Кунигас. Маслав (сборник)
Шрифт:
Он умолк и опустил голову.
– Где же люди? Почему нет трупов? Где же ваши гдечане? – спросил он потом.
– Когда пришли чехи, я был в лесу, – начал другой, – вернулся, чтобы увидеть пожарище, – незачем было возвращаться. Все население, несмотря на мольбы о пощаде, было выгнано и увезено, остались только мертвые. Город разграблен, дома ограблены.
Он бросил взгляд на долину, глубоко вздохнул и спросил несмело:
– А ваши? Ваши где, милостивый государь?
– У меня больше нет никого, – понуро отвечал первый.
И проговорив это, взял коня за узду и начал медленно
Среди обгоревших развалин торчали кое-где журавли колодцев, остатки уцелевших от огня стен, столбы от ворот и колы от изгороди да высокие подпорки разрушенных строений.
В костеле уцелели только боковые стены, возведенные из гранита, крыша рухнула. Они подошли ближе и остановились у входа. В глубине алтаря валялась обгорелая костельная утварь, высокие деревянные подсвечники были сброшены с него. Вход в склеп, находившийся под зданием костела, был наполовину разрушен. Должно быть, и там искали сокровищ. Не пощадили никого. На одной стене висело только черное распятие, а на нем полуобнаженный Христос еще держался одной рукой. Птицы, приготовлявшиеся к ночлегу, заслышав шум, встрепенулись, вспорхнули и принялись с криком кружиться над головами.
Последние лучи солнца, проглянув сквозь тучи, осветили эту картину опустошения желтовато-красным, похожим на зарево пожара, пламенем.
Двое мужчин с тревогой приглядывались к окружающему, Всюду сохранились следы недавней жизни: около стен хат валялись домашняя посуда, разбитые ведра, брошенная пряжа, забытые детские колыбельки, камни от попорченных жерновов.
Воин и спасшийся бедняк в сермяге, постояв около костела, пошли дальше, по направлению к спаленной деревне.
Надвигалась ночь, надо было искать пристанища.
– Милостивый государь, владыка Лясота, – жалобно заговорил человек в сермяге, следуя за ним, – если бы хоть кусочек хлеба, я сразу набрался бы сил и устроил как-нибудь шалаш.
К седлу коня, которого вел Лясота, была привязана пустая сумка. Воин поискал в ней и достал кусок чего-то черного и заплесневевшего, разломал и дал просившему.
С невероятной торопливостью изголодавшийся человек схватил в обе руки пищу и с заблестевшими глазами начал грызть сухой хлеб с жадностью зверя, забыв обо всем на свете.
Лясота, не глядя на него, шел вперед, утомленные глаза его искали какого-нибудь убежища, но все хаты и все постройки из досок и тростника стали жертвой огня, от них остались только углы, которые легко могли упасть и не защищали даже от ветра.
Человек в сермяге съел свой хлеб до последней крошки и только тогда догнал воина. По дороге он заглядывал в колодцы, думая утолить жажду, но нечем было достать воду.
Наконец, Лясота нашел где-то с краю две уцелевшие стены под крышей; проведя коня в ближнюю отраду, он сам свалился на землю. Он уже и сюда шел так, как будто искал места, где можно было бы лечь и умереть, теперь он закрыл лицо обеими руками, прикрыл глаза и застыл в полной неподвижности.
Между тем сухой хлеб и немного воды оживили голодного, и он почувствовал себя подкрепленным и ободренным.
Это был один из обитателей разрушенного посада Гдеча, еще недавно принадлежащего к числу главнейших королевских владений, а теперь ограбленного напавшими на него чехами, которые увели с собой все население.
Человека этого звали Дембец.
У Лясоты были обширные владения под Шродой, поэтому он часто заезжал и в город, и в замок. Дембец, по профессии каретник, часто оказывал ему различные услуги; они уже давно знали друг друга. Важного магната и бедного ремесленника сравняла теперь общая беда. Замок Лясоты был также разорен, и он сам не знал, где преклонить голову. У Дембеца остались только обгоревшие развалины его хаты.
И теперь он направился к ней, с трудом пробираясь среди обломков разрушенных строений и, может быть, питая тайную надежду иметь что-нибудь уцелевшее от пожара. Дойдя до знакомого места, которое даже трудно было узнать теперь, он остановился, как вкопанный. На месте прежней хаты возвышалась большая куча углей.
Становилось все темнее. Дембец отер глаза, взобрался на груду развалин и стал медленно раскапывать кучу пепла и головешек поднятой на земле палкой. Под хатой был вырыт в земле прохладный погребок, в котором иногда кое-что прятали.
Ему пришло в голову, что там могли сохраниться припасы. Быть может, горсть муки, немножко круп, засохшего мяса или краюха заплесневевшего хлеба. Роясь палкой в куче, он действительно нащупал дверь погреба, уцелевшую от пожара, встал на колени и, очистив руками завалившую дверь землю и угли, начал с усилием открывать ее. Работа эта была тяжелая для его слабых сил; он прерывисто дышал, ложился на землю и снова вставал, пока наконец ему не удалось, подперев дверь колом, приподнять ее. Там, по-видимому, все оставалось нетронутым, никто не рассчитывал найти добычу в этой убогой хате. Голодный Дембец, спустившись вниз, не удержался от радостного крика, убедившись, что его кладовая цела.
С беспокойной торопливостью он принялся выбрасывать из нее все, что попадалось под руку, не гнушаясь и тем, к чему раньше отнесся бы с пренебрежением и что теперь он ценил дороже золота. Но скоро он выбрался из ямы, забрал всю скудную провизию, найденную в ней, и поспешил к тому, кто только что поделился с ним куском хлеба. Он нашел его лежащим у стены в полудремоте от истощения и полумертвого от голода.
Мрак все более сгущался.
– Милостивый пан, – промолвил Дембец, склонившись к нему, – у меня есть пища, я нашел ее в своем погребке. Должно быть, ее хотели там спрятать!.. Я сейчас разведу огонь, и мы будем есть, будем есть.
Он несколько раз повторил это слово, как будто в нем была надежда на спасение. Лясота медленно поднял голову.
– Огонь развести, – пробормотал он, – огонь! Чтобы нажить себе беду! Не смей и думать об этом.
– Никто не придет сюда на огонь, – вздохнул Дембец, – взгляните, дорогой мой пан, и там, и здесь еще тлеют угли, и поднимается красный дымок! Безбожные злодеи чехи ушли прочь, кругом пусто, надо спасать свою жизнь. Иначе мы умрем с голода. – Лясота снова закрыл лицо руками и не отвечал ничего. Его мучила жажда еще сильнее, чем голод, а жажда эта происходила от голода и от лихорадки.