Кулинар
Шрифт:
С этими словами Александр артистично развернулся на пятках и пошел прочь.
Чинарский добрался до стола гораздо быстрее: не прошло и полутора часов. Но вот дальше было не так просто. Продолжая скакать, нужно было сдвинуть с места стол, а он уже выдохся. Да еще этот всепроникающий запах бензина! Кажется, он влез не только в легкие, а достал до самой печенки. Плюс затылок, от напряжения заломивший еще больше.
Он вспомнил о ноже, лежавшем в кармане пальто. Сам он, конечно, его не достанет, но вот если бы придвинуться к Антонову… Кисти рук у него
Чинарский принялся мычать, одновременно показывая головой на карман. «Нож, – вопил он, – нож, дурень!»
Антонов только расширял глаза и почему-то кивал. Может, понял? А если нет? Чинарский в очередной раз попытался освободить рот от пластыря. Тот сидел, словно на суперцементе.
Тут Чинарский заметил, что плечо Антонова, который был выше его, находится почти на одном уровне с его головой. Можно содрать пластырь об его джинсовку. Прыг-скок, прыг-скок. Минут через двадцать Чинарский прижался щекой к плечу художника. У того из глаз потекли слезы. Он подумал, что Чинарский приполз к нему проститься перед смертью. Он тоже наклонял голову, мешая Чинарскому снимать пластырь.
– Мудила! – заорал Чинарский, которому наконец удалось отодрать краешек пластыря. – Кретин! Ты что, помирать собрался?
– Му-му, – ответил художник.
– Слушай сюда, му-му. – Чинарский объяснил, что он собирается сделать. – Понял меня?
– Му-му.
– Отлично.
Вскоре длинная рука Антонова шарила в кармане Чинарского, который тяжело дышал после очередных скачков. Чинарский чувствовал, как у художника дрожат руки, и он молил только о том, чтобы тот не выронил нож.
Антонов нож схватил и начал вытаскивать руку из кармана.
– Не торопись, – поучал его Чинарский, – отдохни немного. Там сбоку есть кнопочка, которая выбрасывает лезвие. Только держи крепче – пружина сильная, может выбить из рук.
– Му-му, – ответил Антонов.
– Ну, давай, му-му, с богом.
Щелкнула пружина, лезвие выскочило из рукоятки.
– Хорошо. Теперь держи нож острием вниз, я сам к нему подберусь.
Прыг-скок, прыг-скок. Чинарский нащупал лезвие и подвел под него веревку, которая стягивала запястья. Освободить их оказалось не так-то трудно. Плечи и предплечья тоже были привязаны к стулу. Впрочем, веревка уже дала слабину. Чинарский пошевелил руками, чувствуя все большую свободу.
– Давай сюда. – Он осторожно взял нож из рук Антонова и принялся перепиливать шнур у себя за спиной.
Надо отдать должное кулинару – он все делал основательно. Так что, прежде чем Чинарский полностью освободился, прошло еще минут двадцать. Он сорвал болтавшийся на щеке пластырь и принялся растирать затекшие члены.
Он почти забыл о художнике.
– Му-му, – напомнил тот ему о себе.
– А-а, му-му, – усмехнулся Чинарский и полоснул ножом по веревке в нескольких местах.
Пластырь Антонов отодрал самостоятельно.
Александр поставил сотейник на огонь и, дав покипеть смеси из меда, сливок, огурца и портулака, выключил огонь. В это мгновение задребезжал звонок.
Александр вздрогнул. В груди у него сладостно заныло. Отметая эмоции, он достал новый тампон и наполнил его ватные внутренности эфиром. Потом поспешил к двери. Ну конечно, это была Катька!
– Все уже в сборе! – расплылся он в улыбке.
– Чем это пахнет? – Катя перешагнула порог.
– Какая на тебе роскошная кожанка! Вот что значит заграничная жизнь. Трофимова обзавидуется.
Катя смотрела на брата с недоумением.
– Они в спальне, мы приготовили тебе сюрприз…
– Нам надо поговорить… Как ты себя чувствуешь?
Александр позвонил около двух в квартиру тети Маши и переговорил с сестрой по телефону. Когда же она явилась к нему, он спешил за покупками, ссылаясь на вечеринку. Необходимо было купить массу полезных вещей. Времени было в обрез. Александр вылетел из квартиры, как пробка из бутылки, оставив сестру наедине со своими мыслями относительно этой до конца не проясненной ситуации. Он лишь бросил на бегу, что обещал помочь Нелли с приготовлением праздничных блюд. Катя пожала плечами и пообещала прийти к шести.
– Ты как будто на вечер скаутов собралась. – Александр критически обозрел ее простые брюки и рубашку. – Дамы пришли принаряженные.
Катя пожала плечами. Она вошла в гостиную, когда почувствовала, как у нее перехватывает дыхание. У ее рта выросло белое облако, распространявшее одуряющий запах. Ноги подкосились, тело сковала необычная слабость. Как хорошо, что чьи-то руки подхватили ее, иначе она бы упала. Залитая вечерним светом комната растаяла перед ее взором, и тягучая розовая тьма облила ее веки пахучим туманом.
Очнулась Катя привязанной к стулу. Перед ней суетился Александр. Слова не шли из горла. На губах был пластырь.
– Вот и чудно! – воскликнул он. – Ты всегда была слишком шустрой. Я за тобой не поспевал. Но теперь я заказываю музыку!
Катя изумленно уставилась на моргающую глазами Нелли и пробуждающуюся Свету.
– Я переборщил с эфиром, – показал Александр глазами на последнюю, – такое случается. Знаешь, я очень расстроился, что не приехала наша любимая мамочка. Но, думаю, смогу навестить ее в Канаде. А-а, вот и наша преподавалка!
Он бесцеремонно похлопал Трофимову по щекам. Потом убийственно-презрительным жестом обхватил ее шею и потряс. Пластырь заглушил и размазал продолжительный стон. Лицо Трофимовой исказила гримаса боли.
– Как ты, душа моя? Все нормально? О-о! Я дам тебе урок послушания! Довольно ты поиздевалась над своими бедными студентами! Да-да, дамы, обстановка тяжелая: женихов не ждите. Стоило ли так разряжаться? – усмехнулся он, глядя на Свету, потом перевел томный взор на Нелли. – Взгляните на мою сестру: натурально западная девушка-скаут. У нее нет времени на всякие там рюши и гипюр. Все предельно просто. А ты поправилась, сестренка! Как это кстати! Два замечательно мягких гибких коржа будет у нас. Вот только с тобой, Света, небольшая проблема. Но мы ее решим, полив тебя восхитительным клубничным ликером. Ты, наверное, дорогая Нелли, решила, что я стану с вами пить этот дамский напиточек после того, как мы сожрем гуся, салаты, сыр, торт, фрукты… Как ты заблуждалась! Ты совсем не поумнела за столько-то лет! Осталась красивой глупой сучкой, ждущей, когда ей всадят до самого горла.