Культовое кино
Шрифт:
Повествование ведется от лица Валдо Лайдекера, что называется, влиятельного журналиста, англизированного сноба, эгоиста с аккуратными усиками: «Я никогда не забуду тот уик-энд, когда умерла Лора Хант…» Камера лишь однажды покидает дорогие интерьеры, чтобы пробежаться по дождливой улице, словно цитируя другой, настоящий нуар.
У Марка Макферсона нет вроде бы никаких позорных тайн, как у Марка Диксона, его случайного ли, намеренного ли тезки. Но способен он на гораздо большую жестокость, чем Диксон, который, сорвавшись с катушек, забивает насмерть воришку. Арестовав «воскресшую» Лору, он ведет себя как заправский садист. Лицо Лоры, загнанное в круг слепящего света лампы без всякой видимой
В финале как будто появляется намек на то, что Лора и Марк находятся в самом начале своей общей истории. В таком случае это будет гармоничный союз садиста и мазохистки. Или некрофила и трупа. С какого-то момента начинает казаться, что в поисках убийцы Марк ведом лишь голосом секса, и все происходящее на экране – лишь сеть, которую он плетет для Лоры. И возбуждает его только мысль, что он охотится за телом женщины, которую считал мертвой.
Но что самое странное – в финале «Лауры» нет катарсиса, даже кровавого: бывает, в нуаре герои погибают, и от этого испытываешь облегчение: дескать, сколько можно мучиться. Здесь же все вроде благополучно, у всех есть свои тайны, но не слишком позорные. Так, грешки… И убийство было совершено из любви, в которую переросло акцентированное одиночество стареющего эгоиста Валдо. А облегчения не испытываешь. Нуар? Нуар. Понуаристее любого другого будет.
Мелочь, но забавно. В начале фильма камера неторопливо скользит по квартире Валдо, который ожидает визита детектива, нежась в ванне, и дает возможность увидеть статую Будды. Через два года в «Большом сне» Ховарда Хоукса, нуаре бесспорном, в такого же или похожего Будду будет вмонтирован фотоаппарат, фиксирующий оргии с целью последующего шантажа их участников.
Вещи вообще играют особую роль во вселенной «Лауры». Ваза, часы, которые в финале разнесет выстрел, упоминавшаяся бутылка виски, шторы – все они кажутся участниками действия, молчаливыми и многозначительными, действующими лицами, скрывающими некий секрет. Обдумывая расследование, Марк ночью забирается в квартиру Лоры и смотрит на ее портрет. Спустя четырнадцать лет такой же светский портрет мертвой женщины станет одним из главных героев не менее бесспорного, чем «Большой сон», нуара – «Головокружения» Хичкока. Марк смотрит-смотрит на портрет Лоры и засыпает. С этой минуты – упруго прописанный и вполне традиционный детектив, где все под подозрением, где долгие флешбэки раскрывают предысторию убийства, где сыщик ходит от свидетеля к свидетелю и ловит их на недомолвках и лжи, начинает двоиться, плыть, терять четкость.
Марка будит появление женщины. «Меня зовут Лора. Лора Хант». Лора якобы уехала на уик-энд в деревенский домик, газет не читала, радио не слушала и знать не знает, что в ее квартире найден труп женщины в ее платье, с лицом, снесенным зарядом дроби в упор. Естественно, что все сочли его трупом хозяйки. Согласитесь, это уже странно. Заснул, проснулся, увидел женщину, которую считаешь мертвой, допрашиваешь ее, подозревая в убийстве модели-соперницы.
Модель мы, между прочим, увидим лишь однажды, мельком: на фотографии, где она снята обнаженной. А Лору Палмер мы что, видели?
Иногда снится, будто ты проснулся и вернулся в реальность, а на самом деле ты продолжаешь спать, пока «реальность» не обернется кромешным бредом и ты наконец-то не проснешься по-настоящему. Не видит ли Марк такой двойной сон? В таком случае до самого финала он так и не проснулся.
С этого момента фильм по своей сюрреальности, которую легко не заметить, дает фору любым «Твин Пиксам» и, пожалуй, в своей двусмысленности напоминает сновидения Бунюэля.
Некая линчевская странность сквозила с экрана и прежде. Аутистская манера Марка играть в карманный бейсбол. Диковатая фраза Валдо: «Мне будет искренне жаль видеть, как детей моих соседей сожрут волки». Но теперь ситуация становится откровенно абсурдной: жертва оказывается главной подозреваемой в собственном убийстве.
Но и это пустяки по сравнению с тем, что из фильма пропадает рассказчик. До поры до времени мы видели происходящее глазами Валдо, который из эгоистического любопытства, пользуясь своим высоким общественным статусом, сопровождает Марка повсюду. Однако потом воскресает Лора, и Валдо уже не участвует в большинстве эпизодов. Тогда чьими же, черт возьми, глазами мы видим происходящее? Вопрос тем более уместен, что в финале разоблаченный Валдо, попытавшись убить Лору во второй раз, погибает. Одно из двух. Либо мы слушаем рассказ мертвеца, который в силу своей бесплотности может рассказывать о том, чего не видел при жизни. Или все происходящее – не реальная история, а вымысел Валдо, журналиста, как-никак пишущего человека, который вполне мог бы, компенсируя недоступность для него живой Лоры, придумать историю о ее гибели, воскресении, мазохистской связи с брутальным полицейским и собственной патетической гибели: «Прощай, Лора, прощай, любовь моя».
Так кто же убил Лору? Никто, поскольку вместо нее погибла легкомысленная манекенщица? Или, может быть, вопрос сформулирован неправильно? Может быть, он должен звучать так: кого убила Лора? И на этот вопрос есть ответ: манекушку. Разве требуются какие-то суперсложные резоны, чтобы пристрелить любовницу своего жениха?
Это не версия. Подтверждение того, что Лора – не несостоявшаяся жертва, а состоявшаяся убийца, звучит с экрана. Она сама убеждает Марка: «Это я убила… убила так, словно сама это сделала». Попытка превратить признание в метафору запоздала: Марк все знает и понимает. «Забудьте», – говорит он. Забыть то, чего не было, невозможно.
В таком случае «Лаура» – скрытое отражением еще не снятого фильма «Где кончается тротуар». Любовь полицейского к убийце отражается в любви убийцы-полицейского. Марк сознательно доводит Валдо до срыва и попытки убить Лору, и сам разряжает в него револьвер. Может быть, именно поэтому из-за зашифрованной Преминджером второй, параллельной интриги благообразная «Лаура» кажется гораздо жестче и грязнее, чем иной нуар?
1946. «Убийцы», Роберт Сиодмак
Какой гангстерский фильм начинается с того, что двое убийц идут на задание, по ходу дела обсуждая между собой и со свидетелями-заложниками величественную в своей ничтожности житейскую дребедень? Кулинарию, например.
Такой вопрос вряд ли пустит в дело даже похмельный ведущий телеигры, которому на все на свете наплевать, поскольку он уже предупрежден об увольнении. Ответ несомненен, не правда ли? «Криминальное чтиво» Тарантино. Гамбургеры, молочные коктейли…
А вот и нет.
«– Могу предложить разные сэндвичи, – сказал Джордж. – Яичницу с ветчиной, яичницу с салом, печенку с салом, бифштекс.
– Дай мне куриные крокеты под белым соусом с зеленым горошком и картофельным пюре.
– Это из обеда. Обеды с шести часов. А сейчас 20 минут шестого.
– Что ни спросишь – все из обеда. Порядки, нечего сказать.
– Возьмите яичницу с ветчиной, яичницу с салом, печенку…»
Похоже на Тарантино, но совсем не Тарантино.
Эрнест Хемингуэй. 1927 год. Новелла «Убийцы».
Роберт Сиодмак. 1946 год. Фильм «Убийцы».
«– Давай яичницу с ветчиной, – сказал тот, которого звали Эл. На нем был котелок и наглухо застегнутое черное пальто. Лицо у него было маленькое и бледное, губы плотно сжаты. Он был в перчатках и шелковом кашне.