Купол Галактики (сборник)
Шрифт:
И запахи: земля пахла грибами, черемухой.
Благоухал тальник у ручья, тревожно, как на утиной охоте. Под бугром гнулся этот ручей алюминиевой проволокой, брошенной на траву.
Интересно, есть еще утки?.. Нет?..
Выше по бугру, среди черных сосен, вспучивались радужные пузыри домов, похожих издали на взбитую мыльную пену.
На поляне скакали какие-то люди в цветастых широких одеждах. И вдруг гром и огненная полоса в небе — это знакомо, это ракета.
Он брел тропинкой, пиная грибы-дождевики. В редком березнячке он увидел барсука. Ночной зверь, сопя и отдуваясь, возвращался домой. Видимо, с ручья. На Бориса и не взглянул, отчего тот почувствовал себя уязвленным.
Вдруг треск и хлоп крыльев — прилетела галка. Перепугав Бориса до смерти, она села ему на плечо.
Борис ежился, галка переступала мокрыми лапками. Потом дружески ущипнула его за мочку уха и улетела, Борис пригладил волосы. Он ухмылялся. Эх, сейчас бы сесть на пенек, курить и не спеша все уложить в голове — одно к одному — котика, дома-пузыри, тревожившие его лица, барсука, галку…
Но табака не было, не должно быть.
Он остановился и стоял, тоскуя по куреву. Долго, пока не услышал плески детских голосов и звяканье железа.
Он был готов дать голову на отсечение, что это звякают лопаты, ударяясь друг о друга. И если бы не прошедшие пятьсот лет, Борис решил бы, что дети идут копать землю. Но пятьсот лет прошли, и он не знал, что ему думать.
Из-за кустов шла процессия мальчишек лет десяти-двенадцати. Все мослатые, плоские, растущие — все выше Бориса.
Шли бодро. Двое несли лопаты и, оборачиваясь назад, звонко ударялись ими. Последним шагал бородатый старикан. Тоже налегке — майка, трусы, сандалии. Бодрый, ничего не скажешь.
Дети поздоровались, а Борис подошел к старику.
— Папаша! Закурить есть? — спросил он, глядя вверх на серую бороду. И со злорадством думал, что он старше этого верзилы примерно лет на четыреста пятьдесят, хотя и ниже ростом на половину метра. Им овладело странное высокомерие. Хотелось сказать: «Э-э-э, молодой человек».
— Закурить? — поразился старец. Он взялся за бороду. Дергая ее при каждом слове вниз, бормотал: — Закурить… курить… курение… воскурение… Вспомнил: «Табакокурение как вид самоотравления организма». Как же, лет четыреста назад умер последний курильщик. Не дотянул и до ста лет. Смешно? А? Память о табакокурении сохранилась в анналах истории. Значит, у вас есть противоестественная привычка вдыхать дым.
Мальчики слушали.
Старец уставился на Бориса. «Попробовал бы сам не курить пятьсот лет, метлобородый», — сердито думал тот.
— Вы человек из прошлого, — старик шлепнул себя по блестящей лысине. — Один из трех… То-то, я смотрю, и ростик у вас. Человек из прошлого, — бормотал он словно в забытьи. — Он, конечно, полон атавистических привычек. Этот человек вроде окаменелости, но живой. Почти мумия. Мумия?.. Где их находили?
— В пирамидах! — сказали дети.
— А он живой, его можно спрашивать, с ним нужно поговорить, объяснить, растолковать. Я займусь этим, и никто не скажет, что это старческая болтливость, и не пошлет меня на игровую площадку. Не посмеет! Спрашивайте, спрашивайте меня, человек из прошлого, спрашивайте обо всем. Вас, конечно, все удивляет, поражает и, сами понимаете, ошеломляет. Спрашивайте же.
Старец глядел умоляюще. «Еще расхворается, пожалуй, — думал Борис. — О чем бы его спросить?» Он так расстроился из-за табака, что спросил о сущей ерунде:
— Вы не боитесь подцепить ревматизм, папаша?
Старик почесал себе подмышки и попросил объяснить слово «подцепить».
— Так, ерунда, — пробормотал Борис. — Атавизм.
— Сочувствую! — Старец вцепился в его руку и тряс ее. — Сочувствую всем сердцем… А слово «подцепить» вы употребили, по-видимому, в смысле «заболеть». Нет, я не боюсь ревматизма.
Разговаривая, они подошли к пруду. Ребята полезли купаться. И — началось… Борис, глядя на серую воду, ежился.
— Бр-р-р-р!.. Пожалейте ребятишек, зачем через край хватать? Они лезут в воду по дурости, а вам надо быть умнее, — говорил он.
— Полезно для здоровья, — отозвался старец. — Я и сам. Вот как я!.. Бр-р-р, холоднющая… Но ничего, ничего, даже приятно, очень приятно. Бр-р-р!
Старец окунулся, фыркнул два раза и вылез на берег, неся на макушке веточку элодеи. Отжав воду ладошкой, скрипя по мокрой коже, присел раз пятьсот — грелся! Потом немного попрыгал на одной ноге.
Борис, сочувствуя, ходил вокруг.
Старец говорил, выкручивая бороду:
— Я веду — бррр! — он подпрыгнул, — …такой образ жизни с детства и за сто двадцать три года всего раз болел насморком, да и то сенным.
«Гм, а больше пятидесяти тебе, голубчик, не дашь», — соображал Борис.
— Нужно жить соответственно возрасту. Пора на отдых, папаша, — жестко сказал он.
Старик испугался.
— Не хочу на площадку! Я работаю! — визгливо кричал он. — Дети берут меня с собой! А еще я поэт… конечно, не из огромных, но… кха-гм… пописываю, — добавил он, успокаиваясь.
— А, знаю, — сказал устало Борис. — «Папаша хитер, землю попашет, попишет стихи».
— Вот-вот! — обрадовался старец. — Попашет — попишет… Только вчера, знаете ли, я закончил поэму в двести пятьдесят тысяч строк: «Паутина и космос». Зачин такой:
Швырнув через вечностьБиенье волны,Обнял я, опуталЧужие миры…Каков?.. А!.. А еще я садовод, пересаживаю эти тальники.
Ребята вдумчиво стали выкапывать тальник и обсаживать им пруд. «Умело, — решил Борис. — Им только дай воду — приживутся. Но почему мы не делали таких пустяков?»
Дело спорилось. Широколобый мальчуган командовал:
— Не сюда. Здесь вымокнет, сажайте выше!
Старец бросился к ребятам и выхватил лопату.
— А я?.. Меня забыли? — Вернулся, слегка запыхавшись. Показывал на ребят, давал характеристики: — Вот этот, Ив, — большой пластический талант. Какие движенья! Не работа — танец. Этот, Алексей, — математик. Все остальные просто отличные маленькие люди. Ну а Гриша, что в синем, он мыслитель. Не правда ли, великолепный череп? О-о, если бы он согласился побеседовать с вами. Хорош череп?