Курган. Дилогия
Шрифт:
Любомысла одолевала дремота: старик клевал носом, качаясь в седле, а когда слишком сильно заваливался набок, то резко вздрагивал, тревожно озираясь.
Молодцы, ехавшие позади, молчали. Борко тихонько баюкал сломанную руку, а замыкавший отряд Милован тревожно вслушивался в каждый шорох. Хоть молодой дружинник и не подавал виду, но страшные рассказы Любомысла его изрядно напугали.
А Добромил гадал, кто такой волхв Хранибор, к которому так настойчиво просил поехать предводитель дружины. Наверное, он – великий кудесник. У Велислава не может быть друзей, плохо знающих свое дело.
Прозор остановил жеребца и, призывая к вниманию, поднял руку. С Любомысла сразу слетела вся дремота: «Что там еще?» Старик открыл рот, намереваясь это спросить, но дружинник приложил палец к губам.
Венды замерли. Какое-то время Прозор медленно оглядывал ночной лес. Что-то его встревожило – но что? Запах! Дружинник сильно потянул носом раз, другой, с сомнением покачал головой и, обернувшись, вполголоса спросил:
– Что-нибудь чуете?
Путники принюхались: да, в ночном лесу витал неясный запах. Вроде бы тянуло дымом, жареным мясом и еще чем-то трудноуловимым, но знакомым.
– В зимовье кто-то есть? – шепнул Добромил.
– Да, други, похоже, там викинги, – ответил Прозор.
Соскочив с коня и быстро примотав повод к ближнему дереву, богатырь знаком подозвал Милована и вполголоса сказал: – Остаешься за главного. И не шумите, я скоро…
Впрочем, предупреждение излишне. Никто и рта не раскрыл, лишь тихонько фыркали лошади – чувствовали запах человеческого жилья.
Прозор скользнул меж деревьев и исчез в лесу. Хотя весил он немало, но ступал бесшумно, как хищный лесной зверь – под мягкими сапогами не хрустнула ни одна веточка, не шелохнулся ни один листочек. Спутникам дружинника показалось, что меж сосен от дерева к дереву мелькнула, исчезнув, большая тень.
Казалось, даже у крадущейся кошки на большой охоте не вышло бы двигаться так бесшумно и быстро! Правда, нет на свете таких многопудовых кошек, как Прозор. И не одна мурлыка не носит расшитых, без помех попадающих в стремя, сапог. Они бы мешали и издавали ненужный шорох, кошачья охота оказалась бы безнадежно испорченной.
Дружинник отсутствовал недолго – он вернулся, как и обещал, скоро, возникнув столь неожиданно, что чутко вслушивающийся в ночной лес Милован даже вздрогнул.
– Поехали, все спокойно – в зимовье Витольд со своею дружиною.
– Занятно, – протянул Любомысл. – Откуда он тут взялся? Ведь он, вроде, сейчас в Виннете должен быть.
– Узнаем, – ответил Прозор, отвязывая жеребца. Он вскочив в седло, улыбнулся. – Поехали. По крайней мере, в зимовье люди, а не какая-нибудь нежить. Хотя, по правде говоря, он мне никогда не нравился, этот Витольд!
– Не одному тебе, – чуть сморщив нос, вторил Любомысл. – Не такой он, как другие вестфолдинги. Уж я-то викингов хорошо знаю, не один год с ними прожил! Ну, раз его князь Молнезар привечает, что тут поделаешь?! Стерпим и Витольда, отдыхать лучше под крышей…
– Прозор, а как это ты так сразу узнал, что в зимовье викинги? – спросил княжич. – Ведь ты же туда только потом сходил, а мне сразу сказал – кто там. И не ошибся!
Дружинник ухмыльнулся и легонько постучал себя по кончику носа.
– Вот как узнал! Я и во тьме хорошо вижу, и чутье у меня, как у лесного зверя-охотника! Знай, каждая тварь по-своему пахнет. От бера, к примеру, запах тяжелый идет, ему в лесу опасаться нечего – хозяин. Кошка – та чистоплотная, часто моется, чтоб ее добыча не учуяла, да и самой кому-нибудь на клык не попасть. Вот и викинги: от них всегда особый запах исходит, – крепкий, смоляной. Морем они пахнут. А еще от них рыбой пахнет и жиром кашалота несет.
Тут Прозор сморщился и сплюнул. Ему очень не нравился запах рыбы, особенно вареной. Впрочем, ухи это не касалось, он ее привечал.
– Викинги без этого жира и дня прожить не могут! Каждый день что-нибудь на нем жарят-парят и хлеб в него макают. И оружие свое, по давнему устою, им смазывают – от морской сырости берегут. Верно, Любомысл? Ты-то должен знать этот запах – сызмалу у вестфолдингов жил.
– Не учуял я запаха, Прозорушка, извини! – развел руками старик. – Это ты у нас один такой: все увидишь, все учуешь…
– А я почувствовал запах, – улыбнулся Милован, – только не понял, чем несло.
– И я, – добавил Борко. – И еще табаком пахло. Верно, Прозор?
Дружинник с улыбкой посмотрел на Любомысла.
– Понял, старче, почему ты запаха не учуял? Это твой нос после табачного дыма не дышит. А ведь Витольд, как и ты, тоже трубку курит. Вот и несло на весь лес рыбьим жиром и табачным смрадом. Я сразу понял, кто в зимовье заглянул, больше у нас никто дымом не забавляется. На все леса только два табачника: ты да Витольд. А то, что сходил к зимовью и убедился, что там викинги, так это нелишне – мало ли кто еще в наши леса чужой забрел? Мы ж не дружинниками родились, а осторожными охотниками.
Вскоре подъехали к охотничьему зимовью: к большой, крепко срубленной, стоявшей на толстых сваях избе. Сваи были нужны, чтобы весенние разливы не подтопили припасы и сухие дрова. По вендскому обычаю крышу венчал тщательно вырубленный конек – символ солнечного бога Хорса. Уж светлый бог всегда приветит усталых охотников и в зимнюю стужу, и в летний зной, отведет от жилья лесную нежить и убережет стены от лесного пожара. Для тепла щели сруба проконопатили лесным мхом, он же толстым слоем лежал на крыше. В избе прорубили всего лишь одно небольшое оконце, которое закрыли ставнями. Из трубы вился легкий дымок. В теплое время в зимовье заглядывали нечасто: летом не та охота – мех не так пушист и густ. Но зимой, особенно, в лютую метель, это жилье спасало охотников.
Недалеко от зимовья, под прочным навесом, была устроена коновязь. Венды спешились около нее, но распрягать коней не стали – успеется. Дружинники просто намотали поводья на дубовый брус. Мало ли что, – хоть эти вестфолдинги и состоят на службе князя, но память о набеге викингов на Триград нескоро изгладится из памяти людей.
Пока венды занимались лошадьми, дверь зимовья тихонько отворилась, неяркий красноватый свет, заструившийся из проема, заслонила чья-то большая тень. Какое-то время человек стоял молча, видимо, вглядываясь в темноту. Потом в тиши ночного леса раздался хриплый утробный голос, чем-то схожий со звериным рыком: