Купель дьявола
Шрифт:
— Вам плохо у меня? — положительно, я не знала, как разговаривать с ними.
— Нет, — Катька испугалась. — Нет. Не плохо. Но мы хотим домой, к маме…
…Полночи, прижимая к себе спящих детей, я горько проплакала. Я ненавидела Жеку, которая оставила нас со Снегирем; я ненавидела себя, за то, что никак не могла найти общий язык с детьми; я ненавидела даже Катьку с Лаврухой — за то, что они так и не приняли меня до конца. Я боялась думать о том, что будет с ними. Ответа из Германии, куда я послала запрос, не было, а оставить их у себя… Нет, на такой подвиг я не была способна. Существовал еще вариант детского дома, но отдать малышей
…В понедельник, забросив детей в детсад, я отправилась в Зеленогорск к старухе Ларисе Федоровне. Все эти дни я думала о Жеке. Даже когда стирала детские шмотки, даже когда торчала в пробках на Фонтанке. Ночи же сделались для меня настоящей пыткой. Не зря, совсем не зря на моем горизонте вновь появился Марич с его железобетонной уверенностью в связи убийства и кражи картин из коллекции Гольтмана.
Связь была. Но совсем не такая, какую предполагал Марич. Жека не виделась с Быкадоровым, она понятия не имела о его темных делишках, даже от нас она отдалилась, узнав, что мы воспользовались краденой картиной.
И все же именно честная Жека, лучшая из нас троих, была принесена в жертву.
У меня не шел из головы наш последний телефонный разговор перед моим отлетом в Голландию. Она что-то хотела сказать мне, что-то очень важное. Что-то, что касалось вечеринки на даче у Титова. Если бы Лавруха-младший не разбил телефон, если бы у меня было чуть больше терпения, если бы чутье не отказало мне. Возможно, сейчас Жека была бы жива.
А если бы я передала картину Маричу еще тогда, в июле?..
Обрывки телефонного разговора крутились в моей голове, но не укладывались в точную схему. Я пыталась вспомнить его дословно — ведь в нем было что-то такое, что может указать мне направление. Но все попытки были тщетными — приключение в Мертвом городе Остреа не прошло даром: предшествующие ему события залило волнами Северного моря. Но я знала одно: смерть Жеки как-то связана с этим звонком. А возможно, и с другими, о которых я никогда не узнаю. Так или иначе, я снова возвращалась к картине.
Именно поэтому мне нужно собрать максимум сведений о последних днях Жекиной жизни, именно поэтому я еду сейчас в Зеленогорск.
…Ларфа встретила меня ворчанием.
Я знала ее много лет — ровно столько, сколько Жека снимала дачу. И никогда не была с ней в дружеских отношениях: с Ларфой вообще невозможно было находиться в каких-либо отношениях. Большинство ее сверстников отошло в мир иной, но продолжало жить в фотографиях, которые она ежедневно перебирала, в письмах, которые она перечитывала, начиная с постскриптумов; в старых фильмах, которые она обожала. Отношения с давно умершими людьми занимали ее больше всего, она по-прежнему продолжала их выстраивать, она продолжала спорить с покойными подругами и строить глазки покойным ухажерам. Все остальное, кроме разве что газеты “Аргументы и факты” и мемуарной литературы, ее интересовало мало.
В Зеленогорске я прикупила торт и последние номера “Аргументов…”, чтобы хоть чем-то задобрить старуху, и, проехав по новенькому шоссе еще с десяток километров, оказалась на бывшей Жекиной даче. Ларфа жила здесь круглый год. Иногда ее навещали племянники (“Сволочи, ничего
(“Отпишу Ниночке свою комнату на Петроградке, отличная комната. Так и напишу в завещании: Ниночке — комнату!”).
Но большую часть года, за исключением летних месяцев, Ларфа жила совсем одна, среди своих снимков, писем и старых граммофонных пластинок Изабеллы Юрьевой.
Я толкнула покосившуюся калитку и медленно прошлась по почти незаметной, усыпанной листьями дорожке. Осень за городом не была такой стремительной, она не хотела сдаваться без боя. На пустой веранде, в трехлитровой банке от консервированных помидоров, стояли поздние растрепанные хризантемы, остро пахло прелью, а на перилах висел забытый Жекой шерстяной платок. Я даже на секунду зажмурилась: мне показалось, что Жека выйдет сейчас из дома и тихо улыбнется мне.
Все в порядке, ты не должна распускаться, Екатерина Мстиславовна.
Собрав в кулак остатки воли, я подошла к двери и громко постучала: старуха была глуховата.
Вышедшая на стук Ларфа подозрительно осмотрела меня с ног до головы и поджала губы.
— Здравствуйте, Лариса Федоровна, — сказала я и тотчас же прикрылась мятным пряником под названием “Аргументы и факты”. — Все молодеете! В том смысле, что выглядите просто отлично.
— Не ври, Катерина, — надменно сказала Ларфа. — Ложь есть грех.
— Что вы, Лариса Федоровна, вам больше семидесяти не дашь.
Старуха посмотрела на меня с затаенной обидой.
— А намедни медсестра заходила. Так сказала, что я на шестьдесят пять выгляжу. Так-то. А ты говоришь — семьдесят.
Я прикусила язык.
— Ну, заходи, раз пришла, — снизошла наконец Ларфа и вырвала газеты у меня из рук.
— Я еще и торт прикупила.
— Торт с собой заберешь. У меня диабет, давно пора знать, только о себе и думаете. Одна уж додумалась, — это был явный намек на Жеку. — До ручки.
В комнате тикали ветхозаветные ходики и так же пахло прелью. Нет, Ларфа никогда не умрет, вдруг подумала я, она просто растворится в осенних листьях, только и всего.
На груди у старухи болтались очки на шнурке, а на столе лежала толстая книга с закладкой, вырезанной из коробки с овсяным печеньем. Двойняшки обожают овсяное печенье, как я могла забыть, нужно обязательно прикупить сегодня хотя бы килограмм.
— Что читаем? — бодро спросила я. Ларфа приподняла книгу и показала мне обложку: Генри Пикар. “Застольные разговоры Гитлера”.
— Серьезная книга.
— Умный был человек, — Ларфа постучала согнутым пальцем по обложке с портретом Гитлера. — Но… просчитался. Про-счи-тал-ся!.. Ты садись, Катерина. В ногах правды нет.
Я присела на краешек стула и принялась терпеливо ждать, пока Ларфа не проштудирует “Аргументы” от корки до корки. Выслушав положенную порцию вздохов и возмущений по поводу развития политической ситуации, я приступила к аккуратным расспросам. Действовать нужно было тактично и ненавязчиво, чтобы не вспугнуть вздорную старуху.
— Вот такое у нас несчастье, Лариса Федоровна… Жеки больше нет…
— Меньше нужно было с подметными кавалерами шляться, — безжалостно отрезала Ларфа. — Говорила же ей, опомнись, Евгения, у тебя дети. А теперь что? Детей наплодила — и в кусты. Померла, видите ли, а государству теперь расхлебывай, ее детей на ноги ставь. Никакой ответственности у людей. Оттого и бардак в стране.