Кумби (сборник)
Шрифт:
Может быть, она и была по-своему права. Но ведь ей не пришлось провести два года в обществе роботов. Над ней всегда плыли облака, и деревья всегда поднимали свои ветви к небу. Она не знала, как чувствует себя человек, среду которого несут с собой роботы в портативном и консервированном виде. Ее биосферу нес не робот Биль, а весь земной шар с его лесами и океанами, земной шар, в сущности, не такой уж большой, но все же великан по сравнению с Биллем и Джеком.
Я ей рассказывал о Биле, о Джеке и о лентяе Ле-Рое — роботе, который все же чуточку больше был похож на человека, чем его не знавшие никаких
— Значит, ты считаешь, что недостатки сделали робота похожим на человека? По-твоему, достоинства бесчеловечны?
— Да, если хочешь знать, достоинства бесчеловечны, если они пребывают в абсолютном, химически чистом виде, если они отделены от самого человека и его милых слабостей и привычек.
— Милых слабостей? Я никогда не считала слабости милыми. Наоборот…
Нет, ее ум был чуточку прямолинеен. Но, может, сердце… О ее сердце я пока знал очень мало.
— Милых слабостей… — повторила она. — Тогда уж почему не сказать «хороших недостатков»?
Впрочем, она имела право так говорить. У нее-то ведь не было никаких недостатков, а только одни достоинства: она была аккуратна, правдива, точна, трудолюбива, дисциплинированна, заботлива, чистоплотна, всегда в хорошем настроении. Она чем-то напоминала мне Биля. Казалось, природа, наследственность и воспитание вложили в нее программу, в которой не предусмотрено было ни одного изъяна.
Прошел год, и мы ждали ребенка. Она родила мне чудесную девочку. Мы дали ей имя, нравившееся и Катрин и мне, — Лиза.
Однажды, вернувшись с работы, я застал Катрин принимающей какой-то препарат.
— Что это за лекарство? — спросил я.
— Это пролактин. Хорошее средство.
— От чего?
— Как? Разве тебе неизвестно? Пролактин вызывает секрецию молока, а я — кормящая мать. И, кроме того, он усиливает материнский инстинкт.
Я посмотрел на нее, думая, что она шутит. Нет, она не шутила, но говорила всерьез.
— Откуда ты знаешь?
— Я сама провела несколько опытов в лаборатории.
Я забыл сказать, что она была биохимиком и изучала вместе со своим руководителем, крупным ученым Афанасием Синклером, эндокринную систему млекопитающих.
— На кормящих матерях?
— Нет. Пока только на животных… Материнский инстинкт…
— Довольно! — сказал я. — Поговорим о чем-нибудь другом. Я видел после работы новую постановку Картавина.
— Я тоже видела.
— Ну и как?
— Не знаю. Не уверена…
— Почему?
— Я не успела принять это новое средство, усиливающее эстетическое восприятие. Понимаешь, не оказалось под рукой.
Расстроенный, я не стал слушать дальше. Я успокаивал себя: ведь я и раньше слышал, что супружеская жизнь обнажает то, что скрыто иллюзиями. И, кроме того, она эндокринолог. Ей ради научной истины приходится испытывать действие препаратов на себе, чтобы не подвергать опасности других. Возможно, что эти препараты и притупили некоторые из ее эмоций.
В конце концов она была смелой, мужественной женщиной. Не каждый согласится испытывать на собственном организме свойства новых препаратов, так сильно действующих на эндокринную систему, не будучи абсолютно уверенным, что все сойдет гладко. Нет, по-видимому, гладко не сошло, и она, как морфинист к морфию, привыкла к этим сомнительным стимуляторам и стала их постоянной жертвой.
Этот угол зрения на жену несколько успокоил меня. Но надолго ли? Она была чистосердечна и искренна и не захотела скрывать от меня, что имеет слабость к препаратам, изготовленным в ее лаборатории.
Мне стало не по себе. Я задумался. Никогда раньше мне не приходило в голову, что самые благородные побуждения Кати опираются на биохимическую базу и объясняются количеством того или другого стимулятора.
Количеством! Я всегда подозрительно относился к этому слову. Еще в первых классах средней школы во мне вызывала недоумение арифметика своим абсолютным и бесчеловечным безразличием к качеству предметов, которые требовалось сложить, вычесть, разделить или помножить. Для преподавателя арифметики, симпатичного человека, не столь уж строгого, но очень внимательного, было все равно, шла ли речь о яблоках, помидорах или литрах воды, количество которых надо было выяснить в результате решения нехитрой задачи. Впоследствии мне пришлось примириться с сущностью одной из важнейших наук. Но теперь мне пришлось удостовериться в том, что и столь сложное качество, как душа, как внутренний мир человека, зависит от количества чего-то элементарного.
Я пытался закрыть глаза и не видеть этого. Я говорил себе:
— Какое тебе дело, искусственными стимуляторами или естественными природно-стихийными силами вызвано доброе отношение к тебе твоей жены. Она мила, сердечна, поразительно заботлива. Временами она совсем забывает о себе и думает только о тебе и нашей дочке Лизе. Когда ты спишь, она не решается повернуться на другой бок, чтобы не разбудить тебя. Когда ты сидишь за столом в столовой, полной гостей, она смотрит только на тебя и улыбается тебе, и лицо ее светится добротой, приветливостью. Чего тебе еще нужно?
Да, мой рассудок был полностью на ее стороне, но чувства… Чувства тем и отличаются от рассудка, что им не прикажешь.
Ведь нечто подобное, в сущности, было и со мной на Марсе. Рассудком я был на стороне Биля и Джека, аккуратных, всегда безошибочно и педантично точно исполнявших свои обязанности, а чувством — на стороне Ле-Роя, в котором иногда что-то не срабатывало.
Достоинства Катрин пребывали в чистом химическом виде, без всяких примесей. Может быть, это объяснялось злоупотреблением с ее стороны разными стимуляторами, действующими на работу эндокринной системы? И вот мне захотелось узнать, какой она была до того, как поступила в лабораторию Афанасия Синклера и познакомилась со стимуляторами.
Я стал расспрашивать о ней всех ее знакомых, родных и в первую очередь ее подруг.
Если бы я лучше знал жизнь, я не поступил бы так. Было по меньшей мере наивно рассчитывать на то, что я узнаю о подлинной Катрин нечто объективное. Одни ее приятельницы изображали ее идеальной, лишенной всяких недостатков и до отказа наполненной всеми добродетелями. Можно было подумать, что она принимала стимуляторы с раннего детства, а может, даже и с колыбели вместе с молоком матери. Другие утверждали, что у нее всегда был тяжелый характер и свою недоброжелательность и черствость она прикрывала заученной улыбкой, такой же фальшивой, как она сама.