Культура заговора: от убийства Кеннеди до «секретных материалов»
Шрифт:
В «Весах» Ферри высказывается об этих скрытых взаимосвязях между двумя сюжетными линиями:
«Представь себе две параллельные линии, — сказал он. — Одна из них — это жизнь Ли X. Освальда. Другая — заговор с целью убийства президента. Что заполняет пространство между ними? Что делает связь между ними неизбежной? Есть и третья линия. Она следует из снов, образов, прозрений, молитв, из самых глубинных пластов личности. Она не обусловлена причинами и следствиями, как две другие. Эта линия прерывает причинность, разрывает время. У нее нет истории, которую мы можем признать или понять, но она рождает связь» (L, 339).
Ферри продолжает объяснять Освальду, что «они» заинтересованы в «признаках твоего существования» или, другими словами, в «доказательствах того, что Ли Освальд совпадает с картонной фигурой,
231
Совсем иначе подходя к роману, Скип Уиллман убедительно доказывает, что «Весы» задают установку на социальную критику, противопоставляя конспирологические теории теориям случайности исторической причинности. С одной стороны, своим портретом Освальда роман апеллирует к марксистской социальной необходимости, в отличие от «теории случайности» комиссии Уоррена, выставившей Освальда в качестве неприспособленного к жизни стрелка-одиночку как отклонение в нормальной жизнедеятельности Америки. Напротив, «Весы» отвергает модель общества и истории, созданную безжалостно эффективными тайными агентами, решительно настаивая на элементе случайности, лежащем в основе убийства. Соглашаясь с предложенной Уиллманом оценкой двойственной критики либерального гуманистического действия в романе, я бы поспорил с тем, что «Весы» в то же время исследуют идею совпадения как пространства между простым заговором и случайностью, которая выходит за рамки наших обычных возможностей понимания или представления. Willman. Traversing the Fantasies of the JFK Assassination: Conspiracy and Contingency in Don DeLillos Libra II Contemporary Literature 39 (1998): 405–433.
Вместе с тем в «Весах» предлагается убедительное, реалистичное объяснение искусственности, окружающей большую часть доказательств: в романе есть эпизоды, описывающие, как заговорщики из ЦРУ фабрикуют улики, ведущие к вымышленному козлу отпущения. К великому удивлению заговорщиков, придумавших его из «карманного мусора» (L, 145), выясняется, Освальд существует на самом деле и похож на своего вымышленного двойника. Таким образом, в романе Делилло продемонстрирован сложный двойной блеф: после того, как читателя предупреждают об изначальной постановочности убийства и представляют ему рациональное причинно-следственное объяснение ощущения сверхъестественности, оказывается, что попадание Освальда в заговор, в итоге, оказывается результатом ряда необъяснимых совпадений. Рациональное объяснение, построенное на логике причины и следствия, остается в подвешенном состоянии, и необходимое, и лишнее, помещенное словно sous rature*. [232]
232
Sous rature — под вычеркивание (франц.). To есть оно зачеркнуто, но не удалено, а оставлено. Одно из любимых выражений Жака Деррида.
Помимо двух главных сюжетных линий об убийце-одиночке и заговоре, в «Весах» есть еще одна форма «третьей линии», а именно — эпизоды, в которых фигурирует Николас Бранч, исследователь ЦРУ в отставке, которому Управление поручило написать секретную историю убийства. Теоретически у Бранча неограниченный доступ ко всем возможным доказательствам, независимо от степени их секретности, сулящим ту эпистемологическую уверенность, о какой многие любители-конспирологи могут только мечтать. Но даже спустя тридцать лет Бранч не преодолел этап сбора материалов, и доказательства продолжают поступать в его маленькую контору, грозя «разрастись» до бесконечности:
Это комната теорий, комната, где живет старость. Бранч думает, должен ли он прийти в отчаяние оттого, что конца все не видно… Бранч должен изучить все. Он проник слишком глубоко, чтобы проявлять избирательность… Дело в том, что не так уж много написал. Он располагает исчерпывающими и совпадающими записями — трехфутовыми горами записей, всеми этими годами, ушедшими на записи. Но что касается реальной законченной прозы, то ее очень мало. Поток стекающихся данных невозможно остановить. Материалы продолжают поступать (L, 59).
Расследование Бранча зависает в неопределенности, и, судя по всему, ему суждено в этом состоянии и остаться. Признавая необходимость определенности и завершенности, Бранч вместе с тем отказывается бросать дело раньше времени и покупаться на совпадения и паранойю. «Он пишет историю, — говорят нам, — а не исследование того, как люди поддаются паранойе» (L, 59). Хотя Бранч и настаивает на том, что «в данных нам фактах масса загадок, в них полно заговоров, совпадений, неуточненных деталей, тупиков, разнообразных интерпретаций», делающих лишним придумывание «грандиозной и искусной схемы», тем не менее он признает, что в деталях просматривается «бесконечная многозначительность». Даже если он и перестанет нуждаться в «плане, безупречно разветвляющемся в десятке направлений», ему придется признать, что «факты действительно резонируют, разве нет?» (L, 59).
В интервью Делилло заявил (в чем-то неискренне), что художественная литература «избавляет историю от ее путаницы» и тем самым создает некую форму «спасительной истины» и «ощущение того, что мы нашли решение». [233] Но сосредотачиваясь на «ритмах и симметрии, которых мы просто больше нигде не встречаем» (еще одно высказывание Делилло по поводу функции романа), «Весы» в то же время содержат шанс на то, что завершенность и определенность это не более чем удобные выдумки. По сути, роман делает Николаса Бранча из всех нас.
233
DeCurtis. An Outsider, 56.
Помимо того что роман «Весы» исследует пространство между причинностью и случайностью, в нем рассматриваются и формы действия, лежащие между противоположностями в виде теорий об убийце-одиночке и теорий заговора. В постоянном смещении и рефрейминге действия и двойного действия, Освальд в романе предстает и одиночной силой, контролирующей свои действия (выстрелить в президента, чтобы помочь бедной маленькой Кубе), и одновременно пешкой в более крупном заговоре. В этом смысле «Весы» воскрешают альтернативу с «убийцей-одиночкой» лишь для того, чтобы создать такого Освальда, который оказывается не настолько «одиноким», как мы могли бы представить, ибо он вписан в широкую социальную и текстуальную ткань постмодернистской Америки.
Сам момент убийства изображен в «Весах» как разрыв в цепи и причинности, и действия. Эта сцена описывается так, как видит ее Освальд, когда смотрит в прицел своей винтовки из окна пятого этажа склада школьных учебников. Теоретически этот подход должен обеспечить идеальную повествовательную позицию, позволяющую дать окончательное объяснение делу (либо Освальд виновен, либо нет), но вместо этого текст зависает где-то между теорией убийцы-одиночки и теорией заговора. Мы видим, как Освальд делает два первых выстрела, ранив президента и губернатора Коннолли, и только он нажимает на курок — это должен быть третий, смертельный выстрел, как голова президента разлетается на куски у Освальда в прицеле:
Ли начал стрелять в третий раз, он был в процессе, в тот момент он нажимал на курок.
Свет был таким ярким, что проникал прямо в сердце.
В центре прицела возникла белая вспышка. Какой-то ужасный всплеск, взрыв. Отчего-то голова президента вспыхнула. Он рухнул назад, окруженный со всех сторон клубами пыли.
Потом его вдруг стало видно вновь: он все еще лежал на своем сидении. О, он был мертв, мертв.
Ли отвел голову от прицела, посмотрев направо (L, 400).