Курбан-роман
Шрифт:
И я пошел за ней (кажется, я уже говорил), пошел за ней, как маньяк. Пошел вдоль по набережной один, как и десять лет назад, в надежде на тихую гавань, которая заворожила бы меня своей шелковистой спиной, покатыми плечами и ровным дыханием. Как маньяк, я преследовал ее по пятам, не решаясь приблизиться, вновь и вновь мысленно натыкаясь губами, бормочущими невнятные слова, на ее ключицы, как на острие подводных рифов, и на ее лопатки, словно на прибрежные гранитные скалы. Натыкался и соскальзывал назад в море одиночества. И это мое падение было настолько страшным, что от испуга я забывал,
Да, я следил за ней исподтишка, из укрытия ночи, стараясь держаться на расстоянии, чтобы не спугнуть. За ее плавно покачивающимися, обтянутыми намокшей юбкой бедрами, – лучше плескаться в волнах, чем царапаться о жесткую гальку, скребя от отчаянья зубами – о, мачты-шпильки, корабельные сосны– икры, стянутые канатами-ремешками босоножек! Надраенные лаком палубы ногтей. Какими пилочками-щеточками их драили? А главное округлые, словно надутые ветром, пяточки-паруса, кожа на которых такая нежная и гладкая, кожа без складок и такая розовая, почти алая в свете фар.
Она плыла на своих летних босоножках к неоновым маякам-вывескам кафе и ночных клубов Старого города.
“Тук-тук-тук”, – в аккомпанемент с дождем-джазом. О, боже, неужели меня ждут впереди такие ночи, когда рядом не пройдет, не простучит своими каблуками ни одна женщина? Но это в будущем, а сейчас, пока кипит плазма, я чувствовал радость и боль от того, что вот так, отвергнутый, продолжаю преследовать свою незнакомку. Я стал на одну сторону ночи с маньяками, и меня даже не смущает ее странная, будто неуверенная, хотя и быстрая, походка.
Решительная неуверенность. Наоборот, она меня вдохновляет, и я вновь и вновь сравниваю округлые формы с парусами. А спину и линию позвоночника – с буйками фарватера. Она движется, и сквозь блузку рельефно проступают лямки лифа и застежка, которую мне никогда не расстегнуть одним взглядом.
Кому что, а мне, маньяку, догнать, повалить – и нож в спину. Запах горького шоколада и горячих, с пылу с жару, булочек, а еще дорогого табака все нестерпимее бьет в нос. И выпивка, и би-боп. Не в район ли дешевых портовых проституток направляется моя незнакомка? Неужели она и впрямь движется в джаз-кафе “Бриз”, куда, как на утренник в детском саду, сходятся “ромовые бабы”, чтобы пропустить по рюмочке утреннего рома и поделиться проблемами после тяжелого рабочего “дня”? Иначе никак не уснуть. От работы с людьми так устаешь, особенно когда они лезут со своими проблемами к тебе, лезут языком прямиком тебе в ухо или еще куда похлеще, чтобы проникнуть тебе в душу.
Это сравнение пришло ко мне, когда я лежал с негритянкой-шоколадкой, с черной крохой-малюткой. Потому что, когда я все-таки добрался до шоколадки и сорвал с нее фантики, у меня было такое чувство, что тысячи муравьев из коробки души, из-под фантиков одежды набросились на мои пальцы – так она, малышка, вся дрожала, кусая своими мурашками.
Откуда столько муравьев в нервной системе, откуда столько страхов в любовной истоме? Я тогда еще подумал, что эти муравьи-мурашки набежали не потому, что ее руки были такими липкими, а тело таким сладким-сладким на вкус. Совсем наоборот: проститутки – самый низкий, самый горький сорт женщин. А значит, самый элитный сорт шоколада.
Ты
Хотя “Аленушка” – молочный шоколад, шоколад с привкусом материнского молока. Только с проститутками, с мамой и с тобой у меня получалось расстегивать замки лифа одним лишь вожделеющим взглядом.
Впрочем, это уже не имеет никакого значения. И зачем я только рассказываю тебе о других женщинах? Заставляю нервничать, ревновать? Ведь ты же знаешь – женщины не самоцель. Самоцель – то особое настроение. И самое сложное заключается в том, чтобы, преследуя женщину, найти продолжение импровизации, найти, гуляя по набережной в поисках женщины, кафе под настроение. Ведь бывают такие неудачные кафе, что уж лучше промерзшим и промокшим простоять ни с чем всю ночь на пирсе.
А сегодня мне нужно даже не кафе, а что-то среднее между кафе и каравеллой. Ведь уличные кафе – это корабли с парусами хлопающих на ветру зонтиков. Меня всегда поражали названия уличных кафе нашего приморского города: “Тайфун”, “Шторм”, “Смерч”, “Ураган”, “Торнадо”, “Бриз”. Только у настроений ветра есть столько красивых названий. Так моряки выразили свою любовь к единственной, кроме моря, стихии, от которой зависели и зависали. И женщины здесь не в счет.
Но ты выбираешь то, что нужно, – джаз-кафе “Бриз”, в который, как в трюм, как в погребок, полный выдержанного вина, и шоколада, и табака спускаются после изнурительного путешествия матросы. И где джаз вперемешку с крепким-крепким ароматом…
Что такое морской “Бриз”? Представьте себе пятнадцатилетнюю проститутку-ночь – девочку из негритянского гетто. Голос прокурен, проруган, прожжен едким табаком и ядреным терпким ромом, огнем матерных слов и огнем спичек, что подносят к ее губам галантные мужчины в галстуках, небрежно, но со вкусом повязанных под накрахмаленными воротниками. Ни дать, ни взять – настоящие кобели-кабальеро, бросающие небрежно, свысока, с аристократического морского “я” ласковые ругательства. Не поймешь – то ли резкая пощечина, то ли дружеское потрепывание-похлопывание по плечу, а может, и нежное поглаживание по щеке.
И вот этим прожженным голосом, от которого мурашки по спине, она кричит: “Я не сплю с мужчинами, которых не люблю. Я не сплю с мужчинами, которых не люблю… Если до тебя дошло, отвали…”
И это поет дешевая проститутка, которая обслуживает за одну ночь пять-десять мужчин. Кладет их ночью на свое тело, закрывает глаза, чтобы не видеть их похотливых лиц, закрывает, как сейчас, когда поет эту песню, чтобы скрыться в ночи, спрятаться от потливых, липких лап клиента в своем собственном теле, как в рундуке под койкой.