Курьер из Гамбурга
Шрифт:
– Жених ваш арестован, и ему грозит смертельная опасность, – сурово сказала Наталья, в ее планы сейчас не входило щадить эту девочку.
Дальше последовал рассказ. Наталья не вдавалась в детали, но о главном говорила четко и внятно. Появление реального Шлоса, побег Глафиры, проклятый, забытый в книге список. Было произнесено и слово «заговорщики».
Наталья не знала, что под арест Бакунин посажен в собственном дому и пока никто не собирается тащить его в каземат. Не знала, что опросные листы будут писаться тоже в его доме, а для своей высокой канцелярии он отнюдь не арестованный, а «больной заразительной лихорадкой». Не имей Феврония своего человека в полицейском
Дура мать, как эта наивная девочка может помочь арестанту? Да и любит ли она его? Обожает по-институтски, не более. Варенька Федора целиком сочинила и совершенно не понятно, как она будет спасать свои игрушечные мечты? О, незрячая любовь! Сама Наталья знала о Федоре Бакунине еще меньше, и был он для нее совершенно недоступен, а поди ж ты! Свои чувства к нему она хоть и боялась называть любовью, но уважала, а в чувствах Вареньки откровенно сомневалась. Что она может, на какие жертвы решится?
А потом вдруг все и сообразила. Варя, только она, может помочь Бакунину. Императрица очень радеет о своем первом выпуске. Будь ее воля, она бы каждой воспитаннице загодя подобрала жениха. Слово «жених» очень котировалось в окружении Екатерины. Все в Смольном знали, что при организации Общества императрица собственноручно отдала Бецкому сто тысяч рублей и велела положить их в банк под проценты. Подрастут девицы, и каждая из первого выпуска сможет получить значительную сумму в качестве приданого.
И что воспитанницы писали письма к государыне, тоже было известно Наталье. Варя не раз рассказывала о Черномазой Левушке. «Принимаю смелость начертать вам несколько строк…» – так начинались письма этой девочки. Теперь пришла пора Вари «принять на себя смелость»
– Ты говоришь – заговорщики? Да какой же может быть заговор в нашей чудесной стране? Кто дерзнул совершить такую подлость? Государыня наша есть великий человек, она благодетельница народная, все наши молитвы направлены во здравие ее и вечную жизнь. Она, Их Величество… – у Вари не хватало слов, – … лучезарная!
– Нашлись люди, которые считают, что великий князь Павел Петрович тоже имеет права на трон.
– Вздор какой! Это могут быть только негодяи, недостойные люди.
– Один из них уже сидит под арестом.
– Ах, Наталья, как ты можешь подобное говорить? Этого не может быть!
– Забудьте, мадемуазель, само слово «заговор». И никогда, ни при каких обстоятельствах, не произносите его вслух. Это очень опасно и не нашего ума дело. Вам следует думать, как помочь жениху.
– Ты смеешься надо мной, да? Я монастырка, только и всего, я выйти за стены не могу. Как же я могу помочь Федору Георгиевичу? Это кошмарно, ужасно и не может быть!
Варя наконец расплакалась и плакала долго, утирая глаза платочком, пока он совсем не стал мокрым. Наталья терпеливо ждала, потом сказала решительно:
– Надо написать письмо Их Величеству.
– Самой государыне? Ах ты, Боже мой! Как же я напишу! Я и слога не знаю.
– Я могу написать черновик, а вы потом перепишите.
– Но какое
– Батюшки мои! Как вы наивны, Варенька, До этого ли нам сейчас. Как ваша Черномазая Левушка посылала письма государыне?
– Относила их мадам.
– Это плохо. Нам не нужны лишние свидетели.
– Левушка передавала письма мадам, а та отдавала их Бецкому. Иван Иванович Бецкий видит Их Величество каждый день. Я могу сразу отдать письмо Бецкому.
– Когда он следующий раз будет в Обществе.
– Надо у Глаши Алымовой спросить.
– Ну вот, еще и Алымова. Ей-то зачем об этом знать?
– Глаша Алымова любимица Бецкого. Он для нее что хочешь сделает.
– Старый греховодник!
– Ну зачем ты так, Наташенька? У него к Алымовой чистые, отеческие чувства.
– Дитя вы еще, мадемуазель Варя. Но не об этом сейчас надо думать. Письмом к государыне вы поможете не только Бакунину, но и сестре вашей Глафире Турлиной. Сама-то она никак не может попросить заступничества у государыни.
Первый раз за время разговора глаза Вари загорелись надеждой.
– И то правда. Все мы дети Их Величества. А тут такой случай…
Письмо было не только сочинено, но и написано. Предусмотрительная Наталья захватила с собой и бумагу, и чернила. Текст был составлен так ловко, словно над текстом потрудился прирожденный дипломат. Вроде все, что требуется объяснили, но при этом ничего выходящего за опасные рамки.
Вначале трепетные слова: припадаю к стопам Вашим… прошу справедливости… умоляю о защите… И просит вроде не столько за жениха, Федора Бакунина, сколько за несчастную, обиженную судьбой сестру. «О, Ваше Величество! Это грустная романтическая история. Такого и во французских романах не прочитаешь, и только на русской ниве могут произрасти такие экзотические фабулы».
Сирота, обиженная опекуном, живет в деревне. Спасаясь от грозящего ей брака со стариком, оная сирота бежит в мужском платье в Петербург. Но выясняется, защиту искать не у кого, друзья покойного отца либо в отъезде, либо уже закончили свой земной путь. От безвыходности сирота живет по чужим документам, уверенная в том, что обладатель их умер. Помогают сироте масоны. В поисках справедливости сирота, сохраняя мужское обличье, знакомится с Федором Бакуниным. Далее подробно объясняется, почему именно с Бакуниным и при чем здесь сама Варя Бутурлина. Но тут вдруг появляется подлинный обладатель документов. Он не умер, его зовут фон Шлос. Глафира Турлина опять вынуждена бежать. Немец Шлос настаивает на обыске в комнате Глафиры. При обыске полицейские находят некий список и начинают подозревать всех и вся.
«Список сей всего лишь перечень важных масонских фамилий, и в нем значится имя моего возлюбленного жениха Федора Бакунина. Я ног под собой не чую от горя и смертельно боюсь, что по вине несчастной сестры моей, на него, Бакунина, упадет тень несправедливых подозрений. Он совершенно невольно замешался в чужие дела». Далее слова надежды, веры, любви, умиления и никакого намека на страшные слова «арест» и «заговор».
О нелепой смерти капитана Наумова судачили в полку много времени. Гриня Вернов от этого известия как бы помешался, неделю пил без продыха, а потом предстал перед полковым командиром отмытый, подтянутый, собранный, на все вопросы отвечал «так точно». И только при упоминании имени покойного друга, он хоть и сохранял видимое спокойствие, невольно хватался за щеку, пытаясь скрыть появившийся вдруг тик.