Курс русской истории (Лекции XXXIII—LXI)

Ближайшие следствия поместной системы.

I. Влияние поместного принципа на вотчинное землевладение. Мобилизация вотчин в XVI в.

II. Поместная система как средство искусственного развития частного землевладения.

III. Образование уездных дворянских обществ.

IV. Появление служилого земледельческого пролетариата.

V. Неблагоприятное влияние поместного землевладения на города.

VI. Влияние поместной системы на судьбу крестьян.

Я изложил основания поместной системы в том виде, какой она приняла к началу XVII в Развитие этой системы служилого землевладения сопровождалось разнообразными и важными последствиями, которые сильно чувствовались в государственном и народнохозяйственном быту не только древней, но и новой Руси, чувствуются еще и доселе. В нашей истории очень немного фактов, которые производили бы более глубокий переворот как в политическом складе, так и в хозяйственном быту общества. Я перечислю теперь только ближайшие из этих последствий, которые успели обнаружиться уже к концу XVI в.

I. Поместное землевладение изменило юридический характер землевладения вотчинного. Перемена эта была произведена распространением на вотчинное землевладение принципа, на котором построено было землевладение поместное. В удельное время, как мы видели, государственная служба, точнее, вольная служба при дворе князя не была связана с землевладением. Поземельные отношения боярина и вольного слуги строго отделялись от его личных служебных отношений к князю: вольный слуга мог служить в одном уделе и владеть землею в другом. Этим строгим разделением поземельных и служебных отношений в удельные века условливалось тогдашнее государственное значение земли. Тогда земля платила, несла тягло, служили только лица. Это правило применялось так последовательно, что бояре и вольные слуги, покупавшие земли черных людей, т.е. крестьян, живших на казенной княжеской земле, обязаны были тянуть тягло вместе с крестьянами, а в противном случае теряли купленные земли, которые возвращались черным людям даром. Точно так же барская пашня, которую служилый землевладелец пахал на себя своими дворовыми людьми, подлежала общим поземельным повинностям, и только со второй половины XVI в. часть ее пропорционально поместному окладу владельца обелялась — освобождалась от тягла. В том и другом случае привилегированное положение служилого землевладельца по службе не отражалось на его землевладении. Теперь служба связалась с землей, т.е. служебные повинности распределялись на лица по земле. Поэтому теперь рядом с землей платящей явилась земля служащая, или, говоря точнее, земля платящая в руках служилого человека становилась и землей служащей. Благодаря этому соединению службы с землей произошла

двоякая перемена в вотчинном землевладении: 1) стеснено было право приобретения вотчин, т.е. ограничен был круг лиц, имевших это право; 2) стеснено было право распоряжения вотчинами. Как скоро государственная служба как повинность стала падать на лица по земле, утвердилась мысль, что, кто служит, тот должен иметь землю. На этой мысли и была построена поместная система. Прямым последствием этой мысли было другое правило: кто владеет землей, тот должен служить. В удельное время право земельной собственности принадлежало на Руси всем свободным классам общества, но, как скоро восторжествовало указанное правило, внесенное принципом поместного владения, землевладение на личном вотчинном праве должно было стать привилегией служилых лиц. Вот почему в Московском государстве XVI в. мы уже не встречаем в гражданском обществе землевладельцев-вотчинников, которые бы не принадлежали к служилому классу. Вотчины церковные не были личной собственностью, а принадлежали церковным учреждениям; впрочем, и они отбывали ратную повинность через своих церковных слуг, которые, подобно государевым служилым людям, получали поместья от этих учреждений. Итак, кто владел землей в Московском государстве на вотчинном праве, тот должен был служить или переставал быть земельным вотчинником. Далее, ограничено было право распоряжения вотчинами. На вотчинное землевладение налагалась служебная повинность в одинаковой степени, как и на землевладение поместное. Следовательно, вотчиной могло владеть только лицо физическое или юридическое, способнее нести военную службу лично или через своих вооруженных слуг. Отсюда закон стал ограничивать право распоряжения вотчинами, чтобы помешать их переходу в руки, неспособные к службе, или помешать их выходу из рук способных, т.е. предотвратить ослабление служебной годности служилых фамилий. Это стеснение коснулось права отчуждения и права завещания вотчин, именно родовых, т.е. наследственных, а не благоприобретенных. Государство старалось обеспечить и поддержать служебную годность не только отдельных лиц, но и целых служилых фамилий. Отсюда и вытекали ограничения, каким подвергалось право отчуждения и завещания родовых вотчин. Эти ограничения наиболее полно изложены в двух законах — 1562 и 1572 гг. Оба этих указа ограничивали право отчуждения вотчин княжеских и боярских. Князья и бояре по этим законам не могли продавать, менять, вообще каким-либо образом отчуждать свои старинные наследственные вотчины. На деле допускались случаи, в которых вотчинники могли продавать свои родовые вотчины, впрочем ни в каком случае не более половины, но это дозволенное отчуждение стеснялось правом выкупа родовых вотчин родичами. Это право определено уже в Судебнике царя Ивана и в дополнительных к нему указах. Отчуждение родовых вотчин обусловливалось молчаливым согласием родичей. Вотчинник, продавая родовую вотчину, отказывался от права выкупать ее за себя и за своих нисходящих потомков. Боковые родственники, подписываясь свидетелями на купчей, этим самым отказывались от права выкупа проданной вотчины, но это право сохранялось за остальными родичами, которые не давали своих подписей на купчей: они могли выкупить проданную вотчину в продолжение 40 лет. Притом родич, выкупивший свою родовую вотчину, лишался уже права дальнейшего отчуждения ее в чужой род, а был обязан передавать ее путем продажи или завещания только членам своей фамилии. Еще более стеснено было наследование родовых вотчин. Вотчинник мог отказать свою вотчину нисходящим потомкам или за неимением их ближайшим боковым родичам, разумея под последними степени родства, не допускающие брака; но право завещания, как и право наследования по закону, ограничено было немногими поколениями, именно могло простираться только до четвертого колена, т.е. не далее боковых внучат: «а дале внучат вотчин не отдавать роду». Вотчинник мог отказать свою вотчину или только часть вотчины, если она была крупная, своей жене, но только на прожиток, во временное владение, не предоставляя ей права дальнейшего распоряжения; по прекращении этого владения завещанное отходит к государю, а душу вдовы «велит государь из своея казны устроить». Наконец, законом 1572 г. запрещено было вотчинникам отказывать свои вотчины «по душе» в большие монастыри, «где вотчин много». Благодаря этим стеснениям вотчинное землевладение значительно приблизилось к землевладению поместному. Как легко заметить, все изложенные ограничения вызваны были двумя целями: поддержать служебную годность служилых фамилий и не допускать перехода служилых земель в руки, неспособные к службе или непривычные к ней. Последняя цель прямо высказывалась в указах XVI в., ограничивавших право завещания. Эти указы оправдывали налагаемые ими стеснения тем, чтобы «в службе убытка не было, и земля бы из службы не выходила». Таково было первое последствие поместной системы, отразившееся на юридическом значении вотчинного землевладения. Вотчина, подобно поместью, переставала быть полной частной собственностью и становилась владением обязанным, условным.

Впрочем, надо оговориться, что это ограничение прав вотчинного землевладения не было исключительным делом землевладения поместного: по крайней мере едва ли не большая часть княжеских вотчин XVI в. подверглась действию еще другого условия, ограничивавшего также эти права. Последние ускоренные шаги государственного объединения Московской Руси произвели в среде служилых князей и значительной части нетитулованных бояр быструю мобилизацию земельной собственности. В этом движении участвовали не одни государственные расчеты московского правительства, но и хозяйственные побуждения самих служилых землевладельцев. Тогда во множестве исчезали вотчины, владеемые исстари, унаследованные от отцов и дедов, во множестве стали являться вотчины новые, недавно купленные, вымененные, чаще всего пожалованные. Благодаря этому движению юридическое понятие о частной гражданской вотчине, завязавшееся в период удельного дробления Руси или унаследованное от предыдущих веков, но еще не успевшее устояться, укрепиться при недавнем господстве родового владения, — теперь это понятие снова замутилось и поколебалось. Причина этого колебания сказалась и в законе 1572 г., в котором от старинных вотчин боярских отличены вотчины «государского данья», т.е. жалованные государем, и о них постановлено, что в случае бездетной смерти владельца с ними должно поступать, как обозначено в жалованной грамоте: если грамота утверждает вотчину за боярином с правом передачи жене, детям и роду, так и поступать; если же в грамоте вотчина написана только самому боярину лично, то по смерти его она возвращается к государю. Впрочем, и это условие имело некоторую внутреннюю связь с поместным землевладением, вытекало из соображений или интересов государственной службы. Оба условия также вели к тому, что вотчина, подобно поместью, переставала быть полной частной собственностью и становилась владением обязанным, условным.

II. Поместное землевладение стало средством искусственного развития частного землевладения на Руси. Огромное количество казенной земли роздано было служилым людям на поместном праве. При настоящей обработке истории русского землевладения нельзя определить точно количественное отношение поместных земель к вотчинным ни в XVI, ни в XVII в. Можно только догадываться, что уже к концу XVI в. поместное землевладение количественно намного превосходило вотчинное. Даже там, где можно предполагать давнее и усиленное развитие вотчинного землевладения, оно в первой половине XVII в. уступало поместному: в Московском уезде, по книгам 1623/24 г., за помещиками числилось 55% всей служилой земли, там значившейся. Опираясь на эти данные, сделаю несколько фантастический расчет, имеющий значение не исторического вывода, а только методологического приема, помогающего воображению представить хоть приблизительные размеры изучаемого факта. Я уже приводил известие летописи о 300 тысячах ратников, собранных царем Иваном под Старицей в конце войны с королем Баторием. В этой массе, наверное, было немало людей даточных, рекрутов из неслужилых классов, поэтому убавим ее на одну треть. За каждым служилым ратником в походе предполагалось по закону 150 десятин пашни, не считая луговой земли. Знаем также, что среди провинциального дворянства вотчины встречались очень редко, да не особенно богато было ими и дворянство столичное, даже большинство боярства. Потому в составе 30 миллионов десятин пахотной земли, которые можно предполагать за 200-тысячною ратью, собранной под Старицей, поместной земли можно считать гораздо более половины. При тогдашней территории Московского государства и особенно при тогдашних размерах лесной площади на ней можно по такому примерному расчету представить себе, какое относительно огромное количество угожей пашни путем испомещения перешло к служилым людям к концу XVI в., т.е. в 100 лет с чем-нибудь. Желательно было бы хоть приблизительно рассчитать, сколько сельских рабочих сил занимало все это количество земли, перешедшей к служилым владельцам. Обратимся опять к известиям XVII в. Сам Котошихин отказывается даже приблизительно сметить, сколько было крестьян за всеми служилыми людьми его времени; он только говорит, что за иными боярами было по 10, по 15 и более тысяч крестьянских дворов. Но он приводит несколько цифр, помогающих выяснению дела. До его словам, казенных и дворцовых земель в царствование Алексея оставалось уже немного: казенных, или черных, — не более 20 тысяч, дворцовых — не более 30 тысяч крестьянских дворов. Все остальные населенные земли находились уже в частном владении; из них за церковными властями, патриархом и епископами, числилось 35 тысяч дворов, за монастырями — около 90 тысяч. Но, по переписным книгам 1678/79 г., всех крестьянских дворов числилось 750 тысяч или несколько более; исключив 175 тысяч дворов церковных, казенных и дворцовых, за служилыми людьми всех чинов можно считать около 575 тысяч, т.е. более всего количества крестьянских дворов. Для нас теперь неважно, сколько считалось поместных и сколько вотчинных крестьян во время Котошихина и по переписи 1678/79 г. Во второй половине XVII в. уже завершался давно начавшийся двусторонний процесс превращения поместий в вотчины и слияния поместий с вотчинами. Во-первых, поместное владение постепенно прямо превращалось в вотчинное посредством выслуги. Важные государственные заслуги, оказанные служилым лицом, награждались тем, что известная доля его поместного оклада, обыкновенно 20%, жаловалась ему в вотчину. Кроме того, разрешалось помещикам покупать у казны поместные земли в вотчину. Рядом с этими отдельными переходами одного вида землевладения в другой шло постепенное общее слияние обоих видов. Если начала поместного владения проникали в вотчинное, то и поместье воспринимало особенности вотчины. Землю, недвижимость, заставляли исполнять роль денег, заменять денежное жалованье за службу. Потому поместье вопреки своей юридической природе личного и временного владения стремилось стать фактически наследственным. По устанавливавшемуся уже в XVI в. порядку верстания и испомещения поместье либо делилось между всеми сыновьями помещика, либо справлялось только за младшими, в службу поспевавшими, либо переходило к малолетним детям в виде прожитка. Еще от 1532 г. сохранилась духовная, в которой завещатель просит душеприказчиков ходатайствовать о передаче его поместья его жене и сыну, а в одной духовной 1547 г. братья-наследники наравне с вотчиной отца поделили между собой и его поместье. Закон 1550 г., испомещая под Москвой известную тысячу служилых людей, установил, как правило, переход подмосковного поместья от отца к сыну, годному к службе. Бывали случаи и менее прямого наследования: одно поместье перешло от отца к сыну, после которого оно было справлено за его матерью, а после нее досталось ее внуку. С начала XVII в. поместья иногда прямо завещаются женам и детям, как вотчины, а при царе Михаиле был узаконен переход поместья в род в случае бездетной смерти помещика. Отсюда уже при Михаиле появляется в указах совсем не поместное выражение — родовые поместья. Кроме завещания постепенно входила в обычай и облегчалась законом мена поместий. Потом разрешена была сдача поместий зятьям в виде приданого или родичам и даже сторонним людям с обязательством кормить сдатчика или сдатчицу, а в 1674 г. отставные помещики получили право сдавать поместья и за деньги, т.е. продавать их. Так к праву пользования, которым первоначально ограничивалось поместное владение, присоединились и права распоряжения, и если к концу XVII в. закон тесно приблизил поместье к вотчине, то в понятиях и практике поместных владельцев между обоими видами землевладения исчезло всякое различие. Наконец, в XVIII в. по законам Петра Великого и императрицы Анны поместья стали собственностью владельцев, окончательно слились с вотчинами и самое слово помещик получило значение земельного собственника из дворян, заменив собою слово вотчинник; это также показывает, что поместье было преобладающим видом земельного владения в Московском государстве. Значит, без поместной системы, путем естественного народнохозяйственного оборота у нас не образовалось бы столько частных земельных собственников, сколько их оказалось в XVIII в. В этом отношении поместная система имела для русского дворянства то же значение, какое получило для крестьян Положение 19 февраля 1861 г.: этим Положением искусственно, при содействии государства, создано крестьянское землевладение, т.е. огромное количество земли на правах собственности передано крестьянским обществам.

III. Развитие поместного землевладения создало уездные дворянские общества — местные землевладельческие корпорации. Напрасно образование Таких обществ считают делом законодательства XVIII в., императрицы Екатерины II преимущественно. Местные дворянские общества были уже готовы в XVI в. Когда надобно было «разобрать» дворян и детей боярских известного города, т.е. сделать им смотр, поверстать их поместными окладами или раздать им денежное жалованье, и если это происходило на месте, а не на стороне, не в Москве и не в другом сборном пункте, городовые служилые люди съезжались в свой уездный город. Здесь они выбирали из своей среды окладчиков — людей надежных и сведущих, человек по 10, по 20 и более на уезд и приводили их ко кресту на том, что им про своих товарищей сказывать производившим разбор или верстанье командирам или уполномоченным обо всем вправду. Эти присяжные окладчики показывали об уездных служилых людях, кто каков отечеством и службою, каковы за кем поместья и вотчины, к какой кто годен службе, к полковой, походной, конной или к городовой, осадной, пешей, сколько у кого детей и сколь они велики, как кто служит, является ли в поход с надлежащим служебным нарядом, т.е. с положенным количеством ратных людей и коней и в узаконенном вооружении, «кто к службам ленив за бедностью и кто ленив без бедности», и т.п. При получении денежного жалованья служилые люди уезда связывались между собою порукой. Обыкновенно за каждого ручался «в службе и в деньгах» кто-либо из окладчиков, так что у каждого окладчика подбирался отряд, связанный

его поручительством, как бы его взвод. Впрочем, и рядовые дворяне, и дети боярские бывали поручителями. Иногда порука принимала более сложный вид: за Венюкова ручались трое сослуживцев; он в свою очередь ручался за каждого из своих поручителей и еще за четвертого товарища; точно так же поступал и каждый из этих четверых. Так порука складывалась в цепь поручителей, охватывавшую весь служилый уезд. Можно думать, что в подборе звеньев этой цепи, как и в поруке окладчиков, участвовало соседство по землевладению. Это была порука не круговая, как в податных крестьянских обществах, где каждый ручался за всех и все за каждого, а порука соседская, как бы сказать цепная, рука с рукой или плечо с плечом, соответственно военному и поземельному строю служилых людей. Наконец, уездное дворянство через своих уполномоченных принимало довольно широкое участие в местном управлении. Такими уполномоченными были городовые приказчики, которых выбирали по одному или по два на уезд дворяне и дети боярские «всем городом» или «всею землею», т.е. всем уездным сословным обществом. Как представитель местного военного и землевладельческого общества, городовой, приказчик смотрел за городскими укреплениями и ведал подати и повинности, падавшие на землевладение и имевшие прямое или косвенное отношение к обороне уездного города и к делам местного дворянства, обязанного оборонять свой город, как его ближайший гарнизон; приказчик распределял эти подати и повинности и следил за их сбором и отбыванием, смотрел за постройкой и ремонтом городских укреплений и заготовкой военных припасов, собирал «посошных людей» с тяглого населения на военные надобности и т.д. Сверх того, городовой приказчик был дворянским ассистентом на суде наместника, как излюбленые старосты и целовальники присутствовали на том же суде от тяглых земских обществ. Он же временно исполнял иногда судебные обязанности наместника и разные полицейские поручения, охранял спорные имущества, оберегал землевладельцев от наместничьего произвола. Словом, он вел разнообразные текущие дела местного управления, так или иначе касавшиеся местного дворянского общества и служилого землевладения, был своего рода уездным предводителем дворянства. Со временем уездные дворянские общества приобрели и некоторое политическое значение: уездные дворяне всем городом обращались к государю с челобитьями о своих нуждах; дворянские окладчики являлись депутатами на земских соборах и ходатайствовали перед центральным правительством о нуждах своих обществ. Таким образом, служба и соединенное с нею служилое землевладение были связями, которыми скреплялись уездные дворянские общества.

IV. Усиленное развитие поместного землевладения создало в служилой среде слой, прежде незаметный, который можно назвать служилым землевладельческим пролетариатом. Чем более размножался служилый класс, тем более истощались земельные средства московского правительства. Это истощение происходило от разных причин. В поместную раздачу первоначально шли дворцовые земли, бывшие в непосредственном распоряжении государя для надобностей его дворца, а также вотчины, по разным причинам терявшие своих владельцев, например конфискованные. Потом в поместный оборот вошли и земли черные, казенные, доходы с которых шли на общегосударственные нужды. Такой переход черных земель в частное владение объясняется тем, что поместья как средство содержания служилых людей заменяли кормления: в поземельных описях XV—XVI вв. встречаем запрещение отдавать известные земли в поместье, потому что с них шел корм наместнику. Разработка всех этих земель была очень слаба: по приблизительному расчету, основанному на отрывочных данных, только пятая часть этих земель эксплуатировалась — земледельческий труд изнемогал перед лесом и болотом. Притом географическое расположение земель, удобных для испомещения, не соответствовало стратегическим целям, на которые была рассчитана поместная система. Помещику, больше ратнику, чем сельскому хозяину, нужна была земля угожая, с выгодной пашней и угодьями, и живущая, населенная, с достаточными рабочими крестьянскими руками, а земли, совмещавшие в себе оба этих удобства, были тогда на средней Оке и на север от нее совсем не в изобилии. Но с завоеванием Казанского царства, по мере передвижки передовых оборонительных линий в глубь безлюдных, хотя и плодородных степей, оба этих удобства совмещались все реже, и испомещение все более затруднялось: на земле, нуждавшейся и в ратнике, и в сельском хозяине, приходилось сажать массу помещиков, которым было не до сельского хозяйства. К этому прибавилось новое неудобство, созданное тем же расширением государственной территории на юг и юго-восток. С половины XVI в. обнаруживается усиленный отлив сельского населения с центрального суглинка на южный донской, верхнедонецкий и средневолжский чернозем. Этот отлив сулил хозяйственную опору служилым людям, там испомещавшимся, но при первой встрече на диком степном поле и крестьянин-новосел и помещик-переведенец, одинаково нуждаясь друг в друге, не могли сразу сладиться один с другим в отношениях землевладельца и оброчника-арендатора. Мы сейчас увидим, как они устроились. Этот же отлив расширил площадь пустопорожних земель в центральных, сравнительно густо населенных уездах. Но такие необорудованные земли неохотно разбирались в поместья: они требовали капитала, охоты и уменья их разработать; всего этого недоставало служилым людям того времени. Вот почему поместные дачи редко равнялись окладам, и потому же в документах второй половины XVI в. встречаем множество новиков, которые исправно служили по нескольку лет, но оставались беспоместными, не могли приискать или получить удобных поместий. Одно сопоставление наглядно укажет, насколько потребность в удобной для испомещения земле превышала ее наличность. При разборе, верстанье и раздаче денежного жалованья составлялись книги или списки уездных служилых людей, называвшиеся десятнями, с разделением служилых людей на чины и статьи, разряды, и с обозначением их поместных и денежных окладов, а также их службы (вооружения, походных слуг и коней). По коломенской десятне 1577 г., назначено было дворянами детям боярским Коломенского уезда окладного поместного надела 84 тысячи десятин. Но в этом уезде очень много земли значилось за монастырями, боярами и других чинов людьми, не принадлежавшими к дворянскому обществу уезда. Пространство Коломенского уезда в XVI в. едва ли намного превосходило нынешние его пределы, а по статистическим данным 1880-х годов, пашни в этом уезде было всего 102 тысячи десятин. Едва ли дачи коломничан могли быть доведены до окладных размеров из земель Коломенского уезда. К концу XVI в. уже сильно чувствовался недостаток удобной земли для испомещения, и на это жаловались в Москве Флетчеру в царствование Федора. Правительство вынуждено было все более сокращать поместные дачи и даже оклады. В конце этого века среди провинциального дворянства встречаем чрезвычайно мелких помещиков, у которых оклады падали ниже предельной меры, назначенной по закону для поставки одного вооруженного конного ратника (150 десятин): назначали по 120 и по 60 десятин оклада. Еще скуднее бывали дачи, приближавшиеся уже к крестьянским участкам: встречаются помещики с 30,22, даже с 10 десятинами пахотной земли. Так образовалась значительная масса бедных провинциальных дворян, беспоместных или малопоместных. Десятый уездного дворянства XVI в. с отмеченными в них отзывами окладчиков дают много выразительных указаний на успех, с каким развивался этот дворянский пролетариат. Многие помещики в своих поместьях не имели ни одного крестьянского двора, жили. одними своими дворами, «однодворками»; отсюда позднее произошли класс и звание однодворцев. В десятнях встречаем такие заявления окладчиков: такой-то сын боярский «худ (малогоден, худо вооружен), не служит, от службы отбыл, на службу ходит пеш»; другой «худ, не служит, службы отбыл и вперед служити нечем, и поместья за ним нет»; третий «худ, не служит, и поместья за ним нет, и служити нечем, живет в городе у церкви, стоит дьячком на клиросе»; четвертый «не служит, от службы отбыл, служба худа, служити ему вперед нечем, и поруки по нем нет, поместья сказал 15 четей»; пятый «обнищал, волочится меж двор»; шестой «жил во крестьянех за Протасовым, поместья за собою сказал 40 четей»; седьмой — «мужик, жил у Фролова в дворниках, портной мастеришко; бояре осматривали и приговорили из службы выкинуть вон».

V. Поместное землевладение оказало неблагоприятное действие и на другие классы русского общества. Прежде всего оно подорвало развитие русских городов и городской промышленности. В XVI в. встречаем в центральных и северных уездах государства немало городов со значительным посадским, торгово-промышленным населением. Чем дальше на юг, тем скуднее становилось это население; в ближайших к степи городах, в области верхней Оки и верхнего Дона, даже вовсе не встречаем посадских людей. Города этого края — чисто военные, укрепленные поселения, наполнявшиеся служилым людом разных чинов. Но и впоследствии, когда южная граница отодвинулась далеко на юг, в этих городах туго водворялось торгово-промышленное население. Поместная система, увлекая массу служилых людей из города в деревню, лишала городскую промышленность и городской ремесленный труд сбыта и спроса, главных наиболее доходных потребителей. Служилые люди, обживаясь в своих поместьях и вотчинах, старались завести своих дворовых ремесленников, все необходимое получать на месте, не обращаясь в город. Таким образом, у городских торговцев, ремесленников и рабочих исчезал целый класс заказчиков и потребителей. Вот чем, между прочим, объясняется необыкновенно медленный, зяблый рост наших городов и городской промышленности в ХVI—XVIIвв., и не только„ в южной, заокской, но и в центральной, окско-волжской полосе.

VI. Еще важнее действие поместной системы на положение крестьянского населения: она подготовила радикальную, даже роковую перемену в судьбе этого класса. Еще раз напомню вам, что завоевание царств Казанского и Астраханского открыло русскому земледельческому труду обширные пространства дикого поля, невозделанного степного чернозема по верхней Оке, верхнему Дону и по обе стороны средней Волги. На отодвигавшихся все далее окраинах строились новые укрепленные черты, куда переводились служилые люди из внутренних городов и где они получали поместья. Для заселения своих пустынных степных дач они искали крестьян-съемщиков и рабочих. Навстречу этим поискам из старых центральных областей шло усиленное переселенческое движение крестьян, искавших черноземной нови. Но с половины XVI в. правительство по финансовым и полицейским соображениям начало стеснять свободу крестьянских переселений. «Старым тяглецам», которые уже обсиделись на своих местах и были записаны в писцовые книги как ответственные дворовладельцы, а потому назывались «людьми письменными», запрещено было переходить на другие земли; перешедших ведено было возвращать в покинутые ими деревни. Это было не личное закрепощение крестьян, а полицейское прикрепление их к месту жительства, что, как увидим, совсем не одно и то же и даже исключало одно другое. Но крестьянский двор имел тогда очень сложный состав: при дворовладельцах, записанных в книги и отвечавших за податную исправность дворов, жили за их тяглом кроме их детей еще неотделенные братья, племянники, также захребетники, соседи и подсоседники, люди «нетяглые и неписьменные». Таких людей землевладельцам и разрешалось перезывать на свои пустоши и старые селища. Но эти люди, жившие дотоле за чужими хозяйствами, садились на новые места с пустыми руками, нуждались в обзаведении, в ссуде и подмоге. Этими людьми преимущественно и заселялись многочисленные новые поместья на обширной полосе к югу от средней Оки, между первой и второй оборонительной линией и даже южнее, по Быстрой Сосне, верхнему Осколу и верхнему Донцу. Так масса захребетников, живших за чужим тяглом, становились самостоятельными хозяевами. Значит, развитие поместной системы на степных окраинах вело к разрежению крестьянского двора, к упрощению его личного состава в центральных уездах. Но откуда брались у степных помещиков средства для хозяйственного обзаведения бездомных насельников их пустынных поместий? Мы уже знаем, что еще при отце Грозного служилые люди периодически получали денежное жалованье. В 1550-х годах, когда с отменой кормлений для них закрывался такой важный источник содержания, установлены были новые денежные оклады, очевидно повышенные. По десятням второй половины XVI в. можно заметить, что денежные оклады устанавливались в обратном отношении к доходности недвижимых имуществ служилых людей, поэтому окрайных степных помещиков складывали выше сравнительно с землевладельцами населенных внутренних уездов. До нас дошли от того времени десятни пяти поокских и заокских уездов (Муромского, Коломенского, Каширского, Ряжского и Епифанского) с обозначением денежных окладов. Книги относятся к 1590-м годам, кроме коломенской (1577 г.). По этим книгам средним числом приходилось единовременной денежной дачи по 1830 рублей на уезд. По закону 1555 г. городовым дворянам и детям боярским денежное жалованье раздавалось раз в четыре или в три года, но во вторую половину царствования Грозного, когда шла почти непрерывная война, при учащенных и расширенных мобилизациях раздавали жалованье городовым и в более короткие сроки. Мы примем для расчета трехлетнюю раздачу. В 15 таких раздач с 1555 г. до конца столетия на каждый из пяти уездов досталось средней суммой по 27 450 рублей, а в переводе на наши деньги (по пропорции 1:60) приблизительно по 1647 тысяч рублей. Примем эти уезды за примерные. На указанной полосе между первой и второй укрепленной линией, т.е. между средней Окой и высотой Алатырь — Орел, в нынешних губерниях Рязанской, Тульской и Орловской со смежными частями соседних губерний в конце XVI в. можно насчитать до 26 уездов. Итак, в указанные 45 лет казна перевела на среднюю Оку и далее на юг в поместные усадьбы до 43 миллионов рублей (на наши деньги), а если взять в расчет заселявшиеся тогда же уезды за второй линией, в губерниях Курской, Тамбовской, Воронежской, Симбирской, то эту сумму можно увеличить по крайней мере еще наполовину. Из этого денежного фонда, столь значительного для тогдашнего московского бюджета, заокские помещики устрояли на диком поле свои усады с 20, 30, 60, 75, 80 десятинами усадебной земли, на которой сажали и обзаводили деревни пришлых крестьян из людей «неписьменных и нетяглых». Как дело хозяйственных, колонизаторских усилий помещиков, эти усады приобретали характер наследственных имений, обыкновенно целиком переходили ко вдовам с малолетними сыновьями своих устроителей, а если последние были убиты на службе, то и с мужниным денежным окладом; сын-недоросль по достижении служебного возраста обязан был с «поместья отцовы усады службу служить и мать кормить». В этих заокских поместьях особенно явственно проявились две характерные черты поместной системы: решительное преобладание мелкого землевладения и стремление закрепить поземельные обязательства крестьян личной долговой зависимостью. Захребетник большого крестьянского двора, превращенный в самостоятельного дворовладельца посредством неоплатной барской ссуды, оказывался на степной нови в безвыходном положении. Поблизости не было крупных имений, ни церковных, ни боярских, владельцам которых выгодно было поддерживать крестьянское право выхода, перезывая к себе чужих крестьян; переселенца, задолжавшего мелкому помещику, выкупить было некому, а сойти «на поле», в степь, в «вольные казаки» не с чем по неимению оружия и навыка к нему. Можно думать, что в заокских помещичьих усадах раньше, чем где-либо, встретились условия, завязавшие первый узел крепостной неволи крестьян, положение которых в XV и XVI вв. будет предметом наших дальнейших занятий.

Вопрос о монастырских вотчинах. Распространение монастырей. Монастыри в северо-восточной России. Пустынные монастыри. Монастыри-колонии. Колонизаторская деятельность Троицкого Сергиева монастыря. Значение пустынных монастырей. Древнерусский месяцеслов. Древнерусская агиография. Состав и характер древнерусского жития. Мирские монастыри. Основатели пустынных монастырей. Странничество и поселение отшельника в пустыне. Пустынный общежительный монастырь.