Кулинар
Шрифт:
– Это драма, – снисходительно пояснила Надька.
– Нехай, – махнул рукой Чинарский. – Хочу ознакомиться с запросами современной молодежи… – Он искоса посмотрел на ухмыляющуюся Надьку.
– С чего это? – приподняла она свои круглые плечи.
Чинарский только хитро улыбнулся. У него было два мотива. Один, вполне меркантильный и простой, заключался в постепенном сближении с Надькой, в налаживании отношений с целью иметь в ее лице постоянный источник для заема наличности. Другой, более размытый и непроясненный, состоял в праздном интересе к любому сколько-нибудь замечательному явлению. Когда, увидев книгу, Чинарский спросил девушку, о чем в ней идет речь, Надька сделала раздраженное лицо, словно ее уличили
А теперь он наконец начинал постигать смысл Надькиного комментария. Сначала он определил книгу как бесовскую, хотя на какое-то время она захватила его своей символической образностью и загадочностью сюжетов. Но сейчас, когда в висках гневно пульсировала кровь, когда ломило затылок, а все тело заходилось в противной дрожи, читать книгу не было никакой возможности.
А между тем столько рек утекло! Чинарский в тот вечер возвратил Надьке долг, но на следующий день снова у нее занял сотку. Именно такая сумма наличествовала нынче у него в карманах, но со всей жгучей необходимостью стоял перед ним вопрос незамедлительного снятия похмельного синдрома. Мало того, что Чинарский мучился головной болью и слабостью физической, его душа корчилась от спазмов исключительно духовного происхождения.
Отдать или не отдать – вот в чем заключалась его гамлетовская дилемма. Если отдать, то на что тогда опохмеляться? Если же не отдавать, то как он будет выглядеть в глазах Надьки и не повлияет ли такое его нахальное поведение на их отношения? В таком случае он может лишиться верного источника заема. А это недопустимо. Отдать часть долга? Как-то несерьезно. Не решив, что делать, он вдруг открыл Дилана Томаса. Как будто тот мог подсказать, как поступить. Надька предупредила его, что деньги ей понадобятся именно сегодня.
«Он провел ладонью вверх и вниз по ее руке. Только нескладное и безобразное, только бесплодное родит плоды. Кожа на руке покраснела от его прикосновений. Он дотронулся до ее груди. Дотронувшись, он узнал каждый кусочек ее плоти».
– Мерзость какая! – в пуританском порыве воскликнул Чинарский. Иногда он позволял себе быть моральным чистоплюем.
Чинарский бросил книгу на диван и поднялся. Надо идти. В прихожей, в кривоватом зеркале он обнаружил заспанное отечное лицо мужчины средних лет, несущее на себе стигматы распада. Чинарский поморщился, показал язык своему чахлому отражению и двинулся в ванную. При помощи холодной воды и полотенца он придал своей физиономии максимально свежий вид и вышел из квартиры. Пешком поднялся к Надькиной квартире и позвонил. Прошло минуты две, но никто не ответил. Между тем Чинарскому померещились какая-то возня за дверью и даже тонкий стеклянный звон.
Нет, это в ушах у него звенит. Он потряс головой, но тут же спохватился. Резкое движение доставило нестерпимую боль. Она же обещала быть! – всплыло в его утомленном сознании. Надькино отсутствие было пострашнее искушения святого Антония. Перед Чинарским зеленым змием нарисовалась в воздухе возможность промочить горло и подлечить мозги.
Усилием воли он заставил себя позвонить еще раз. С тем же успехом! Успокоенный Надькиным отсутствием, он стал изо всех сил жать на звонок. С каждым пиликаньем его смятенная душа оживала, а жизненная перспектива преображалась. И все же оставалась еще одна загвоздка. Тетя Тамара, живущая с Надькой по соседству. Он должен вызвать ее и спросить, где Надька. И если та не ответит внятно и убедительно…
Чинарский позвонил в квартиру тети Тамары. Никто не торопился открывать ему дверь. Чинарский не верил в свою удачу. Он сунул руку в карман. В ладони приятно и обнадеживающе шелестнула сотка. Больше не теряя времени и не поддаваясь на зов совести, он слетел с лестницы и выбежал из подъезда.
Александр вздрогнул. Это не входило в его планы. Его пальцы разжались помимо его воли, и склянка с драгоценной эссенцией мантауры выскользнула из них и с едким звоном разбилась о пол.
Звонок повторился. На этот раз он был еще требовательнее и нетерпеливее. Александр замер. Эта шлюха не предупреждала его, что кого-то ждет. Соседи? Знакомые? Менты?
Как бы то ни было, он должен довести дело до конца.
Александр стиснул зубы, глядя на осколки и разбрызганную жидкость. Надо же, все случилось именно тогда, когда он приступил к приготовлению пикантного соуса! Боже, сколько он отдал за эссенцию этого редкого мадагаскарского растения! А ведь его предупреждали, что мантаура несет с собой проклятие! Аборигены использовали ее для приготовления колдовских зелий. Они выкапывали из песка корень этого трехлетнего растения, срезали с него белесовато-терракотовые клубеньки, разрезали, сушили, толкли, заливали маслом из семян черного кустарника, а потом уже выпаривали экстракт. Могущество этого растения приравнивалось жителями Мадагаскара к могуществу воды. У цивилизованного европейца или американца такое сравнение не вызвало бы ничего, кроме недоумения. Мы привыкли к тому, что вода послушно течет из крана. А вот мадагаскарцы, живущие в глубине острова, добывают воду ценой грандиозных усилий. Они копают песок по полдня, чтобы собрать в небольшие емкости пол-литра грязной, теплой, кишащей бактериями влаги!
Александр кусал губы. Вот так казус! Хорошо еще, что он успел добавить мантауру в кипящий сок фейхоа. По кухне плыл разрываемый знойным дыханием мантауры огуречно-клубничный аромат фейхоа. Мадагаскарское растение великолепно сочеталось с этой азиатской ягодой. Оно словно просверливало черные спирали в его влажном зеленоватом облаке. К фейхоа Александр добавил сок одного лайма, столовую ложку виноградного уксуса, щепоть сахара, крупицу черного перца и чабреца.
На столе, на круглом блюде, обложенные веточками петрушки, слабо розовели мозги. Мантаура, постоянно всплывавшая в кисло-сладком соусе роковой черной нотой, должна была охладить фруктовую свежесть смеси, привнести в нее жаркую горечь африканской жажды. Вкус мантауры был достаточно резким, чтобы не погибнуть в яркой фруктовой гамме. В нем была и роскошная пряность, отдающая сладковатой гнилостью водорослей, и угольная пыль сгоревшего дерева, и окисленно-медный запах застоявшейся воды.
Александр боялся шевельнуться, хотя звонок давно смолк. Он стоял, пораженный утратой столь дорогой и редкой эссенции, в маслянистых каплях которой гнал свои беспокойные воды Индийский океан и трепетал раскаленный воздух далеких от побережья пустынь. Бронзовые тела стали частью скудного пейзажа, превратились в шевелящиеся стволы деревьев. Безразличие этих тел, тянущихся к мутной песчаной влаге, казалось Александру сродни тому равнодушию, с которым упавшая склянка выпустила из своих стеклянных объятий драгоценный вкус.
А как этот вкус гармонировал с нежным, сладковато-воздушным вкусом мозгов! Его насмешливая резкость гасилась жирной консистенцией мозгов и оттенялась клубнично-кислым соусом. Мозги таяли на языке прежде, чем рецепторы успевали распрощаться с жалящей искрой мантауры, и еще долго трепетали, пораженные ожогом, пока слюна размывала жаркий пепел исступленной горечи.
Александр очнулся. Сквозь зеленоватые занавески в кухню сочился солнечный свет. На негнущихся ногах Александр двинулся в прихожую. Он достал из внутреннего кармана носовой платок и с ним вернулся на кухню. Присел и стал собирать осколки и стирать с них платком буроватые капли.