Курьер из Гамбурга
Шрифт:
– Варя… Сестра моя!
– Варя всего лишь несмышленыш из Смольного общества. Она что хочешь подтвердит. Что она помнит из своего детства? Сама говорила, ей было всего шесть лет.
– Степан Кокошкин может подтвердить. Ты написала ему письмо?
– А кто мне подтвердит, что явившийся ко мне молодчик подлинный? Может, он тоже переодетый агент, который на службе у пруссаков состоит?
Как не нервна и трагична была ситуация, Глафира улыбнулась.
– Ты Феврония, как только его увидишь, сразу поймешь, что он никакой не шпион, а именно мой старый друг Степка Кокошкин. У него все на лице большими буквами написано. Ты прости меня, что втянула тебя во всю эту игру. Дурища я, конечно,
– И какую еще ты мне гадость припасла?
– Вряд ли ты получишь с меня обещанные деньги. Федор Бакуннн сказал между делом, что опекун меня обворовал. Во всем виновата его страсть. Этот старый козел Ипполит Иванович любит итальянские картины покупать, а они стоят очень большие деньги. Вот на эти покупки он мое наследство и пустил.
– Та-а-к… – Февронья сложила руки на коленях и уставилась в пол. Видно было, что нервная встряска, а главное, довесок – сообщение о напрасности всех усилий, совершенно выбили ее из колеи. Не было больше сил ни на крики, ни на упреки.
Глафире было непереносимо это молчание:
– Можешь меня выгнать, можешь в полицию сдать. Жизнь моя кончена, как ты понимаешь. У меня сейчас один путь – камень на шею и в канал. Недаром опекун сочинил легенду, что я утонула. Видно, судьбу не обманешь.
Феврония подняла на нее глаза, темные, тяжелые, как ртуть, они казались неживыми.
– Если ненароком попадешь ты в Тайную экспедицию, не сознавайся ни в чем. Ты из дома бежала в женском платье, скиталась, в доме моем не была и кто я такая есть, не ведаешь. Ври, что хочешь, но в правде не сознавайся. Список ты не писала и что в нем, не знаешь. Стой на своем, а то мы все на каторгу по твоей милости пойдем.
– А что такое Тайная экспедиции? – Глафира наконец расплакалась, но слезы не принесли ей облегчения.
– А это такое место, где правду ищут без всякой жалости. Полвека назад называлось это место Преображенский приказ, потом Тайная канцелярия. Убиенный государь Петр ее упразднил, но супруга его, матушка государыня, дай ей Бог здоровья и всяческого благополучия, обустроила с господином Шешковским Тайную экспедицию. Он ей сейчас и заведует. Прозвище у Шешковского «великий инквизитор», то есть гад последний, и весь город боится его, как огня.
– Ты на меня донесешь?
– Сиди в светелке тихо, как мышь. Дождемся твоего Степана и вместе будем думать, что делать. Да и захочет ли он тебе помогать? Ты же теперь преступница. Понимаешь ли ты, что истинно есть преступница!
– Может, мне за границу бежать?
– Ой, грехи мои тяжкие. Посадил Господь на шею бестолочь. Твоя простота хуже воровства. Еще не хватало, чтобы тебя на границе, балбеску, перехватили. На улицу ни ногой. Меня не жди. Я здесь появлюсь, если хоть что-нибудь проясниться. Кума я в наши дела посвящать не буду. Не приведи Господь, он сболтнет что-нибудь лишнее, тогда нам не жить.
Вернувшись домой, Феврония зашла в светлицу, в которой недавно обитала Глафира. Бумага, чернила – все было к ее услугам. Она только слегка обманывала полицейские чины, утверждая, что в грамоте слаба. Писать умела, но плохо и коряво. Раньше за нее Глафира записки строчила, теперь надо самой, больше некому.
Прежде чем приступить к трудному занятию, она встала перед иконой на колени:
– Матерь Божья заступница. Вразуми, подскажи, что делать. Даже у Глафиры, дурочки блаженной, есть помошник, а мне совсем не на кого положиться. Пошли мне благостные мысли.
Она умакнула перо в чернила и вывела печатными буквами: «Кровинка моя Натальюшка!» Предуведомление Февронии было написано без единого знака препинания
«Кровинка моя Натальюшка! Предуведомление сие очень важное. Как только прочитаешь его, тут же уничтожь, потому что дела здесь государственные. Нельзя, чтобы писулька моя попала в чужие руки. Случилась у нас большая беда. Дурища Глафира подвела под подозрение благодетеля Вари Бутурлиной – Бакунина. В списке не только Бакунин, но и другие важные люди. Если дело кончится арестом, то никаких денег Варваре не видать, и будет Варвара бесприданница. Я не знаю, кого из Бакуниных подозревают – отца или сына, но нам с тобой и то плохо, и другое не лучше. Пусть Варвара упредит Федора Бакунина – так, мол, и так. Подозревают его в заговоре против государыни. Варваре сообщи об этом деликатно, потому что Глафира сказывала, что она сохнет по нему, по Федору-то. Мне пошли только записочку с одним-единым словом: получила».
Архип передал письмо Наталье с таинственным видом, присовокупив шепотом:
– Матушка ваша в роще уже третий час ждет ответа.
– Что значит – ждет ответа? А где ты раньше был?
– Так занятия у вас, потом обед.
– И какой я должна дать ответ?
– Письменный. Вы записочку прочитайте.
– Да что я напишу? У меня и пера нет. Может, отведешь меня к матери или ключ дашь?
– Днем никак невозможно. Места лишусь. Ночью другое дело. Только предупреди заранее.
«За те деньги, которые мать тебе платит, мог и днем рискнуть», – подумала Наталья, но спорить не стала.
– Ладно, жди меня здесь.
Через десять минут девушка принесла к беседке ответ. В записке были лишние фразы. К слову «получила», Наталья добавила: «…только ничего не поняла. Я должна знать все подробности. Мы должны увидеться. И принеси с собой мокрую глину».
Давняя мечта Февронии о том, чтобы дочь ее подружилась с кем-нибудь из благородных, сбылась. После ночной встречи сестер, коей Наталья стала невольной участницей, у Вари и воспитанницы-мещанки установились свои отношения. Их нельзя было назвать дружбой, виделись они редко, да и характер у Натальи был суровым, но Варя очень дорожила новыми отношениями, и Наталье это было приятно. Встречи их происходили на прогулке, иногда Наталья только и успевала, что передать письмо от Глафиры, но случалось, ночью Варя отваживалась опять сделать из подушек подобие лежащего тела и отправлялась в опасное путешествие по темным коридорам к комнатенке Архипа.
Разговаривая с Варенькой, Наталья дивилась, какая эта благородная смолянка наивная, можно даже сказать – совсем дите. А ведь шестнадцать лет, уже для брака созрела, а ничего, кроме институтской жизни, не знает. О своих буднях Варя рассказывала по-детски непосредственно, высказывала мелкие обиды на подруг и ругала классных дам.
– Я думаю, что вас лучше учат, чем нас, – говорила Варенька, – мы изучаем умные науки, электричество, например, но все знают, что все эти искры и молнии нам ни к чему, что основная наша учеба, это бегло трещать по-французски и грациозно делать книксен. Скажу тебе по секрету, это у нас называется «обмакиваться». Катенька Нелидова обмакивается изящнее всех, даже изящнее Глаши Алымовой. А классные дамы? Что они от нас хотят? Мы умные книжки читаем. Ты знаешь, кто такой Вольтер? А Монтескье? И правильно, что не знаешь. Они и нам не нужны, потому что важнее всяческих знаний хорошие манеры. И главное, прямо держать фигуру и не горбиться. Быть сутулой, это грех, так говорит моя классная. Если будете горбиться и иметь плохие манеры, вас никто, никогда не возьмет замуж.