Курьер запаздывает
Шрифт:
Поезд, простояв не больше минуты, показывает мне тыл, а я, закурив, ступаю на мост и иду, сопровождаемый равнодушными глазами полицейского наряда. На середине сплевываю с высоты в желтые волны Ионны и делаю это трижды - на счастье.
Полдела сделано. Ау, мосье Каншон! Будете в Милане - кланяйтесь Дине и Альберто. И скажите, что усики Дине к лицу, хотя связи с ОВРА способны оттолкнуть и более пылкого поклонника, чем я. И еще передайте, что использовать шикарных дам в качестве курьеров старо и неосторожно. Они так приметны, что полиции просто не остается ничего другого, как зарегистрировать их в картотеке и отечески опекать в поездах. Прощайте, мосье Каншон!
…Католический собор сер и угрюм. Его башенки и своды заштрихованы сизым голубиным пометом. Самих голубей что-то не видно. Вымерли или сдобрили постные супы горожан. Мраморные ступени, истонченные подошвами, безукоризненно чисты. При входе окунаю палец в чашу со святой водой и останавливаюсь, давая глазам привыкнуть к полумраку. Сквозь цветные витражи со сценами из писания льется меркнущий где-то на полпути багровый свет Святые в нишах строго взирают на меня пустыми черными глазницами. У алебастровых ступней трепетно колышутся огоньки тоненьких свечек.
Тишина. Такая глубокая, что кружится голова.
Мне нужен священник, отец Данжан, но как отыскать его, не задавая вопросов? Иду вдоль стены, описывая круг, и вспоминаю приметы Данжана. Среднего роста, коренастый; нос с горбинкой, серые глаза… Попробуй разобрать в полумраке цвет глаз!… “У него привычка часто и негромко кашлять. Ищи кашляющего, Слави”.
Впереди меня дама. Черное платье, черные волосы. Вдова? Надо держаться за ней - вдовы в храмах по большей части не только молятся, но и ищут утешения в бесе де со служителями церкви.
Шаг за шагом подходим к кафедре. Священников целых пять. Коленопреклоненные, они шепотом молятся, перебирая четки. Который из них Данжан? И вообще, здесь ли он?
Дама замирает, и я следую ее примеру. Один из священников оборачивается и через плечо долго и пристально смотрит на нас. Поднимается с коленей. Он сед, аскетически сух и призрачно бледен.
– Мадам?… Мосье?
Женщина судорожно протягивает руку.
– Отец Антуан, помогите мне!
– Но чем, дочь моя?
Короткий придушенный кашель доносится до моих ушей. Отец Антуан успокаивающе гладит даму по плечу.
– Не отчаивайтесь.
– И ко мне: - Мосье?
– Сначала мадам, - говорю я.
Священник проницательно смотрит на меня.
– Вы не из нашего прихода?
– Я издалека, святой отец.
Еще один - в темных одеждах - поднимается с коленей. Мягко ступая, подходит к нам. Кашляет.
– Вы впервые в нашем храме?
– Да, - говорю я.
– Хотите облегчить душу молитвой?
– Нет, исповедаться.
– Я приму вашу исповедь…
Он действительно почти непрерывно кашляет - скорее всего, это запущенная нервная болезнь. Идем в исповедальню, куда - совсем некстати - направляется и отец Антуан в сопровождении дамы.
В кабинке тесно и пахнет свечами. Бархат тяжело обволакивает стены, глуша голос; сквозь окошечко в пологе мне видна часть лба отца Данжана.
– Говорите, сын мой. Мы одни, и только господь и я, его слуга, слышим вас в эту минуту.
– Я впервые в храме - не только в вашем. Как начать и о чем рассказывать?… Все, что я помню и знаю, это слова к окончанию службы: “Идите с миром! Месса окончена’”
Молчание. Слышу неразборчивый шепот из соседней кабинки - там исповедуется вдова. Отец Данжан - если это он?
– слишком медлит с ответом.
– Это так. Идите с миром!
– Где Жоликер?
Шепот по соседству смолкает. Шорохи - и тишина.
– Где Жоликер?
– повторяю я.
– У меня мало времени - несколько часов. Говорите же! Почему он замолчал в мае?
– Он арестован.
Так… Мне душно, и я расстегиваю пуговицу у воротника.
– Это случилось в мае?
– Да, в ночь с восьмого на девятое.
– Немцы.
– За что?
– Выяснить не удалось.
Прощай, Жоликер! Прощай, товарищ! Из гестапо не возвращаются. Как оно добралось до тебя? С помощью техники или предательства?… Вряд ли Данжан поможет мне разобраться и установить причины. Он только участник Сопротивления, честный француз, но не специалист по контрразведке. Жоликер для него был, есть и будет Анри Жоликером, хозяином маленькой велосипедной мастерской, приехавшим в город после оккупации и едва вошедшим в контакт с франтирерами и мак eq \o (и;ґ). Его арест - рядовая потеря для организации Сопротивления, а для меня - тяжелый удар…
– После Жоликера что-нибудь осталось?
– Ничего!
– Вы не доверяете мне?
– Я же говорю с вами…
– Это не ответ!
У Данжана новый приступ кашля. Он долго отхаркивается, и я чувствую, что у меня начинает першить в горле.
– Вы знаете больше меня, мосье. Даже то, что Жоликер замолчал. Не хочу быть бестактным и спрашивать вас, что это значит…
– Хорошо… Но он не мог ничего не оставить. Он ждал меня.
– Это так. В начале мая Анри пообещал принести чемоданчик.
– Где он?
– Не торопите меня, мосье!… Я говорю: обещал, но не сказал: принес. Мы должны были встретиться в воскресенье здесь, но не встретились.
– Еще один вопрос, и я ухожу. Можно побывать у хозяйки Жоликера? Она, вероятно, что-нибудь знает.
– Лучше идите прямо в гестапо.
Окошко в пологе закрыто. Ни звука. Данжан растворился, как дым церковных свечей. Тем лучше - нам больше незачем видеть лица друг друга. Отныне мы не встретимся - разве что на небесах, куда таким неверующим, как я, вход, по всей вероятности, закрыт.