Курс — одиночество

Хаузлз Вэл

— Боже милостивый!

Роджер сделал доблестную попытку прийти в себя. Он перевёл на меня сверкающие глаза.

— Я должен что-нибудь выпить.

— И мне большой бокал, — сказала Джоун, критически изучая своё лицо в зеркале пудреницы, которая выдавала её дрожащую руку.

— Ну, как вам этот номер?

Неужели нужно отвечать? Это было потрясающее выступление настоящих виртуозов, которое сразило наповал всех зрителей. Мы с замешательством поглядывали друг на друга, смущённые таким откровенным танцем.

— Как вы думаете, они любят друг друга?

Я чуть не подавился.

— Любят? Господи, да он, наверно, сжигает её своей страстью.

Но

тут я понял, что Джоун меня просто подначивает, мы рассмеялись, и напряжённость прошла. Они продолжали разбирать его и её, её и его, а я тем временем пытался разобраться в своих чувствах.

Конечно, танец меня увлёк. Это было одно из тех зрелищ, от которых трудно оторваться, но я чувствовал, что меня оно всё-таки захватило не так, как других. В отличие от моих соседей по столику я даже успел во время танца окинуть взглядом зал, наблюдая зрителей. Хвастаться тут нечем, это было просто лишним свидетельством того, насколько я отклонился от нормы. Когда танец достиг кульминации, я поймал себя на том, что борюсь с отвращением, для меня намёк был чересчур грубым, и какой-то тихий голос настойчиво шептал мне, что вряд ли я повёл бы свою дочь на такое представление. А впрочем, не чрезмерная ли это стыдливость? Ведь речь идёт всего-навсего о танце, пусть даже очень смелом. Мало ли зрелищ такого рода? Несмотря на все эти мысли, я продолжал чувствовать себя третьим лишним.

Мы выпили ещё по одной и получили счёт на тридцать четыре фунта, включая чаевые. Роджер воскликнул, что ужин и представление того стоят, и я скрепя сердце расстался со своими фунтами.

Мы вышли из ресторана в тёплый мрак. Было уже далеко за полночь, и остров примолк, лишь глухо бормотал океан, накатываясь на рифы в каких-нибудь нескольких ста ярдах от нас. Мы постояли, радуясь окружающему, будто птицы, вырвавшиеся из клетки. Роджер нарушил очарование.

— Пойдём, искупаемся? Я знаю хороший пляж, всего несколько минут хода.

— Мы не взяли купальных костюмов.

— Господи, кому нужен купальник после такого танца.

На это трудно было что-нибудь возразить. Мы обогнули на машине мысок, осторожно перелезли через большие камни и очутились на маленьком уединённом пляже. Прикрытое рифом море тихо гладило коралловый песок. Чудесное место.

— Отвернитесь, ребята, мы разденемся.

Опять это чувство отвращения. Да соберись здесь на острове десять тысяч обнажённых женщин — мне наплевать; даже танец на меня не повлиял в этом смысле. Для меня не существовали мужчины и женщины, мы были просто людьми. Чувство отрешённости всё ещё не покидало меня, и оно не признавало никакой искусственной близости. По мне, пусть она хоть на голове стоит.

Я разделся и пошёл к воде. Остальные уже плескались, словно резвящиеся дети.

— Ну, где ты там, Вэл, не робей.

Я снова разозлился. Да не робею я ни капельки! Я бы мог, не моргнув глазом, пройтись нагишом по Бонд-стрит. Это они упорно стараются придать чему-то естественному, обыкновенному особый смысл, навязывают мне близость, которая мне кажется никчемной.

Мы плавали и дурачились. После алкогольных паров и табачного дыма хорошо было освежиться в море. Я посмотрел на риф — за ним простирался пустынный океан. Несколько неожиданно для себя я почувствовал, что не прочь бы опять один идти на яхте. Там всё так бесхитростно и целомудренно. С каким-то сожалением оглядывался я на минувшие семь недель, забывая про терзающие нервы испытания и вспоминая только красоту океана, бесшумно плывущих рыб, общительных птиц. Даже ночи ничуть не выпадали

из романтического ореола, в котором я сейчас видел своё плавание.

Игра стала более интимной. Роджер нырнул и поймал Мэри за ноги. Она, правда, вскрикнула, но совсем не убедительно. Возня помогла им сбросить последние оковы, и они направились к берегу, чтобы там уединиться. Я остался один на один с Джоун.

Мы продолжали плавать.

Я чувствовал себя последним дураком.

Ну, разве она не привлекательна? Даже прекрасна, когда лежит вот так на спине и море осторожно её ласкает. Но я не проявлял ни малейшего интереса. Она подплыла и утопила меня. Придавила грудью, мягким животом и крепкими бёдрами. Когда мы всплыли, звонко поцеловала меня в губы, потом потянула за руку к пляжу. Здесь она с размаху упала на песок и заставила меня лечь рядом. Теперь мой ход. Но я был словно парализован.

— Вэл, какой чудесный вечер, всё было так хорошо.

Она придвинулась ко мне и вздрогнула.

— Обними меня, милый.

Господи, это уж слишком!

— Что с тобой?

Если бы я мог ей сказать! Но для этого надо самому знать, а я просто лежал как блин.

Она было отстранилась от меня, но передумала и снова прибегла к ласкам. Тщётно.

Наконец, потеряв надежду меня расшевелить, она приподнялась на локте и заговорила напрямик:

— Говори, чудовище, в чём дело?

— Боюсь, я тебя разочарую.

На секунду она потеряла дар речи.

— Ты? Разочаруешь?.. Что? Не верю. Брось, не остри.

— Да нет же! Честное слово, я и не думаю острить. И не знаю, как тебе объяснить. Это долгая история.

Мои слова не убедили её, и с минуту она изучала меня взглядом, но факт оставался фактом. Сначала она не хотела верить, потом рассердилась.

— То-то я смотрю, ты какой-то странный.

Она отпрянула и поднялась на колени, положив руки на бёдра. Её грудь часто вздымалась, она выглядела ещё привлекательнее, чем прежде, но сейчас явно был не самый подходящий момент говорить ей об этом.

— Только не говори мне, что ты импотент, всё равно не поверю.

Я тоже в это не верил, но что ей ответить?

— Ехать сюда из Штатов и оказаться на пляже с…

Её голос гневно звенел.

Я пытался составить убедительное объяснение, но голова упорно отказывалась работать.

— Нет, нет… Ты ошибаешься, Джоун. Ничего подобного.

— Ошибаюсь? — Она встала на ноги. — Это в чём же я ошибаюсь? Ну-ка растолкуй.

Час от часу не легче. И неизвестно, что делать. Она била ногой песок, всё больше сердясь. Мы смотрели друг на друга, нагие, защищённые только моим торможением, которое теперь, похоже, начало заражать и её. Я буквально видел, как это происходит. Только что она стремилась к близости, теперь вдруг осознала свою наготу и почувствовала потребность прикрыть её. Я ощутил жалость к ней и стал подниматься, борясь с собой, но она уже шагала к своей одежде, лишь бросила на ходу:

— Побереги своё целомудрие.

Пойти за ней? Только хуже будет. Я медленно натянул на себя рубашку и брюки, подождал, когда она оденется, и подошёл.

— Мне страшно неприятно, Джоун. Прошу тебя, не сердись, ты тут совершенно ни при чём.

— Вот именно!

Говорить с ней было бесполезно.

— Мэри… Я ухожу. Мэри! Где ты?

— Здесь. — Её голос прозвучал глухо, даже как-то скорбно.

— Пошли, Мэри. Нам пора домой.

Ответа не последовало.

Джоун направилась в ту сторону, откуда первоначально донёсся сдавленный возглас. Вот это уже ни к чему, нечестно по отношению к ним.