Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей
Шрифт:
– Смотри-ка! – удивляюсь я, – Сорок шесть покопок и все – симплокарпус!
Вокруг неистово верещат лягушки.
– Ко-ко-ко-ко! – бухают низкие тона.
– Ке-ке-ке-ке! – тонко верещат высокие.
– Ка-ка-ка-ка-ка! – заполняют пространство те, что посередине.
От многоголосого рёва сотен лягушачьих глоток сотрясается сам воздух…
– Вот, орут! – морщится Игорь, – Глушат все звуки!
– Ага! – улыбаюсь я, – Ты послушай – сколько экспрессии!
– Ну! Хоть уши затыкай!
Мы выходим
К вечеру, по пути не спеша собирая лисьи экскременты, мы добираемся до Саратовского кордона. Здесь – обычные заботы по расконсервации кордона: приготовить дров, принести воды, вымыть кастрюльку…
Всё! Вечер. Топится, потрескивает дровами печка. На первой “конфорке” печной плиты в кастрюле варится наша каша, на второй – греется жёлтый, эмалированный чайник. Заодно прогревается нахолодавшийся без людей, кордон…
Уже десять часов вечера. Я тихо выхожу за дверь. Игорь сидит на ступеньке высокого крыльца и потягивает беломорину. Под кронами пихт и елей, по границе кордонной поляны, разлита синева сумерек.
– Ш…ши… ши-шшш – …ширр! – в абсолютном безмолвии притихшей к ночи природы, едва слышно шкворчание бекаса, над просторами бамбуковой пустоши со стороны устья Саратовской.
– Весна! – приглушённо говорит он, – Слышишь, как расшипелись бекасы?
– Ага! Слышу, – я спокоен, – Мы вчера, в Тятинском доме, уже записали дату первого токования!
– Хм! – с улыбкой, хмыкает Игорь в ответ, – Что? Теперь – не интересно?
– Интересно. Ещё как! – отзываюсь я, – Но, уже не нужно спешить записать в дневник.
За эти пару лет, что стоит Саратовский кордон, его бревенчатый сруб рассохся и теперь, лёжа на солдатской койке, головой в угол, я вижу сквозные щели. Откинувшись в горизонтальное положение, на подушку, я качаю головой: “Игорь! Из моего угла улицу видно!”. В эти щели, ночью, быстро уходит тепло из помещения кордона! Однако, в этом есть и плюсы – теперь нам слышно всё, что творится “на улице”! Например, сегодня, в ночной тишине, рядом с нашим домиком, поёт ночная птица.
– С-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с!
Мягкий и тихий, заунывный посвист. Начинаясь на низкой ноте, длинная, мелодичная трель коротких свистов, постепенно переходит на высокие тона и затихает…
– Саш! – спрашивает со своей койки, Игорь, – Что это, за птица?
– Это, какая-то совка поёт, – я и сам прислушиваюсь к приятной песенке совки, лёжа на своей койке…
Саратовский кордон. Двадцать седьмое апреля. С утра, мы уходим на Саратовский борт. Но, не напрямую, а наоборот – с выходом на склон Борта на обратном пути. С поляны кордона, мы уходим сразу вверх, по надпойменной террасе речки. Здесь, под сырыми ольховниками – массовые медвежьи покопки симплокарпуса! Я нюхаю каждую покопку, Игорь записывает в дневничок.
– Вот, интересно! – удивляется Игорь, – Тут – тьма лизихитона! А, он выбирает симплокарпус!
– Ну!.. – соглашаюсь я, – Съедает весь росток, подчистую… Сколько всего, покопок?
– Сто сорок восемь!
– Хм! – у меня поднимаются брови, – Классно!
На углу хвойника, что в развилке речки и её притока, мы отыскиваем медвежью лёжку. Она расположена на границе хвойника и вейниковой поляны. Лёжка сделана в основании ствола толстенной ели, со стороны поляны. Закрыта, с этой стороны, небольшим корчём.
– Так, лёжка! – я вынимаю из кармана рулетку и отдаю Игорю свой дневничок.
– Пиши! Размеры лёжки… сто двадцать на семьдесят. Диаметр ствола ели… шестьдесят пять.
– Хм! – хмыкает брат, – Подстилка! Мы уже забыли про это!
– Ну, – киваю я, – Значит, эта лёжка – ранне-весенняя.
Подстилка состоит из прошлогодней соломы вейника, которую медведь сгрёб поблизости.
– Хм! – опять хмыкает Игорь, – Смотри! Солома сбита в валик по противоположной от ствола ёлки, стороне лёжки. Он лежал, прижимаясь к стволу дерева спиной!
– Ага! – соглашаюсь я, – Точно… Ладно. Пиши дальше… Толщина подстилки – пять-шесть сантиметров.
Два медвежьих помёта лежат в трёх метрах от края лёжки.
– Теперь – помёты… Пиши. Первый… лизихитоновый. Второй… рыбный, однородный, промытый дождями.
– Рыбный? – удивляется Игорь, – Сейчас, какая рыба?!
– Да, рыбный! – подтверждаю я, – Но, старый. Рыбы весной нет… Значит – это не весенняя лёжка! Это, вообще – поздне-осенняя лёжка! Запиши.
На стволе ели, под которой расположена медвежья лёжка, красуется задир.
– Запиши, задир! – диктую я, – Высота сорок четыре сантиметра.
– Так низко! – прикидывает Игорь, – Я думаю, он его – лёжа на лёжке и сделал.
– Ну! – соглашаюсь я, всматриваясь в задир, – Скорее всего.
– Смотри, – Игорь трогает пальцами грубые бляшки елового ствола, на которые налипли медвежьи волосы, – Они почти белые!
– Ну, – соглашаюсь я, – Значит, медведь был – такой светлый.
– А вот! Нормальный задир! С другой стороны ствола!
Я поднимаюсь, к Игорю…
– Ага! Пиши: высота задира сто девяносто семь сантиметров.
– Практически, два метра! Это – другое дело!
Сегодня нам, поодиночке, встретились четыре ствола с прошлогодними и даже, позапрошлогодними задирами. Каждый из них, мы тщательно замеряем и описываем…
– Саш! Ещё ствол с метками!
– Ага! – я вынимаю из кармана рулетку.
– Пиши. Ствол номер… какой, там, номер?
– Семьдесят четыре.
– Так. Пиши! Ель. Номер семьдесят четыре. Диаметр сорок четыре. Прошлогодний задир. Ободрана с высоты двести тридцати четырёх сантиметров и до корней.