Курьер из Гамбурга
Шрифт:
После этих слов Варенька заливалась хохотом. Здесь и Наталья не выдерживала, тоже начинала смеяться. Сама она никогда не жаловалась, хотя много к тому было поводов. В Мещанском училище с девушками не сюсюкали, не умилялись их знаниям, могли и затрещину дать. Не секли всенародно, и то хорошо.
В первое же из их ночных свиданий Варенька, замирая и вслушиваясь в себя, произнесла имя «Федор». Это один пригожий молодой человек, сын ее опекуна, и он ей нравится, нравится. Сам-то опекун обезножил из-за подагры, и теперь Федор Бакунин время от времени навещает ее. Конечно, не так часто, как хотелось бы. Но в Смольном Обществе такие законы, ты же знаешь.
Как только лелеемое в душе слово обрело звук и выпорхнуло наружу, Варя уже не могла остановиться. Ей необходимо было поделиться с кем-то своим счастьем, иначе она просто задыхалась. Говорить о своей любви с подругами она не могла, хотя тема женихов и будущего замужества была главной в задушевных беседах, но каким-то неведомым образом о реальных и придуманных кавалерах сразу узнавал весь класс. Радость знакомства с обожаемым делилась на всех. Каждая воспитанница была вправе отщипнуть от этого пиршественного пирога, таковым было условие любовной игры. А вот этого Варя допустить никак не могла. Бакунин принадлежал ей и только ей, и сознание, что уж Наталья никак не покуситься на ее собственность, делало ее совершенно откровенной.
Собственно, подкладкой тесных ее отношений с Натальей и были разговоры про Федора Бакунина. Ожившая чувственность стояла как ком в горле, иногда вдруг странно начинал ломить низ живота. Целомудренная Варенька пугалась этих странных ощущений и, проговаривая мечты свои вслух, она хотя бы временно обретала телесный покой. Наталья была на два года старше, и уже поэтому ей приходилось играть роль и няньки, и гувернантки, и старшей сестры, и даже матери, которую Варе не суждено было узнать.
Что может быть более желанным и увлекательным для юной девы, чем разговоры о своем возлюбленном? Варя пересказывала мельчайшие подробности их редких встреч, вспоминала, в чем он был одет, какая погода стояла на дворе в момент их свидания. Он любит темные парики, вопреки моде, да, да, хотя мог бы вообще обходиться без париков, у него чудные каштановые волосы. А какие у него глаза! По поводу бархатных и бездонных глаз Варенька распространялась особенно подробно, потому что в первое их свидание раз он как-то особенно сощурился, другой раз посмотрел так выразительно, что душа ушла в пятки, третий раз глаза его были отуманены нежностью, и так далее по кругу до бесконечности. И удивительное дело, терпеливо слушая рассказы Вареньки, Наталья никак не узнавала в них молодого щеголя, который с давних пор, задолго до знакомства с Варей, стал волновать ее сердце.
Потом Варя показала свою высшую драгоценность, которую она носила под грудью, а чтоб не морщилось платье, туго подхватывала свой трофей поясом. Обычай носить на теле какую-нибудь вещь «обожаемого» был таким же стойким в Обществе, как молитва перед сном или страх перед Белой Дамой. Хранили пуговицы, обрывки тесьмы, платки, а Варенька хранила забытую Бакуниным серую перчатку.
При виде этой вещицы у Натальи шевельнулось в душе что-то вроде опасной догадки, но она тут же прогнала ее прочь. Мало ли таких перчаток на свете, их весь Петербург носит.
Как уже было говорено, Екатерине не нравилось, что дети простолюдинов учатся в одном помещении с юными дворянками. Жизнь их протекает отдельно, но удержать девочек от контактов трудно, иногда невозможно. А вдруг молодые мещанки и солдатские дочки научат благородных смолянок не тому, чему следует? О крайностях не говорим, но согласитесь, народ по сути своей вульгарен и прост. Давно было задумано вынести Общество для простолюдинов за стены монастыря, но все никак. Казна была пустой, много денег отнимали внутренние неурядицы, а еще польский вопрос, и турецкий…
Но в начале семидесятых деньги нашлись. Тогда и начали с северной стороны монастыря возводить каменное здание. Строили медленно. Будущий участок еще не был обнесен забором, а начальница де Лафон решила начать обустройство новой территории. Сад ведь за один год не вырастет, да и собственный огород недурно иметь. Воспитанниц надо приобщать к труду, отличная практика, и, как учит великий Руссо, тесное общение с природой.
На огороде работали только старшие воспитанницы Мещанской школы, благородные могли выйти за стены монастыря только по праздникам и под самым бдительным присмотром.
Позднее лето, жарко, осы жужжат. Необычайно много было в то лето оводов и ос, поэтому приходилось работать в платках, закрыв лицо почти до глаз. На огород ходили в серых форменных платьях, только белый холщовый фартук сменяли на полосатый, затрапезный. Помнится, Наталья тогда обирала гусениц с молодых завязей капусты. Распрямила затекшую спину, встряхнула руки и пошла из грядок за лейкой. И в этот момент неподалеку остановилась запряженная четверней карета. Из нее выпрыгнул щеголеватый молодой человек и решительным шагом направился к Наталье. Ей бы убежать прочь, а она застыла с лейкой в руках, забыв о ее тяжести. И еще почему-то запомнилось, что левая рука его, несмотря на зной, была в серой шелковой перчатке, а на голой правой руке на указательном пальце красовался перстень с незнакомым камнем, коричневым с искоркой, в цвет глаз. Этим пальцем он и поднял ей подбородок.
– А скажи, хорошенькая, румяные губки, как можно найти мадам де Лафон?
Она не успела ответить. Появившаяся воспитательница вклинилась между ними и, прикрывая Наталью юбкой, несколько истерично воскликнула:
– Сударь, все вопросы задавайте мне. Вам нужна мадам? Сейчас я вам все объясню. А ты иди работай, – прикрикнула она на девушку.
Потом Наталью обвиняли в том, что она нарочно выпустила лейку из рук и облила чулки и туфли господина, и замочила водой юбку воспитательницы. Ничуть не бывало! Лейка сама выпала из рук, потому что незнакомец внимательно и бесцеремонно продолжал пялиться на Наталью, и под его мягким и любопытным взглядом она, что называется, сомлела. Пальцы и разжались.
Совсем простая история, и нечего было бы о ней и вспоминать, если бы полгода спустя не случилась вторая встреча, на этот раз уже в монастырском саду у беседки. Дело было весной. Снег совсем сошел, но по утрам лужи подергивало ледком. Уже прилетели грачи и раскричались на всю округу. Наталью послали в госпиталь к матери-настоятельнице отнести старинный «Часослов», истинное произведение искусства. «Часослов» позаимствовала давеча учительница рисования. Незнакомец, тот самый, шел от главного входа, шел по-хозяйски, словно имел право разгуливать по монастырской территории. Удивительно, что он ее сразу узнал, хотя Наталья шла с непокрытой головой, только шаль накинула на плечи. И разговаривал он на этот раз совсем иначе, называя Наталью на «вы».
– Ну вот, вы без лейки, и мне ничего не грозит, – сказал он, с улыбкой рассматривая Наталью. – А вы еще больше похорошели.
Наталья присела в ответ, «обмакнулась», как барышня. Что она могла ему сказать? Он посмотрел на книгу, протянул руку, и девушка покорно отдала ему «Часослов».
– Рукописный. Красиво. Вы умеете читать по-старославянски?
Она кивнула. Надо было немедленно уходить. Не приведи Господь, кто-нибудь увидит из окна, как она беседует с красивым господином. Тогда нареканий не оберешься. Могут и наказать. Все бы хорошо, все правильно, но ноги не шли.