Шрифт:
Никогда такого не было! И вот опять!
Виктор Черномырдин
Глава 1
Порой у некоторых людей в возрасте «хорошо за 45» случается так, что жизнь, до этого бегущая гладко и незаметно, подобно электрическому току в проводах, вдруг обрывает свой привычный бег и замирает в одной напряжённой точке, потому что где-то в сети произошёл обрыв, и ток сразу кончился. И тогда прежний человек, который, казалось, обладал огромным запасом энергии и радостно, бездумно тратил её на всякую всячину, обнаруживает себя бессильным и безвольным, как брошенный где-то в чистом поле троллейбус. Он выпал из всеобщего потока, потерял свою движущую силу, участь такого индивидуума незавидна.
Почему случился злосчастный обрыв – неизвестно, где – непонятно. Впрочем, того, кто внезапно обнаружил себя замершим в напряжённой точке, волнуют вовсе не эти вопросы, а совсем другой – как теперь жить дальше? К сожалению, многие на этот вопрос отвечают просто – да никак!
Именно так отреагировал на свой «внутренний обрыв» Геннадий Григорьевич Домакин, муж Елены Ивановны Домакиной, в девичестве Распоповой. Елена Ивановна хорошо запомнила глаза супруга, когда однажды он вернулся с работы вот таким, «оборванным» – впервые за долгие годы совместной жизни при виде неё взгляд Геннадия не блеснул радостным узнаванием, не замерцал обычной лёгкой иронией, ставшей для семейства Домакиных своеобразным культурным кодом в совместном общении. Вместо этого глаза Геннадия казались сделанными из чистого зеркала – они отражали всё: прихожую дома, разваленную на коврике обувь, стены, потолок, саму Елену, застывшую в дверном проёме кухни, но ничто и никого не пускали внутрь, к обладателю этих глаз.
– Что с тобой? – испугалась Елена при виде отстранённого лица мужа, – Ты заболел?
– Нет, – ровным тоном ответил жене Геннадий, без труда удерживая взгляд на прямой линии, упёртой куда-то в чёрную дыру в соседней галактике, – у меня всё хорошо.
Он неторопливо снял верхнюю одежду и обувь, прошагал к дивану, никак не реагируя на остальные вопросы Елены, которыми та в тревоге засыпала мужа, лёг на диван, да так там и остался на весь вечер. А потом и на все последующие вечера.
– Скажи мне, ну, ответь, пожалуйста, ты заболел, да? – бесконечно терзала Геннадия Елена, пытаясь найти рациональное объяснение произошедшим у него тектоническим сдвигам в поведении.
Она знала – у мужа больное сердце. Утвердительный же ответ на её вопрос объяснял всё. Или почти всё. Но Геннадий сперва лишь морщился да иногда закатывал глаза, показывая, как надоели ему Еленины приставания. А потом, видимо, сочтя за благо согласиться с женой, чтобы его, наконец, оставили в покое, и явно выбрав при этом меньшее из двух зол, неохотно подтвердил – да, всё дело в больном сердце.
Со временем Геннадий почти полностью вернул себе весь спектр привычных эмоций, пусть и стал разговаривать с Еленой более раздражительно и капризно, но зеркальности в его глазах от этого нисколько не убавилось. И самое главное – так и не вернулись к Домакину его былая лёгкость на подъём, готовность на поступок, которые во многом и привлекли к нему в своё время Елену.
А ведь сколько времени в самом начале знакомства Елена и Геннадий проводили вне стен, днями напролёт гуляя по Питеру, выбираясь порой в пригороды или даже посещая соседние регионы. Геннадию нравилось быть активным, позитивным, знающим, внимательным, в общем, настоящим лидером. И Елена охотно уступала ему пальму первенства, наслаждаясь тем, что – едва ли не впервые в её немаленькой к тому моменту жизни – кто-то вот так запросто брал на себя все заботы о том, чтобы ей было хорошо.
Во время прогулок Домакин расцветал и бесконечно нагружал любимую историческими фактами, запросто сыпал известными фамилиями прославленных архитекторов и прочих знаменитостей, имеющих отношение к тому или иному месту. И даже если Елена была в курсе каких-либо имён или событий, ей все равно нравилось слушать заливающегося соловьём Геннадия, потому что ко всем известным и неизвестным фактам он всегда добавлял собственное видение и отношение. И именно это делало его рассказы много интереснее, чем у самого лучшего экскурсовода.
«А ты знаешь» в девяностый раз за прогулку начинал разговор Геннадий избитой от многократного употребления фразой, останавливаясь около очередного архитектурного шедевра и вдохновенно заглядывая во внимающие, доверчивые глаза Елены, распахнутые настолько широко, что лишь полный глухарь мог не заподозрить в них готовность слушающего поверить в любую чушь, только бы дать говорящему насладиться своим рассказом. Вне зависимости от степени интереса к самому повествованию.
– А ты знаешь, как еще называют Эрмитажный мост, перекинутый через Зимнюю канавку? Ну, ну! Смелее! Знаешь? – вопрошал сияющий Домакин свою спутницу немного назидательным голосом.
– Нет. А как? – и Елена, собрав всю отпущенную ей Богом наивность, таращилась в лицо супруга, словно пытаясь прочитать на нем подсказку.
– Его стали называть мостиком Лизы, после того, как состоялась премьера оперы Чайковского «Пиковая дама». По сюжету героиня оперы Лиза сиганула с этого моста в Зимнюю канавку… В общем, как говорили в известном фильме, «все умерли». Но, как по мне…. В общем, я сторонник оригинальных названий. Мало ли кто и в каком произведении упомянет этот мост, что каждый раз дополнять его название именами героев чьих-то произведений. Глупо и не рационально.
– Ну, да, наверное, – покорно соглашалась с Геннадием Елена, – и откуда, Генек, ты все это знаешь?!
– Книжки читать надо, Ленточка моя! – не без законной гордости провозглашал Домакин с интонациями резонёра из провинциального театра. – Там так много всего интересного. Было время, я в метро пока ехал на работу много всякой литературы прочитал. Читал все, что под руку попадало.
– А ты знаешь, что в старину на Поцелуевом мосту было принято целоваться с каждым, проходящем по этому сооружению? – задавал он следующий каверзный вопрос, когда они трогались с места, чтобы продолжить путь.
– Ничего себе! – восклицала Елена, но тут же спохватывалась, – Ой! Ладно, если с приличным человеком. Но ведь там и нищие могли проходить, всякие грязные или больные! Фу, антисанитария полная. Кошмар!
– А ты не ходи по мосту, если не нравится, иди до следующего. Ишь, какая чистюля, – и Геннадий, обняв жену за талию, прижимал ее к себе и нежно целовал, – а со мной стала бы целоваться? А?
– С тобой – всегда только с тобой, любимый!
– Тогда в путь, к Поцелуеву мосту. Там хочу с тобой целоваться. Это, к слову, самое любимое место у молодоженов. Идём туда сейчас, немедленно!
– Слава Богу, подальше от мостика Лизы, – не без кокетства бросала Елена, лукаво посматривая на мужа, – а то, кто тебя знает, вдруг заставишь меня с этого мостика прыгать, а я плаваю плохо.
– Ленточка, не мели чепуху, не притягивай лихо, пока оно тихо. Помереть всегда успеем, – не на шутку пугался Геннадий.
И сердце Елены пело от счастья.
Новая же версия Геннадия Домакина предпочитала всё свободное время проводить дома. И даже – немыслимое прежде дело! – минимизировала своё пребывание на работе, где Геннадий трудился в должности главного специалиста и, как он сам признавался, давно был в роли этакого гуру, обладателя «самого верхнего мнения» по наисложнейшим вопросам технического характера. А потому мог себе позволить весьма многое, в том числе, свободный график посещения. Но если раньше его свободный график выражался в том, что нередко Геннадий работал по выходным дням или задерживался на заводе допоздна, то сейчас, даже когда его по нескольку раз вызывало начальство, ездил на службу с выраженной неохотой и часа на два-три в день, не более.