасечник? — рассеянно переспросил Рутгер. — Какой пасечник? Ах, пасечник… Что ему сделается. Отлежался. Их ведь пчёлы не трогают. Жена пришла да развязала или сын, а может, сам освободился. Я не знаю — мы тогда вернуться не решились. Там же целый ритуал — они их ветками обкуривают, сами чем-то мажутся — травой какой-то, что ли… Даже шепчут что-то, будто разговаривают с ними, с пчёлами.

Оба умолкли и мрачно уставились на колоду, словно это была плаха палача. Сосновый чурбан, обмотанный верёвкой, выглядел вполне безобидно, и только если взять его в руки иль прижаться ухом, можно было различить внутри приглушённое жужжание. Пчёлы ещё не очнулись от зимовки, были сонными, питались старыми запасами, вентилировали улей. Леток был закрыт.

— Как думаешь, зачем она ему?

Рутгер пожал плечами:

— Ума не приложу. Но он что-то ищет. Что-то или кого-то. Ты заметила, как он всех выспрашивает?

— Только дурак бы не заметил, — усмехнулась маленькая арбалетчица. — Он женщину ищет.

— Какую?

— Не знаю какую. Я не расслышала, а что услышала — не поняла. Тебя он тоже отсылает, когда с кем-нибудь разговаривает?

— Меня? Угу. Но почему ты думаешь, что женщину? Теперь уже Зерги пожала плечами:

— Так… догадываюсь. Он спрашивает метрики и сразу лезет в ту графу, где записаны девочки, — это раз. Ни разу не зашёл к оружейнику или броннику, вообще к кузнецу ни разу не зашёл. Зато галантерейную лавку ни одну не пропустил. И парфюмеров тоже, и лекарей по женской части. Все мастерские белошвеек обошёл, всех кружевниц это два. И вообще, где мужика или парня искать? В кабаках да в доходных домах. Ну, кабаки — чёрт с ними, а вот в бордель, хоть в один, он при тебе заходил, что-нибудь спрашивал?

— Нет…

— Вот то-то, — с удовлетворением сказала она и подытожила: Женщину он ищет. Даже не женщину — девку. Из приличных, а то бы сразу к ворам и гулящим пошёл. И не богатую — не купчиху и не дворянку — таких не пропустишь. Какую-то самую обычную деваху, дочку угольщика или какого-нибудь бондаря. Только вот зачем она ему…

Наёмник казался озадаченным и слегка ошеломлённым.

— А ты глазастая, — с невольным одобрением произнёс он. — Я вот ничего такого не приметил.

— Вы, мужики, вообще думать не приучены.

Рутгер, предпочёл промолчать и проглотить оскорбление вместе с молоком. Молоко меж тем успело остыть и покрыться пенкой, Рутгер поморщился и потянулся добавить горячего. Зерги

протянула свою кружку.

— Налей и мне.

Некоторое время оба молча пили. Зерги пристально рассматривала собеседника.

— Слушай, Рутгер, — вдруг сказала она. — Давно ты так, на молоке живёшь?

— А что тебе?

— Так. Интересно. — Она снова дунула на чёлку. Вид у неё при этом сделался комичный и чуть-чуть беспомощный. Трудно было поверить, что эта девчонка отправила на тот свет больше мужиков, чем иной повеса перепортил девок. — Ты что, вообще вина не пил?

— Пил.

— Почему сейчас не пьёшь?

— А ты почему?

— Dam! Я же первая спросила!

— Давно, — признался Рутгер, в душе дивясь, с чего это его потянуло на откровенность. — Лет уже, наверно, десять. Может, меньше… Была одна история. Я тогда совсем мальчишкой был, двадцати не исполнилось. У меня был друг Рихард, почти старший брат. А у него — девчонка, Марго. Такая вся… Ну, не важно. Я в неё до смерти втрескался, в Марго, и думаю — я не я буду, а отобью! Ну и отбил. Они уже почти жениться собирались, а я её отбил. Ну, мы сперва подрались с ним, а когда она сказала, что всё равно останется со мной, Рихард разорался, напился, а потом полез на колокольню… нет, вру: на дроболитную башню — там как раз построили дроболитную башню. Влез он и оттуда заявил, что бросится вниз и уйдёт в монастырь. Ага, так и сказал — сначала бросится, потом уйдёт. Народ внизу собрался, хозяин башни прибежал в одних подштанниках, кричат все, а никто не лезет: все ж боятся, вдруг и в самом деле сиганёт. Я бутылку шнапса в зубы — и наверх. Залез, и давай говорить по душам. Слово за слово, выпили…

— Не прыгнул?

— Что? А, нет. Я его уговорил. Только не помню как. Вообще не помню, как мы оттуда слезли.

— А эта… Марго, с кем она потом осталась?

— А, — отмахнулся Рутгер. — Мы, когда спустились, сразу оба сначала в кабак пошли, потом в «Радугу» к тётке Стевенихе — я пообещал Рихарда с тамошними девками познакомить. Вот до утра и знакомились. Все деньги просадили. Мне Марго потом всю рожу расцарапала, чуть глаз не выдрала — вон, видишь шрам? — а Рихарда вообще чуть не убила. Так ни с кем из нас и не осталась. Вышла замуж потом, то ли за ростовщика, то ли за купца. Я с тех пор решил, что пить вина больше не буду. И не пью. А только, если говорить или с заказчиком встречаться, надо ж как бы посидеть для виду. Я и придумал молоко заказывать. Сначала просто так. Потом привык.

— А друг твой? Он тоже не пьёт?

— Рихард? Можно сказать и так. Убили его. Лет пять назад или шесть он подался в армию, там его и зарубили. Где-то под Шарлеруа. Я сам не видел, мне подельники сказали.

— А меня мой наставник приучил молоко пить по утрам, — сказала Зерги, задумчиво глядя в огонь. — Я его терпеть не могла… молоко, в смысле. А он заставлял пить — каждое утро кружку и вечером кружку. Я давилась, а пила. Айе, а что делать? Он объяснил, что так надо — я же слабая была, кости ни к чёрту, даже волосы плохо росли. А потом пошла на поправку, привыкла…

— А где сейчас твой… э-э… наставник?

Девушка помрачнела. Глотнула из кружки, примерилась и выловила из молока упавшую туда ресницу. Стряхнула её в огонь.

— Погиб он, — наконец сказала она, глядя в сторону. — Взорвался.

— Вот как? Жаль.

— Пошёл ты…

— Нет, мне в самом деле жаль, — поспешил заверить её Рутгер. — Я терпеть не могу взрывов. Со мной был случай: на улице, рядом, разорвало бочонок с порохом. Лошади понесли, один мой приятель свернул шею, другой сломал обе ноги. С той поры ненавижу любой огнестрел. — Он поколебался и добавил: — И немного боюсь лошадей.