Купель Императрицы
Шрифт:
– Хар… рон!
Увидев, куда я смотрю, наставник тоже устремил взгляд вверх, и с его губ слетело звучное матерное слово, лаконично объяснившее крайнюю степень его изумления. Там, под сводом купальни, высоко над нашими головами, стояла… нет – висела вся толща воды, как будто потолок и дно поменялись местами. Вода заметно колыхалась, подобно кривому зеркалу
– Как это возможно? – пробормотал я.
– Назад! – закричал Харон, выталкивая меня обратно в чистилище и бросаясь следом.
Чутье не подвело Старика: многотонная масса воды с безумным грохотом обрушилась на дно колодца, сотрясая цепи и содрогая ворота. Она нахлынула на стены и на ступени амфитеатра, как штормовые волны на волнорез, и мгновенно затопила чистилище, накрывая нас по самую голову. Сквозь ее мутную толщу я едва различал свет от фонаря Харона, не в силах разглядеть его самого. Пар из клапана маски сменился пузырями. Я поздно спохватился, пытаясь развернуться и вцепиться в маховик двери, а уровень воды снова начал резко падать, и она, отступая, повлекла меня за собой к воротам. Я раскинул руки и уперся в створы, едва удерживаясь, чтобы не выскользнуть в купальню. Вода, прихлебывая, ушла под мои руки и тотчас же вернулась новой волной, отталкивая меня обратно к двери. Не повторяя той же ошибки, я ухватился за маховик мертвой хваткой и отыскал взглядом Харона: он держался обеими руками за рычаг, не пытаясь закрывать ворота, а лишь противостоя буйству воды. А та, достигнув на этот раз только наших подбородков, ушла обратно и возвратилась с меньшим напором, доставая до груди, затем – ниже и ниже. Постепенно ее тяжелое, шумное волнение успокоилось и все звуки стихли. Только сердце в моей груди билось тяжелым и громким камнем. А мы, как и полагалось, снова стояли по пояс в воде. Я перевел дыхание и отпустил маховик. Мои руки дрожали. Напряжение читалось и в моем наставнике: тяжело дыша, он наклонился, погружая руки в воду, и уперся ими в колени.
– Вот же зараза! – выдохнул он.
Старик выпрямился, еще раз тяжело выдохнув, и расправил плечи. Сняв с лямки баллона счетчик кислорода, он взглянул на него и скомандовал:
– Идем!
– А… – я помедлил в нерешительности, – ты уверен, что больше ничего не будет?
– Тут ни в чем нельзя быть уверенным, Парень, – ответил Харон, подходя к расщелине ворот. – Но я знаю, что ей потребуется время на восстановление сил. Будем надеяться, что его нам хватит, чтобы успеть подморозить ее.
– Подморозить?! – не переставал удивляться я.
– Идем уже, – сказал наставник и добавил, исчезая за воротами: – Рычаг забери!
Закрыв ворота изнутри, мы не задерживаясь направились к амфитеатру. Дно колодца, напитавшееся воздухом – или той ядовитой смесью, которая наполняла пространство купальни – теперь извергало из себя пузыри, будоража поверхность воды и мое воспаленное воображение, рисовавшее в моем сознании жутких существ, обитающих в этих темных водах. Старик был прав: сохранять молчание было трудно, и я хотел заболтать свои страхи. Впрочем, мой вопрос не был праздным и давно вертелся у меня на языке:
– А почему мы работаем по ночам? – спросил я, когда мы подошли к ступеням.
– А ты как думаешь, Парень? – вопросом на вопрос ответил Харон, но продолжил: – Для нас с тобой что день, что ночь, значения не имеет. О времени суток мы судим только по часам, да по выстрелу пушки. Но над нами все ж таки музей. И ты уже успел почувствовать и услышать, что здесь происходит. Не все звуки и вибрации можно скрыть. Незачем пугать посетителей. Конечно, и по ночам во дворце есть люди – сторожа. Но им давно, так сказать, промыли мозги байкой о том, что все что они слышат и ощущают, это отголоски метрополитена – перегоны на Горьковскую и Василеостровскую. А днем наша работа, так сказать, дремлет. Идем.
Конец ознакомительного фрагмента.