Курс практической психопатии

Гецеу Яна Александровна

Я сел на асфальт, обнял колени и заплакал. Мне стало очень горько. И ещё страшно. Как он мог? За что? За то, что я был с ним, отдал ему всего себя? За мою любовь? Игра есть игра, и я же не запрещал ему ебать Жахни при мне, на моих глазах, в моей постели даже! Но вот так по-тихому, по-крысиному, за моей спиной, когда мы договорились принадлежать только друг-другу, и без ведома ничего не делать — это подло! О, это чудовищно подло, это измена!

Захотелось убить его. Убить на хуй, и немедленно. Но как это сделать? Зарезать, наверное, проще всего. Да, точно, так и сделаю. А она? Нет, она не виновата. Она такая какая есть, а вот он —

он меня обманул. Он же строил из себя такого чистого и нужного, что мне без него попросту не жить. А я и поверил! Рассмеялся гадливо — да уж, а я и поверил! Где мой холодный цинизм, моя родная обитель? Он лишил меня не только чести и остатков разума, моей мужской сущности, а еще и душевного льда, расчетливости и радости садизма. Я сам стал жертвой! Я — я, Ветер, я позволил с собой такое сделать?! Ууу, это непростительно. Ни мне, ни ему. И физическое здесь вовсе второстепенно, хоть и важно, но самое поганое — как же я позволил ему пролезть мне в душу? Он совершил диверсию, и должен быть убит по закону. Ему нельзя оставлять жизнь после того, что он сделал. Да-да, его нужно убить… я лихорадочно заходил по комнате, ища нож — где, где мой нож? А, это же не мой нож, это у моей подруги, Алисы, что заперта сейчас в психушке за свою страсть к убийствам, был нож. А у меня же лезвие… любимое лезвие, которым я то и дело режу руки… о, черт, нужно сделать это как можно скорее, пока я не передумал.

ххх

— Я… вот! — показал ему нож. — Я пришел тебя убить!

— Хорошо, я уже труп! — кивнул он послушно. — Выеби меня!

…упал на пол, куклой, мертвой куколкой… Я лизал и целовал его везде, а он был трупом. Круто… вспоминалась Саша… но я ему ничего не говорил о ней. Соврал, что и у меня эти игры впервые.

Его ласковые ресницы подрагивали, когда я…

Его тонкие руки взлетали, будто крылья, когда я…

Он кусал и без того пухлые губы, когда я…

И он пил, пил мое сердце, которое я…

ххх

Мы сидели в ванне, полной грязной воды и мыльной пены, лицом к лицу, в женских платьях, целовались и курили, как две жуткие красотки, с размазанной косметикой. Он кокетливо щерился, думая, наверное, что улыбается, и что ему очень идет. Я хихикал и ломался. Если бы я мог соображать. Наверняка, убежал бы подальше от позора, но я не мог соображать практически ничего. Я мог лишь позволить себя трахнуть. Я даже хотел этого. Но он наверняка ждал от меня того же самого, и никто не хотел брать инициативы на себя. Потому просто плескались, делая некие полунамеки, вскользь. Вроде «давай ты», «нет ты»… идиотизм. Милый, очаровательный идиотизм.

… я проснулся внезапно от сырости и липкого, ужасающего холода. Я весь дрожал, и когда поднял руку, она хлюпнула. О, черт — я в ужасе попытался вскочить — и понял, что все еще в ванне, полной ледяной воды. Платье влипло в тело, и больно врезаются лямочки в набухшую кожу. Арто дремлет напротив меня, свесив голову, и из уголков его губ стекает слюна. На воде плавают кружочки пены от нее.

— Сукаблядьнахуй, — тихо сказал я в одно слово. Меня всего трясло и ломало. Что же здесь произошло? Не помню. Хочу домой. Хочу горячего вина, или хотя бы водки, и под толстое одеяло. Надо отсюда выбираться.

— Арто… — прошептал я, пытаясь встать, и не находя в себе сил на это: — Артюша, плиз… — я протянул негнущуюся руку, и как деревяшкой, похлопал по лицу любовника. Ох, дурдом! Он не реагировал.

— Слышь,

ты! — грубо пихнул я его в плечо, начиная злиться. Мне нужно срочно встать и перебраться под одеяло, а он мне не помогает!

— А? — он резко распахнул глаза — ужас и мутное непонимание застыли в них. — Ты чего?

— Ничего, блядь, — сказал я злобно, барахтаясь. У меня все не получалось встать, и я почти бесился. — Ну помоги мне встать-то, бля, че пялишься? — проорал я возмущенно.

— А че ты орешь-то? — растерянно заморгал он.

— Да блядь ниче! — окрысился я снова, и оперся о его плечи, не спрашивая. — Держи меня.

— Ну давай, — примирительно сказал он. Я встал наконец, хлипко покачиваясь вылез, едва не пизданувшись о сушилку для полотенец головой. Отряхнулся, взял полотенце, принялся коряво вытираться, и тут только посмотрел на Арто. Он смотрел на меня с нежной и виноватой улыбкой, и злость моя мгновенно улетучилась. Все же этот мальчишка имеет на меня такое умиротворяющее действие, как ни один транквилизатор.

— Ну ладно, все, проехали, не сердись, — сказал я, похлопывая его по плечу и отворачиваясь — не могу на него смотреть, чувствую себя виноватым.

— Слуш, ну а мне-то помоги встать, — жалобно проскулил он.

— Да, точно! — пробормотал я, и протянул руки к нему. Все так же не глядя — стыдно. И чего я наорал на него? Вот дерьмо… как же холодно!

Мы сохли в постели, замотавшись с головой, и прямо там, в домике из двух толстых ватных одеял, в духоте пили виски, за которым голенький Арто мужественно сбегал на совсем уж ледяную кухню. О которой мне и подумать страшно! Он жался ко мне как девчонка, а я все старался не пролить на простыню алкоголь. Нежный, весь в пупырышках Арто пытался целовать меня, а я отбрыкивался, мол, виски прольем… а он вдруг сказал — ну все, теперь можно, проливать-то нечего! И голос у него был совсем пьяный. Я удивился — как, уже все чтоль? Перевернул бутылку себе в рот, и лишь две жгучие капли упали мне на язык.

— А, ну тогда и правда можно! — сказал я, и мой голос тоже был совершенно пьяный. Вот те раз, а я не чувствую ничего такого… в смысле пьяным себя.

— Если только… — начал было я, но Арто нашел мои губы, слюна его смешалась с моей, и звон бутылки, упавшей на пол, отозвался гулкими ударами в сердце…

Переживая — никак не свыкнусь с любовью! — пока он спал, я дико накурился, обычных сигарет, две пачки сразу, одну с ментолом… Лежу тихонечко и подыхаю, проклиная мерзкий табак…

А он подошел и аккуратно лег рядом. Я шепчу:

— Я щас сдохну, Арто…

А он говорит:

— Давай в названия групп поиграем!

— Мне плохо…

— Ну вот, заодно и развеешься!

Он не обнимал меня, просто лежал рядом, за моей скрюченной спиной. Знал, что трогать меня сейчас нельзя, не вынесу!

И я начал:

— Раммштайн…

— Неспящий Пиздец

— Цепеш

— Шмели

— Икра

— Акустика секса

— АУ

— Ульи

— И?.. ну… — я, кажется, действительно, здорово отвлекся! Мне куда легче, только вот на И ничего не помню…

— Сказать за тебя? — лукаво спрашивает Арто.

— Не надо… ну… Ирокез!

— Точно! — хвалит он, и продолжает: — Зимовье зверей!

— Ну, это твоя стихия, музыка… — смущенно говорю я: — Что там было последнее?

— И краткая, — хихикает он.

— Че хихикаешь, Йорш!

— Ах ты, че он знает! — деланно удивляется он.

— А ты думал, я чурбан? — деланно обижаясь я.

— Легче тебе? — заботливо спрашивает он.

— Нет такой группы, ворчу я. — На Ш давай!

— Ну, Шипр, ёпт! — небрежно бросает он.