Купель Императрицы
Шрифт:
– Маски наденем позже, – объяснял он, занимаясь своим баллоном и затягивая ремни, – когда придем к месту.
На поясе у наставника я заметил ножны, с торчащей из них рукоятью ножа.
– А мне нож не полагается? – поинтересовался я.
– Не в этот раз, – буркнул Харон.
Проверив вентили на баллонах и еще раз осмотрев меня с ног до головы, он снова одобрительно кивнул и направился к двери. Взявшись за маховик, он добавил:
– Если есть вопросы – задавай сейчас. Когда доберемся, не до них будет.
Я помедлил, дожидаясь пока он управляется с маховиком, и спросил:
– А что произошло с парнями, что были до меня?
На миг Харон замер.
– Ну, Парень, ты нашел о чем спросить.
Он дернул и открыл дверь. Из черноты за ней повеяло сыростью и стоялой водой.
– Иди вперед, – сказал Харон, приглашая движением руки. – Смотри
На пороге он остановил меня и включил фонарь, сперва на моей маске, а затем и на своей.
– Там нет электричества? – удивился я.
– Нет. Мы, Парень, работаем в воде. Хотя, дело не столько в ней. Пробовали. Не приживается там электричество, – Харон подтолкнул меня. – Иди уже.
Ступени, а затем и дно, оказались скользкими, и часто приходилось идти как на лыжах – не поднимая ног. Харон задраил дверь, обошел меня и зашагал впереди. По пояс в воде, мы не спеша двигались по узкому, но высокому тоннелю со сводчатым потолком: под ним тянулись трубы разного диаметра – новодел двадцатого века, – то и дело изгибающиеся и исчезающие в потолке. На стенах (то слева, то справа) встречались старинные, ржавые подфакельники. Кладку стен из красного кирпича с полметра над водой покрывала черно-зеленая слизь. Запах был тяжелым, густым. Коридор гулко отзывался на всплески воды и наше дыхание. Конца ему видно не было, или же света наших фонарей не хватало, чтобы достать так далеко, но было видно, что коридор плавно поворачивает влево.
– Так что случилось с парнями? – спросил я, после минуты молчаливого пути.
Харон недовольно прохрипел, но ответил:
– Нетрудно догадаться. Умерли.
Логичным было бы спросить «как?», но я сдерживал свое любопытство, отчасти из боязни услышать нечто жуткое, но больше – давая Харону возможность собраться с мыслями и самому решить, когда ответить на мой логичный, но не озвученный вопрос. И он ответил:
– Первый – сошел с ума. Говорю как было, и других слов подбирать не стану. В здравом рассудке продержался он меньше месяца, а затем: потерял сон, перестал есть, то – глупо хихикал, то – становился буйным. В конце концов, находиться с ним в замкнутом пространстве стало совсем невыносимо, и даже – опасно. Не говоря уже о том, что и на работе это плохо сказывалось, а это грозило весьма плохими последствиями уже не только ему, но и мне… Да и не только нам с ним. Коротко говоря: забрали его. И об участи его можно не гадать. Но, в его состоянии, может то было и благом. Он мне сразу показался хлипким. Можно, конечно, ошибаться в людях, но в нем мои печальные ожидания, увы, оправдались.
Харон остановился и обернулся.
– А ты парень крепкий, видно сразу, – он пристально смотрел мне в глаза, явно наблюдая за моей реакцией. – Так что, не бойся и не надумывай ничего наперед.
Я стиснул зубы и кивнул.
– Со вторым, – двинувшись дальше, продолжил Харон, – мы проработали больше года. И все бы ничего, да как-то сник он, что ли. Все спрашивал меня: в чем смысл? Мол, в таком нашем существовании, да и в целом в жизни, нет его – смысла. Я пытался его вразумить, как умел. Но человек – он ведь существо такое, что дай ты ему самую что ни на есть истину, а он все равно ее отринет, потому как та не совпадает с его личными убеждениями, с его устремлениями, интересами и представлениями о жизни. Конечно, все люди, рано или поздно, задумываются о смысле жизни, а спрашивая других, словно бы полагают, что смысл единообразен для всех, как будто по одному лекалу вырезан. Это же даже представить жутко. Вообрази только: наступает день, когда всем нам вдруг открывается смысл жизни – неоспоримый, истинный – и открывается так громогласно, что аж вся вселенная эхом отзывается. И уже не скажешь: не верю! И вот смотрим мы друг на друга, и понимаем, что теперь у нас одна цель на всех, один путь, одно устремление. Понимаем, что все мы теперь заложники этого самого смысла. Не так ли поступают правители, религии и секты, давая людям надежду и смысл – один на всех. Поначалу он людей даже объединяет, сплачивает, так сказать. Но ведь всегда находятся и несогласные. А уж новым поколениям смысл пращуров и вовсе непонятен и чужд. Это ли не утопия? Есть, конечно, в наших жизнях то, что всех нас объединяет: родись, расплодись, умри, но это не смысл, а только генетическая программа. А мудрость жизни состоит в том, что каждому дается возможность и право найти, выбрать свой собственный смысл, наполнить им свое существование. Главное – не заплутать, не спутать его с желаниями и мечтами. Мечта – она неосуществима по определению. А если же оказывается досягаемой, то это уже и не мечта вовсе, а так – желание, и, когда оно исполняется, ему на смену приходит другое. В погоне за желаниями человек всегда живет ожиданием будущего, будто бы смысл – где-то там. Но истинный смысл – он всегда здесь, он всегда сейчас. И вот не нашел тот парень для себя смысла, потому что искал чего-то эфемерного, всеобъемлющего, или ждал, что Бог, Создатель или некий высший разум, сойдет к нему лично и изольет на него благодать откровения, и только тогда жизнь его обретет смысл.
Харон вздохнул.
– Не дождался. Нашел я беднягу в душевой, со вскрытыми венами. Вот и весь сказ. Так что пережил я многих, кого в силу возраста, а кого и по здравости рассудка. Поэтому, – Харон снова остановился и повернулся ко мне, – найди свой смысл, Парень. И тогда все тебе будет нипочем. На все найдутся у тебя и воля, и силы.
Харон, казалось, говорил совершенно простые и очевидные вещи, но, в то же время, в них слышалось откровение, которое мне следовало не столько понять, сколько почувствовать и проникнуться им. Я хотел было больше расспросить его о смысле, но заметил впереди уже знакомый силуэт: дверь, в заложенной кирпичом арке коридора. В отличие от предыдущих, эта – находилась частью в воде, и почти всю ее обволакивала зелень окисления. И только сейчас я почувствовал, что дышится здесь заметно труднее и запахи стали гораздо тяжелее. Харон хлопнул меня по плечу, развернулся и снова пошел в сторону двери. Я как будто очнулся от гипноза и вспомнил, что не услышал рассказа о последнем парне.
– А третий? – спросил я.
Харон замер на месте.
– А третий… – он помедлил. – Его история гораздо длиннее и сложнее, и не все в ней будет тебе сейчас понятно. Поговорим о нем в другой раз.
Мы вплотную приблизились к двери и остановились. Харон поднял руку, давая мне понять, что ему нужна тишина. Какое-то время он стоял прислушиваясь к тому, что происходит по ту сторону двери. Никаких звуков мне расслышать не удалось. Харон, похоже, тоже остался доволен результатом своих слуховых наблюдений.
– Так, Парень, – сказал он, – сейчас мы наденем маски. За этой дверью – чистилище. Ты не бойся, там тебя за грехи никто не спросит. Это комната очистки. За ней – ворота к нашей цели.
Харон покрутил вентиль на своем кислородном баллоне, затем – на моем, и помог мне надеть маску. Надев свою, он спросил:
– Порядок?
Под маской голос Харона звучал приглушенно и сдавленно, и коридор уже не усиливал голосовых вибраций. Я поднял руку и пальцами показал знак «окей».
Задрайка двери и массивные окислившиеся петли жутко скрипели. Уровень воды за дверью оставался прежним, а помещение внутри оказалось фрагментом все того же коридора, с одной стороны ограниченного толстой кирпичной кладкой и дверью, впустившей нас, а с другой – металлическими двустворчатыми воротами, из-под воды восходившими под самый свод коридора. Под сводчатым потолком негромко гудела широкая зарешеченная труба вытяжной вентиляции. А из стен, с двух сторон от нас, торчали трубки с распылителями. На левой – располагался небольшой рычажок.
– Это мойка, так сказать, – пояснил Харон. – Воспользуемся на обратном пути, чтобы очистить комбинезоны и оборудование.
А к стене справа, в специальном держателе, крепился более крупный металлический рычаг. Сняв его, Харон повернулся ко мне с последним напутствием:
– Когда минуем ворота, – с расстановкой говорил он, – вопросов не задавай, все откроется в должное время! Смотри, слушай, да на ус мотай, так сказать. И делай все, что я скажу! Понял?
– Понял, – ответил я, едва расслышав собственный голос под маской, и повторил, но уже громче. – Понял!
– Молодец, Парень!
Харон подошел ближе к воротам: там же, с правой стороны, как я теперь мог видеть, в стене имелись два гнезда – разводной и запорный механизмы. Вставив рычаг в верхнее, Харон еще раз взглянул на меня.
– Ну, – он перекрестился и взялся за рукоять рычага, – с Богом…
V. Каприз Императрицы
Рокочущий круговорот безнадежно увлекал меня в центр жерла. Беспомощно барахтаясь, я хватался за воду, словно надеясь зацепиться за нее. Там, в глубине водяной воронки, разверзалась омерзительная пасть, усеянная сотнями шипообразных, кривых зубов. Тошнотворная масса, пузырясь и булькая, извергалась из недр изголодавшейся твари. Свод колодца, цепи, мраморные ступени и трон, – все кружилось в моих глазах, как в жутком калейдоскопе.