Куль хлеба и его похождения
Шрифт:
— Благословляйте!
— Молись, все крещены!
На эти слова все рабочие сняли шапки и дружно и торопливо молились.
Барка течением двинулась вперед, поворачивая шаловливым хвостом. Корме, однако, шалить не дали; чтобы не отурилась, не повернула вперед на место носа, рабочие приналегли слегка на задние потеси. Зашевелились берега и побежали навстречу. Выяснилась часовенка на правом берегу, зазвонил колоколом сборщик подаяния, сбежавший с пригорка с блюдечком. Бросили ему монету на молитву для счастья. Обогнули мысок — невдалеке заревела Выпь, заходили все четыре потеси, выпевают все четыре подручных — концевых, ухватившихся за самые концы этих потесей. Сильнее закачали той потесью справа или слева, которая нужнее для дела и на которую молча урывчато и повелительно указал мановением руки наш главный хозяин, повелитель и распорядитель — лоцман. Стоит он ближе к правой передней потеси, хладнокровно, у всех на виду в такой позе, что хоть бы и обстрелянному полководцу в
— Моложа (то есть прибодрись, молодежь-голубчики, покрепче держись за потеси: опасность лезет на нос)!
Вот и она:
— Под-порог! Вот порог! Вот порог! — Пошло-де настоящее дело: хлопают волны, как камнями, в борта судна. Покрякивает оно. Брызжет вода. Белую пену режут носовые борты барки. Руру очень ясно слышится нам. Это — первая загвоздка (так и самый порог называется). Сейчас подле Рамшак, Рык (сердит и взбивает пену), Вяз, Печник и Выпь: все последние четыре рядом ревут и заодно и вместе, и различить их трудно: сорвался с одного — вскочил на другой. Не до расспросов: дело очень горячее!
Вопит Выпь и припугивает. Барка нашла на рубец порожного приступка: в глазах наших исчезает весь нос и с потесями, и с рабочими) словно перерезали ее камни и спустили в пучину. Мы с серединой судна выпятились вверх, и, едва соскочила средина дна всеми своими точками с приступка, — из глаз наших исчезла корма. Опять екнуло сердце, словно покатилось. Опять стало страшно, особенно когда на следующем пороге, называемом Лестницею, застонало судно от боли и все четверо концевых разом засеменили руками и задыхающими голосами стали выпевать: Вот порог! Прочь порог! Моложа! — Приходится опасно, а потому быстро одно за другим: и предостерегают — вот порог, и учат, оправдываясь, прочь порог! и просят, умоляют постараться, лаская приятным словом молодежь (выходит моложа) по краткости, для скорости, некогда раздобарывать, надо торопиться командой. Приласкали прозвищем молодежи, значит, сильнее греби. Сорвались с этого порога, пошли по команде, руки потише, и самая потесь стала меньше булькать в воде. Отдохните! Левый задний концевой, которому указано больше беспокоиться и неустанно кричать, — не кричит уже, но только ворчит себе под нос. Плывем на спокойном месте: — Не горазд! — советует он. Не горазд! — слышится в спокойной воркотне его, значит: греби тише, можно теперь немножко отдохнуть, однако только немножко. Голос левого заднего концевого усиливается. — Подпорожье! — выпевает он.
Приближается порог.
— Вот порог! — поет он очень сильно, когда порог на самом носу.
— Прочь порог, прочь порог! — командует он с озлоблением: значит, налетели.
— Постарайтесь, ради Бога, а то голову свернем!
— Прочь порог! Прочь порог! Налетели мы на самый опасный, называемый Бели. Сердит он до того, что пена белеет кругом без выхода, и очень опасен, потому что тут же, как больной зуб, торчит подле остров. Очень легко проломить здесь бок, из обоих какой угодно.
Победа над Белями не утешенье — впереди еще такой же сорванец: Егла — тоже остров. И на нем концевые заливаются — ноют.
Вот река дает крутое колено, теченье валит от правого берега на левый, а тут как тут, словно шальной, некстати еще порог Кобылья голова! Вот Добрыня.
— На нас! — летит из уст концевых, значит: старайся грести направо (по ходу барки) к правому берегу от опасностей левого.
А вот тотчас и перемена команды;
— На себя (то есть налево)!
— Держи зад!
— Держи перед (то есть ту или другую сторону от берега)!
Подхватит прибой, если ослабить движение подлежащей и руководящей потеси, и повернет на лучший конец судно задним концом наперед, и затем уже ему не справиться. Так и поплывет оно мимо людного города Боровичи задом наперед, и не укоснят там все проходящие по берегу подсмеяться над лоцманом. На худой конец судно ударит боком в берег, расшатает ударом пазы, даст течь. А так как это уже за обычай, то и торчат в таких местах десятка два баб с шайками и с ковшами.
— По семитке с шайки, вскочим!
— Вались, бабы, в барку (в надломленную)!
Вскочит баб столько, сколько успеет на быстром ходу судна. Вскочат они затем, чтобы отливать непрошеную воду и чтобы заработать на крайнюю свою бедность хотя бы и такое денежное ничтожество: есть-пить надо. Иногда успевают отделываться и подешевле, навзничь опрокидывая подо дно барки с паклей или рогожкой конопатчика и придерживая его на борту за ноги. Иногда сорвавшеюся из рук потесью колотит до смерти, изломавшеюся увечит и больно бьет. Часто барку разламывает так, что кулье мечет в разные стороны, людей опрокидывает в воду, но всегда без особенно дурных последствий. Стоит поймать куль (особенно с мукой) которая не успевает отяжелеть, скоро намокать и опускаться на дно), на куле, навалившись на него, немудрено выплыть на берег, конечно, испуганным, несомненно, мокрым. Да и на том же берегу и на солнышке можно и высохнуть.
Просились и к нам эти бедовые бабы с шайками, да нам было не надобно: мимо!
Мимо неслись берега; выбегали на них нам навстречу два села одно против другого, две деревушки. Набегали и мы на бревна, связанные вместе, которые на отталкивающих пружинах прикреплены к берегам в тех местах, где судно неизбежно на крутом повороте должно, оттолкнувшись от одного берега, набежать вплотную на другой. Заплывь наскочившее судно отбрасывает на середину речного стрежа. С нашим опытным лоцманом мы натолкнулись только один раз довольно сильно на одну подобную заплывь, заставили ее засуетиться и заметаться в расчете заскочить всеми четырьмя-пятью бревнами на берег. Но заплыви не привелось такого несчастья на скрепе цепями, и нам ни разу не удалось толкнуться в берег. Опытный глаз и повелительная рука сумели удержать нас почти по самой середине реки, на самом стреже во все время плавания, которое на 30 верстах продолжалось всего только 1 1/2 часа. Так быстра мстинская вода! Наклон русла так велик, что временами нам удавалось видеть, как будто мы летим под гору по решительной наклонной плоскости (на 30 верстах 30 сажен). Хозяева, едущие на тройке по берегу, на расстоянии береговом 21 версты, не поспевают за баркой, для которой на воде 32 версты и, в числе их, верст 8 совершенно тихих. Самый сильный и опасный порог Егла вздумал было нас задерживать, разведя шумливую базарную толкотню на целых десятках сажен и намылив густую пену на всем видимом нами пространстве, от берега до берега и дальше вперед. В самой середине порога, где в неопытных руках разбиваются барки и всем им без исключения грозит опасность, и наша барка, не сдержав себя, застонала. Сам лоцман счел за нужное ухватиться за потесь и лихорадочно подергивал ее вместе с другими с боку на бок.
Ух! еще ух! в третий раз ух! — скакала наша барка с каменных приступков книзу, припугивая нас не на шутку. А сама стонет. С рабочих градом льет пот, а утереться некогда. Лица раскраснелись, глаза налились кровью, как будто все в самозабвении: куда кривая не вывезет. Концевые так суетливо усердствуют, налегая на потеси, что того и гляди кто-нибудь перескочит через них и, став вниз головой, стукнет ногами на воздухе. Барке три раза предлагали надломиться в любом месте и в особенности посредине, где лежит меньше клади. Вот барка готова треснуть, вот зашеберстила она по камням, словно жернов, толкнулась в другой большой камень. Имеет теперь полное право рассыпаться: бьют во все бока, грозят со всех сторон, но тонкие доски гнутся змеем, зигзагами. Если поставить на берегу зрителя, то он в эти моменты не увидел бы барки в горизонтальном положении. Несомненно, вся барка представилась бы ему изогнутою в кривую ломаную линию, такую точно, о которых толкуют в геометрии. С порогов барка спрыгивает, лишь только готова надломиться, — быстрота течения схватывает и несет ее дальше в самый опасный момент. Сильные руки пятидесяти человек снимают ее с опасных мест, подлежащие потеси оберегают барку от острых подводных скал. Знает про это золотой глаз лоцмана и сводит судно на спокойное место без мелей и камней. Сводит, однако, затем, чтобы опять набегать на пороги, но не столь страшные и опасные.
— Не горазд, не горазд! — подсказывают рабочим не все подручные, а только двое задних, и уже более спокойным голосом, с уходившимся сердцем. Барку, конечно, расшатало, порасшатает впереди еще больше, выскочит из нее немало деревянных гвоздей, ослабеет и вывалится из пазов конопатка. Набежит и много воды, и много дела для починки и подправок.
Вот за порогом Видцами Винное Плесо, на котором Екатерина II угощала лоцманов, провожавших на ее глазах барки порогами. Вот порог, прозванный Свиньей, не за себя, а за какую-нибудь чужую свинью: порог этот посмирнее других. А вот и приглядный городок Боровичи засветлел своим большим и красивым Троицким собором.
До времен Петра Великого и постройки Петербурга здесь стояло небольшое казенное селение, называвшееся, по своему положению между дремучими борами, Боровищем (теперь кругом на несколько десятков верст неоглядная гладь). Огибаем мыс, набегаем опять на пороги, не спасаемся от них и под самым городом и на последнем конце его, под Духовым монастырем преподобного Иакова Боровицкого. И опять пороги, но небольшие. Дальше еще версты три, до того самого места, где чернеет своими избами деревушка Потерпелицы — пристань и гавань. Затем ей и звание такое, что приходят сюда барки потерпевшими надломы, потерпельцами, ранеными. Здесь им осмотр и починка. Здесь расчет с лоцманом. Лоцман немедленно берет тройку или пару резвых лошадок, подговаривает товарища и вдвоем мчится назад в посад принимать и вести новую барку. К вечеру он опять пролетел на новой барке мимо Борович и опять счастливо (и так иное время до трех раз в сутки). Многим другим не задалось: еще разбилось десять барок. По берегу против города на выручку им тянут бабы полубарку, тянут еще лодку на лямке. Некоторые лоцманы все пороги молодецки прошли на одних потесях, во всю дорогу не пуская передние в дело: это у них считается мастерством и удальством.