Куплю свадебное платье
Шрифт:
— У тебя в каждом глазу по плакату! — недовольно ворчала София. — Куплю свадебное платье! Срочно!
— Ну и что? — покраснела я.
— Перестань улыбаться, как дура!
— Почему это? Я — умная, — напомнила я.
— С утра была!
«Чего это она?» — подумала я, постояла с кислой физиономией и не заметила, как снова стала вздыхать и улыбаться.
Мы прощались в то утро так:
— Я вам нужен еще? — разглядывая плавник, тихо спросил самый красивый на свете дантист.
Я повернулась с перевязанной щекой и прошепелявила:
— Как воздух.
А он почему-то застыл, глядя в пол… И еще — он тяжело вздохнул!
А через неделю была свадьба. Меня выдавала замуж вся труппа феерического лилишоу, из Сапожка приехали бабушка, дядя Витя с тетей Зиной и подружка Ленка, моя Ленка!
Никулина С. Н.:
— Стоять рядом было невозможно!
Между их взглядами шевелился воздух.
Они посылали друг другу такие вихревые импульсы любви, как телескопы, настроенные в открытый космос:
«Мы — земляне! Мы здесь! Мы есть! Отзовитесь! Даже если вы — зеленые!..»
А они глазами передавали «морзянку»:
«Я люблю! Я люблю тебя! Я тебя так люблю! Хоть вешайся!..»
София вытерла слезинку, которая натекла в уголок ее длинного зеленого глаза и никак не хотела скатиться по щеке, упасть, впитаться в землю и спрятаться в ней.
Ну и что? Название сногсшибательное — «ФЕЕРИЧЕСКИЙ ЛИЛИКАНКАН!»
И недалекий какой гражданин, повторяя: «КАНКАНКАНКАНКАНКАНКАН»… — может предположить — во-от, разъезжают по городам и весям веселые девицы мелких размеров и суперлегкого поведения, но…
— Ездили с канканом — да, но в основном замужние дамы и три весьма целомудренные девицы, имеющие женихов. — Софья Николаевна задумалась. — Я не знаю про другие канканы, но наш начинался и заканчивался на сцене. И главный аргумент: сейчас в той стране, в которой мы имеем счастье пока еще жить, в любом городке по части платных женских ласк наблюдается такое столпотворение, что ценность лилипуток как артисток и танцорок неизмеримо выше стояния в боевой раскраске где-нибудь у ресторана, гостиницы или туалета с буквой «М».
Свадьба
— А вы в парандже снимки делаете? — перед брачной церемонией спросила я фотографа, поправляя большой капроновый бант, который свисал с моего плеча до самой земли.
— Только для вас, — хмыкнул тот, поворачивая меня красивой частью лица к объективу.
Перед Красноуральским центральным загсом на набережной развертывалась обычная для субботы картина — толпы брачующихся и их ошалевшие от предвкушения праздника чужой несвободы родичи.
На причале играл духовой оркестр, пели нарумяненные бабки в кокошниках, невесты и женихи чинно и не очень пробегали по длинной ковровой дорожке в небесных расцветок особняк. И устало выходили оттуда с кольцами на пальцах и свидетельствами о потере свободы, не нужной многим ни даром, ни за деньги. Ведь это такой бесценный подарок судьбы, когда ты хоть кому-то нужен на всю жизнь, просто диво дивное!
«До чего же он у меня трогательный!» — во время брачной церемонии разглядывала я своего подстриженного по случаю свадьбы дантиста.
— Ангел! — вторила моя бабушка у нас за спиной.
— Да, я вышла замуж молниеносно, мы даже расписаться не успели, а я уже была беременна, даже стыдно такую подробность предавать огласке, но хронология событий и их подлинность — главное отличие хорошего романа от прочей макулатуры. — Наташа вздохнула и продолжила: — Хорошо быть женой дантиста, поверьте, я знаю.
Д. отличаются редкой смышленостью, и все они — жизнелюбы. Когда целый день смотришь людям в глотку, пересчитывая гнилые зубы, поневоле начинаешь любить жизнь во всех ее проявлениях и красе, ну той красе, которую не видно, а она только подразумевается… но дантисты уверены — она есть.
Наташа задумалась, сердито глядя на гелевую ручку. Потом оживилась и быстро написала: «Жизнь с дантистом подразумевает наличие удобного дома, машины, запах хорошего кофе по утрам и чуть больше двух струящихся от невесомости платьев от Армани и Дольче / Габбана и тоже два, пока, брючных костюма от Гуччи, подаренных Димой в нашу медовую неделю, которая случилась сразу после свадьбы с громкими автомобильными гудками, взрывами бутылок шампанского, запиванием „Вдовы Клико“ „Моэтом и Шандоном“, и мало ли что еще пьют на свадьбах и в прочие счастливые дни.
Единственное, немного холодило сердце от смутных предчувствий: Димин дом стоял на пути к крематорию, психбольнице, вытрезвителю, тюрьме и кладбищу. Такая вот дорога шла мимо частного фамильного домовладения на холме, за которым и располагались вышеприведенные организации, клубы по интересам — в общем, те самые места, куда черти загоняют праведников.
Я не богатая на родных, а у Димы вообще никого не было, если не считать, конечно, меня. Его воспитал дед, вот и все, что я знала о нем к тому времени.
Дом на склоне горы представлял обычное для тех мест строение из туфа, за настоящим крепким забором из мелких и средних камней, крепко склеенных меж собой каким-то доисторическим способом, кажется, глиной со сметаной(?), — которая представляла собой такую твердь, что цементу и не снилось. Розовые вьюны и рябина под окнами, два серых кота и муравейник у забора…
Неправда, что дантисты богаты, как Крезы. Или, может быть, мне попался не тот дантист?
Кроме кабинета на углу двух улиц, частной аптеки „Горностайка“ и классического старого 126-го „Мерседеса“, ничего несметного у него не наблюдалось.
Через месяц жизни в качестве законной жены я поняла, почему мой дантист — не Крез.
Если у него просили денег в долг, Дима не мог отказать. Если были деньги — он их одалживал.
Это меня потрясло. Потом озадачило. Возмутило — как бурю в стакане воды! Какое-то время я просто кричала от бессилия! Ну разве можно верить людям?! Лю-дям!!!
А потом привыкла.
Я на три дня лишилась дара речи, когда муж отдал пять тысяч долларов какому-то сонному, в кримпленовом „женильном“ костюме Анатолию, и тот укатил на велосипеде с просевшей рамой и с прищепками на штанинах.