Курьер из Гамбурга
Шрифт:
– Трудно вообразить, господа, но Пенза и Саратов встречали злодея хлебом-солью.
– А что обывателю делать? Кому хочется на виселице болтаться? Как только Пугачев свой манифест опубликовал, народ наш стал рубить дворянские семьи под корень, чтобы потом некому было требовать назад свое имущество. Разорят господский дом, а семью всю целиком с детьми и гувернантками зарубят саблями.
– Говорят, и священников вешали. Словно сам Сатана вел этот сброд к грабежу и убийству.
– А ведь императором себя называл. А всей своей шайке давал чины соответственно табелю о рангах. Одного в графы произвел, другого назначил генерал-фельдмаршалом, бабы – в статс-дамы, девки – во фрейлины.
– Мне рассказывали, достоверно вам говорю, что как только Пугачев занял Саратов, он, называя себя Петром III, повелел городу присягнуть. Потом город заняли мы. Велено было немедленно опять присягать государыне Екатерине. Отступникам обещали казнь через повешение. У горожан с пристрастием выясняли: кого вы считаете царствующим лицом – покойного государя или ныне здравствующую императрицу? Смех, да и только! Потом в Саратов опять явилась армия злодеев. Но на этот раз Петр Иванович им показал!
Речь шла о Петре Панине, герое турецкой войны. Видно, сильно напугал императрицу Пугачев, если она не поостереглась назначать на высокий военный пост Панина, который вместе с братцем спит и видит, как на трон восходит обожаемый ими Павел. В обеих столицах злословили, что сам Пугачев был рад этому назначению и ждал от Петра Ивановича реальной помощи.
– Наверное, и Суворов с армией подошел к месту назначения. А уж он-то быстро разберется, что к чему.
Имя Александра Васильевича Суворова было очень популярно в армии. Сорокачетырехлетний генерал-майор уже успел одержать блестящие победы в Польше, он занял Краков, и польский вопрос, так досаждавший императрице, был решен. Об его участии в турецкой кампании тоже все были наслышаны. Это именно Суворов выиграл битву при Козлудже, после чего турки вынуждены были подписать на наших условиях Кучук-Кайнарджийский мир.
– Если злодеев осталась всего горста, – задумчиво сказал Вернов, – от плена Пугачеву не миновать. Свои же и выдадут. Помните по истории, был при Алексее Михайловиче такой злодей Стенька. Погулял он тогда по Волге, покуражился.
– Вечно ты, Гриня, вспоминаешь небылицы. Не знаю я никакого Стеньку.
– Как же, как же… Еще песня такая есть. Там что-то про любовь и персидскую княжну.
– За борт он ее бросает, – хмуро подсказал Наумов. – Этого Разина, когда банду его поприжали, свои же казаки выдали правительству.
Все вдруг замолчали и виновато переглянулись, как-то вдруг стало неловко.
– Погодить надо, – сказал Кныш. – Я дело говорю.
– Константин прав, – согласился Вернов. – Если мы в это неспокойное время Павла Петровича на трон определим, то повстанцы, хоть их и горстка, очень приободрятся. Как бы нам не разжечь новой заварушки.
Здесь даже Наумов согласился. Надо ждать, когда захватят Пугача. Да и не гоже сажать нового государя на трон с подрезанной ножкой. Надо чтобы все замирились, успокоились, а тогда со спокойной совестью совершить справедливое дело.
– Я так думаю, – Наумов встал, оглашая свое решение. – В честь поимки злодея по Петербургу прокатятся праздники. Их будет много. Значит, государыня то и дело будет выезжать из дворца. Охрана тем временем потеряет бдительность, и тут мы ее… – он закончил речь свою характерным хватательным жестом, словно муху поймал на лету. Ну, если не муху, для его лапищ муха была маловата, но птичка сладкоголосая как раз подходила для его крупной руки.
Наумов, пожалуй, даже рад был вынужденной отсрочке. Все вроде складывалось один к одному, но беспокоило, и даже озадачивало, отсутствие Бакунина. Последний явно увиливал от встреч, отговариваясь то нездоровьем (это в его-то юном возрасте!), то чрезмерной занятостью. И все юлил, мол, разберусь с канцелярщиной, и сам к вам пожалую. Без самого Федора Георгиевича Наумов легко мог обойтись, но Бакунин был связующим звеном с мозгом всей операции. В конце концов Наумов мог и напрямую выйти на Панина, но это раньше не практиковалось. Кроме того, он не мог найти с Паниным общий язык. Блестящий дипломат, умница, обаяние безмерное, разговор легкий, содержательный, но все как бы вскользь, не по делу. Или, скажем, наобещает с три короба. Расстаешься в твердой уверенности, что дело на мази, а потом все как-то меж пальцев и уплывет. Про Панина говорили, что он барин и сибарит, а на старости лет стал еще и необязателен. Беседуя с самим собой, Наумов пришел к такому мнению – сделать все, как задумано, а Панина и иже с ним поставить перед фактом. И все!
Все случилось именно так, как предсказывали заговорщики. Пугачева выдали свои. Своим предательством казаки надеялись смягчить сердце императрицы. А Суворов с армией явился на театр военных действий к шапочному разбору. Война с повстанческой армией закончилась.
Пугачев был пленен 14 сентября. По стране пронесся такой вздох облегчения, что ветры южные и северные поколеблены были. Повержен злодей! Через неделю благая весть достигла столицы. Петербург не помнил себя от радости. Но об официальных праздниках в честь избавления от общего ужаса речь пока не шла. Стыдно устраивать всенародное ликование из-за того, что победили в жестокой, долгой и изнурительной борьбе наглый сброд, человеческое отребье, поднявшее руку на святая святых – русскую государственность. Поэтому праздники в столице проходили совсем под другим титлом, благо, что и без долгожданной победы было чего праздновать. «20 сентября – день рождения цесаревича. Правда, Павла Петровича теперь не именовали наследником, он был великий князь и только. А 22 сентября – годовщина коронации Их Величества Императрицы Екатерины.
Вначале славные даты отметили во дворцах – Зимнем и Петергофском. Так великолепно императрица отмечала, пожалуй, только третью годовщину своего правления, когда устроила на огромном лугу перед Зимним дворцом всем памятный «Воинский Генеральный Карусель». Сейчас архитектор Ринальди не соорудил колоссальный амфитеатр, были поставлены всего лишь деревянные скамейки с главной кафедрой для императрицы, но конное воинское ристалище состоялось и выглядело очень пышно.
Что за роскошные это были праздники! Не будем описывать торжественной части, ужина, количества приглашенных и кто во что был одет. Остановимся только на фейерверке. Ведь это истинное чудо, когда темное небо вспыхивает вдруг мириадами звезд, кои потом сами собой совершают движение и замирают, образовывая вензель императрицы.
Как и предполагал Наумов, официальными праздниками дело не кончилось. Каждый из знатных вельмож считал своим долгом еще и еще раз отпраздновать двенадцатилетие коронации государыни. Наумов поручил Кнышу разведать через секретарей, какие барские дома посетит императрица. Предпочтение оказывалось загородным усадьбам. На природе все, включая охрану, ведут себя более раскованно, а значит, и беспечно.
Наконец остановились на двух усадьбах. Разумовский в своих Гостилицах собирался давать роскошный бал, и обер-шталмейстер Лев Нарышкин тоже собирался пустить всем пыль в глаза на загородной даче.
– Не поедет Екатерина в Гостилицы, хоть и обещала.
– Это почему же? Императрица графу Андрею Кирилловичу очень благоволит.
– А я знаю, что государыня суеверна. Она в этих Гостилицах чуть жизни не лишилась.
– Все ты, Вернов, выдумываешь! И потом, Екатерина вовсе не суеверна.
– Может быть, и не суеверна, но памятлива. Она была в этом имении еще в бытность свою великой княгиней. Ее вместе с великим князем Петром Алексеевичем поместили в деревянном флигеле, а он ночью возьми и рухни. С фундамента съехал.