Курс русской истории (Лекции XXXIII—LXI)

Ключевский Василий Осипович

Заключение

Сводя изложенные черты, можно так представить хозяйственное положение крестьянина XVI в.: это был в большинстве малоземельный и малоусидчивый хлебопашец, весьма задолженный, в хозяйстве которого все, и двор, и инвентарь, и участок, было наемное или заемное, который обстраивался и работал с помощью чужого капитала, платя за него личным трудом, и который под гнетом повинностей склонен был сокращать, а не расширять свою дорого оплачиваемую запашку. В следующий час мы увидим, какое положение создалось к началу XVII в. для крестьянства из всех условий его быта.

ЛЕКЦИЯ XXXVII

Мнение о прикреплении крестьян в конце XVI в. Закон 1597 г. о беглых крестьянах и предполагаемый указ об общем прикреплении крестьян. Порядные конца XVI и начала XVII в. Хозяйственные условия, подготовлявшие крепостную неволю крестьян. Поземельное прикрепление черных и дворцовых крестьян. Рост ссуды и усиление личной зависимости крестьян владельческих. Крестьянские свозы и побеги и законодательные меры против них. Положение владельческого крестьянства в начале XVII в. Выводы.

Мнение о прикреплении крестьян

Обращаемся к изучению одного из самых важных и самых трудных вопросов в нашей историографии — к вопросу о том, когда и как возникла крепостная неволя крестьян. Излагая последствия поместной системы, я сказал, что она подготовила коренную перемену в судьбе крестьянства. Эту перемену обыкновенно изображают такими чертами. До конца XVI в. крестьяне были вольными хлебопашцами, пользовавшимися правом свободного перехода с одного участка на другой, от одного землевладельца к другому. Но от этих переходов происходили большие неудобства как для общественного порядка, так и для государственного хозяйства и особенно для хозяйства мелких служилых землевладельцев, у которых богатые вотчинники и помещики сманивали крестьян, оставляя их без рабочих рук, следовательно, без средств исправно отбывать государственную службу. Вследствие этих затруднений правительство царя Федора издало указ, отменивший право крестьянского выхода, лишивший крестьян возможности покидать раз занятые ими земли. Все печальные последствия крепостного права, обнаружившиеся позднее, вышли из этого прикрепления крестьян к земле. Так как первый указ, отменявший крестьянское право выхода, был издан, когда государством правил именем царя Федора шурин его Борис Годунов, то на этого правителя падает вся ответственность за эти последствия: он — первый виновник крепостного права, крепостник-учредитель. В таком взгляде на происхождение крепостного права можно различить два главных положения: 1) в конце XVI столетия правительство одною общей законодательной мерой изменило юридическое положение крестьян, отняв у них право выхода, прикрепив их к земле, и 2) вследствие этого прикрепления крестьяне попали в неволю к землевладельцам.

Закон 1597 г

В изложенном изображении дела не все ясно и точно. Выходит прежде всего, как будто одновременно одним и тем же актом установлено было и поземельное прикрепление крестьян, и крепостное право. Но это два состояния различного характера и происхождения, во многих отношениях даже исключающие одно другое. В истории несвободных состояний под поземельным прикреплением крестьян разумеют государственную меру, привязывающую крестьян к земле независимо от их личного отношения к землевладельцу или, точнее, подчиняющую это отношение поземельному прикреплению; под крепостным правом разумеют право человека на личность другого, основанное первоначально, при самом его зарождении, на частном юридическом акте, на крепости,

независимо от отношения крепостного к земле, — право, отдававшее крепостного человека, по выражению нашего Свода законов, «в частную власть и обладание» господина. Значит, изложенное нами мнение соединяет в один момент акты столь несходные, как поземельное прикрепление и личная крепость. Это во-первых. Далее, не только не сохранилось общего указа, отменявшего крестьянский выход, но в уцелевших актах нет и намека на то, чтобы такой указ был когда-либо издан. Первым актом, в котором видят указания на прикрепление крестьян к земле как на общую меру, считают указ 24 ноября 1597 г. Но этот указ содержанием своим не оправдывает сказания об общем прикреплении крестьян в конце XVI в. Из этого акта узнаем только, что если крестьянин убежал от землевладельца не раньше 5 лет до 1 сентября (тогдашнего нового года) 1597 г. и землевладелец вчинит иск о нем, то по суду и по сыску такого крестьянина должно возвратить назад, к прежнему землевладельцу, «где кто жил», с семьей и имуществом, «с женой и с детьми и со всеми животы». Если же крестьянин убежал раньше 5 лет, а землевладелец тогда же, до 1 сентября 1592 г., не вчинил о нем иска, такого крестьянина не возвращать и исков и челобитий об его сыске не принимать. Больше ничего не говорится в царском указе и боярском приговоре 24 ноября. Указ, очевидно, говорит только о беглых крестьянах, которые покидали своих землевладельцев «не в срок и без отказу», т.е. не в юрьев день и без законной явки со стороны крестьянина об уходе, соединенной с обоюдным расчетом крестьянина и землевладельца. Этим указом устанавливалась для иска и возврата беглых временная давность, так сказать обратная, простиравшаяся только назад, но не ставившая постоянного срока на будущее время. Такая мера, как выяснил смысл указа Сперанский, принята была с целью прекратить затруднения и беспорядки, возникавшие в судопроизводстве вследствие множества и запоздалости исков о беглых крестьянах. Указ не вносил ничего нового в право, а только регулировал судопроизводство о беглых крестьянах. И раньше, даже в XV в., удельные княжеские правительства принимали меры против крестьян, которые покидали землевладельцев без расплаты с ними. Однако из указа 24 ноября вывели заключение, что за 5 лет до его издания, в 1592 г., должно было последовать общее законоположение, лишавшее крестьян права выхода и прикреплявшее их к земле. Уже Погодин, а вслед за ним и Беляев основательно возражали, что указ 24 ноября не дает права предполагать такое общее распоряжение за 5 лет до 1597 г.; только Погодин не совсем точно видел в этом указе 24 ноября установление пятилетней давности для исков о беглых крестьянах и на будущее время. Впрочем, и Беляев думал, что если не в 1592 г., то не раньше 1590 г. должно было состояться общее распоряжение, отменявшее крестьянский выход, потому что от 1590 г. сохранился акт, в котором за крестьянами еще признавалось право выхода, и можно надеяться, что со временем такой указ будет найден в архивах. Можно с уверенностью сказать, что никогда не найдется ни того, ни другого указа, ни 1590, ни 1592 г., потому что ни тот, ни другой указ не был издан. Некоторые высказывали даже мысль, что указ 24 ноября 1597 г. и есть тот самый закон, которым крестьяне впервые были прикреплены к земле, но не прямо, а косвенно: без предварительного запрещения правительство признало незаконными все крестьянские переходы, совершившиеся в последние 5 лет до издания этого указа, и дозволило покинувших свои участки крестьян возвращать на них как беглецов. Погодин, не признавая прикрепления крестьян при царе Федоре по особому общему закону, думал, что крепостное право установилось несколько позднее, постепенно, как-то само собой, не юридически, помимо права, ходом самой жизни. Разберемся в явлениях, какие встречаем в поземельных актах XVI и начала XVII в., чтобы видеть, что, собственно, случилось с крестьянами в то время.

Порядные XVI—XVII вв

До нас дошло значительное количество порядных записей, в которых крестьяне уговариваются с землевладельцами, садясь на их земли. Эти порядные идут с половины XVI в. до половины XVII в. и даже далее. Если вы, читая эти записи, забудете сказание о прикреплении крестьян при царе Федоре, то записи и не напомнят вам об этом. Крестьяне в начале XVII в. договариваются с землевладельцами совершенно так же, как они договаривались во второй половине XVI в. Крестьянин обязывался в случае ухода заплатить землевладельцу пожилое за пользование двором, возвратить ссуду и вознаградить землевладельца за льготу, которой пользовался. Возможность для крестьянина уйти от землевладельца предполагается в порядных сама собою, как право крестьянина. Предположение, что в конце XVI в. крестьяне были лишены этого права и прикреплены к земле, делает непонятным целый ряд порядных, составленных по узаконенной форме. Так, один монастырь, переводя в 1599 г. своих крестьян из одного имения в другое, заключает с ними новый договор, рядится с ними как с вольными съемщиками. Другой акт того же года рассказывает, что монастырь долго искал одного своего крестьянина, убежавшего без расплаты, наконец, отыскавши его в вотчине одного служилого человека, потребовал назад. Вдова землевладельца выдала беглеца. Во время Русской Правды крестьянин за такой побег был бы обращен в полного холопа. Теперь, после предполагаемого прикрепления, монастырь не только не наказывает беглеца, но заключает с ним новый договор и даже дает ему на обзаведение новую ссуду и льготу. Такие же явления замечаем и в царствование Михаила. По договору, заключенному в 1630 г., один крестьянин сел на землю Тихвинского монастыря со льготой и подмогой, освобожден был на год от казенных податей и вотчинного оброка, взял у монастыря на обзаведение 10 рублей (более ста рублей на наши деньги) и 10 четвертей разного хлеба. В порядной встречаем условие: «Если, — говорит крестьянин, — я не буду жить за монастырем на своем участке по своему приговору или если стану где на стороне рядиться в крестьяне, монастырю взять на мне за денежную и за хлебную подмогу и за льготу 30 рублей, по сей порядной записи», — и только. Порядная и не предполагает мысли о незаконности ухода крестьянина с участка, снятого им у монастыря; крестьянин обязуется только заплатить неустойку, чтобы вознаградить землевладельца за сделанные им расходы. Итак, по порядным грамотам незаметно общего прикрепления крестьян к земле и в первой половине XVII в., по крайней мере в царствование Михаила. С другой стороны, некоторые крестьяне являются прикрепленными к земле, лишенными права выхода уже задолго до предполагаемого указа об общем поземельном прикреплении крестьян. В 1552 г. дана была черным крестьянам Важского уезда царская грамота, которая предоставляла сельским обществам того уезда право возвращать своих «старых», т.е. давних, тяглецов, вышедших на монастырские земли, бессрочно и беспошлинно и сажать их на покинутые участки, хотя тут же дается им право призывать на свои пустоши крестьян со стороны. Это распоряжение касалось черных, государственных крестьян. Но и все тяглые крестьяне являются тогда же как бы прикрепленными к земле или тяглу. В 1560-х годах богатым солеварам Строгановым отданы были обширные пустые земли по Каме и Чусовой с правом населять их новоприходцами, призывая последних со всех сторон. Строгановы не могли только принимать к себе крестьян «тяглых и письменных», т.е. посаженных на тягло и записанных в податные поземельные книги: таких поселенцев Строгановы обязаны были выдавать назад по требованию местных начальств с семьями и со всем имуществом. Итак, предположение об указе, отменившем крестьянский выход и прикрепившем крестьян к земле в конце XVI в., не оправдывается ни с той, ни с другой стороны, ни предшествующими, ни последующими явлениями.

Условия, подготовлявшие неволю крестьян

Чтобы понять, в чем дело, надобно прежде всего остановиться на вопросе: было ли что отменять законодателю XVI в.? Внимательно изучая поземельные договоры того времени, встречаем указания на крестьянский «отказ», на свободный и законно совершенный переход крестьянина от одного землевладельца к другому; но легко заметить и то, что такие случаи были чрезвычайно редки. Порядные записи, в которых такой переход указывается прямо или подразумевается, — исключительные явления: такие договоры совершались теми немногими крестьянами, которые могли расплатиться с землевладельцами или которые впервые садились на крестьянское тягло из вольных людей. Большая часть порядных записей, нам известных, написана была такими вольными людьми, переходившими в разряд тяглых. Огромная масса тяглых крестьян уже не пользовалась правом перехода не потому, что это право было отменено общим законом, а потому, что сами крестьяне лишились или частными мерами были лишены возможности им пользоваться. Это лишение было делом продолжительного и сложного процесса, в котором и завязались основные, первичные условия крепостного права. Изложу этот процесс в самых общих чертах. Приблизительно с конца XIV до начала XVII в. среди крестьянства центральной окско-волжской Руси идет непрерывающееся переселенческое движение, сначала одностороннее — на север, за верхнюю Волгу, потом, с половины XVI в., с завоеванием Казани и Астрахани, двустороннее — еще на юго-восток, по Дону, по средней и нижней Волге. Среди этого движения в составе крестьянства обозначились два слоя: сидячий, оседлый — это старожильцы и перехожий, бродячий — приходцы. Те и другие имели различную судьбу на землях черных и дворцовых, очень мало различавшихся между собою, и на землях владельческих, служилых и церковных. Старожильство означало давность местожительства или принадлежности к обществу, городскому или сельскому. Но первоначально оно не определялось точным числом лет: старожильцами считались и крестьяне, сидевшие на своих участках 5 лет, и крестьяне, говорившие про занимаемые ими земли, что их отцы садились на тех землях. Само по себе старожильство не имело юридического значения в смысле ограничения личной свободы старожильцев; но оно получало такое значение в связи с каким-либо другим обязательством. В обществах черных и дворцовых крестьян такова была круговая порука в уплате податей. Старожильцы образовали в таких обществах основной состав, на котором держалась их податная исправность; разброд старожильцев вел к обременению остававшихся и к недоимкам. Насущною нуждою этих обществ было затруднить своим старожильцам переход на более льготные земли, особенно церковные. Выход затруднялся и уплатой довольно значительного пожилого, которое рассчитывалось по числу лет, прожитых уходившим старожильцем на участке; расчет становился даже невозможным, если во дворе десятки лет преемственно жили отец и сын. Навстречу тягловым нуждам черных и дворцовых обществ шло и правительство, уже в XVI в. начинавшее укреплять людей к состояниям, к тяглу или к службе, чтобы обеспечить себе прочный контингент тяглых и служилых людей. Двусторонние условия привели к тому, что частные и временные меры, обобщаясь, завершились к началу XVII в. общим прикреплением старожильцев не только к состоянию, но к месту жительства. Из одного акта 1568 г. видим, что общим правилом было возвращать в дворцовые села ушедших крестьян, если то были старожильцы тех сел. Вместе с таким значением старожильства в конце XVI в., по-видимому, установлен был для него и точный срок давности. Уставная грамота, данная городу Торопцу в 1591 г., говорит о «заповедных летах», в продолжение которых торопчане могли возвращать в посад вышедших из него старинных своих тяглецов на старинные их места. Если под этими заповедными летами разумеется срок давности, дававший тяглому человеку звание старожильца, то можно думать, что именно этот срок вскрывается в одном акте, составленном несколько позднее. В 1626 г. дана была Спасскому монастырю в Ярославле правая грамота по делу о записке в посадское тягло людей и крестьян, живших на монастырской земле в Ярославле. В 1624 г. при описи города Ярославля указано было разыскать, какие люди жили на монастырской земле в посаде, и если окажется, что они были люди вольные или старинные монастырские, а не государевы тяглые или хотя и бывали в тягле за государем, «а вышли из-за государя больше десяти лет или в свое место оставили на своих местах жильцов тяглых людей», тех людей писать за монастырем по-прежнему и к посаду не приписывать, равно и про ярославцев, ушедших с посада, разыскать, куда и когда они ушли, и если ушли «не больше десяти лет», воротить их в Ярославль и посажать на покинутые ими места. Заместительство, приравненное здесь к старожильству, прямо указывает на круговую поруку как на источник прикрепления старожильцев. Наконец, и все тяглые и письменные люди черных волостей, записанные в тягло по книгам, признаны были, как старожильцы, прикрепленными к своим землям или обществам. В наказе 1610 г. Левшину, управителю посада Чухломы и черных волостей Чухломского уезда, это прикрепление выражено решительно и указан его источник — стремление поддержать податную исправность плательщиков и остановить сокращение податной пашни. Левшину предписывалось крестьян из государевых волостей никуда не выпускать и за государя крестьян ни из-за кого не вывозить до указу; так как «прожиточные крестьяне-горланы с себя убавливали пашни, с выти стали жить на полвыти или на трети, не хотя государевых податей платити, а те свои доли наметывали на молодших людей, а вместо той своей пашни пашут на пустошах и сено косят на пустых долях», то Левшину это расследовать и распорядиться, чтобы крестьяне убавочные пашни пахали, тяглой пашни с себя не сбавливали, платили бы со своих вытей по животам и по промыслам. Таким образом, государственные и дворцовые крестьяне были прикреплены к земле и образовали замкнутый класс: ни их не выпускали на владельческие земли, ни в их среду не пускали владельческих крестьян, и это обособление является в подмогу круговой поруке для обеспечения податной исправности сельских обществ. Такое прикрепление, разумеется, не имело ничего общего с крепостным правом. Это чисто полицейская мера.

Ссуды

Как на казенных землях круговая порука привела к поземельному прикреплению крестьян, так на землях владельческих ссуда подготовила крепостное право. Около половины XV в. застаем владельческих крестьян с признаками довольно льготного положения, несмотря на широкое распространение ссуды или издельного серебра. Переход крестьян не был стеснен ни сроком, ни обязанностью немедленной уплаты занятого серебра: крестьянин-серебряник мог уплачивать свой долг землевладельцу в два года по уходе без процентов. Старожильцы даже пользовались особыми льготами за то, что усидчиво сидели на своих местах или добровольно на них возвращались. Но с конца XV в. положение этих крестьян изображается совсем в ином свете. Преподобный Иосиф Волоколамский убеждает окрестных землевладельцев во вреде непосильных работ и оброков, какими они привыкли обременять своих крестьян. Вассиан Косой в полемике с землевладельческим монашеством жестоко нападает на него за то, что оно разоряет своих крестьян жадным ростовщичеством и бесчеловечно выбивает разоренных из своих сел. Герберштейн, дважды приезжавший в Москву при отце Грозного и хорошо ознакомившийся с порядками в его государстве, пишет, что крестьяне здесь работают на своих господ шесть дней в неделю, что положение их самое жалкое и имущество их не ограждено от произвола родовитых и даже рядовых служилых людей. В первой половине XVI в. крестьяне еще свободно переходили с места на место. В житии Герасима Болдинского читаем, что когда к основанному им под Вязьмой монастырю начали стекаться из окрестных волостей крестьяне, слыша о хозяйственном благоустройстве обители, и основали около нее слободу, проезжавший через Вязьму сановник из Москвы, узнав про то, рассердился, зачем эти монастырские слобожане не тянут тягла вместе с мирскими крестьянами, велел призвать их к себе и бить нещадно, а когда Герасим вступился за своих, боярин обругал преподобного, послав ему «нелепые глаголы», а задержанных поселенцев приказал бить пуще прежнего. Различные условия содействовали ухудшению положения владельческих крестьян: и усиление податных тягостей с расширением государства, и развитие служилого поместного землевладения с отягчением службы помещиков от учащавшихся войн, и распространение ссудного крестьянского хозяйства, особенно на поместных и церковных землях, и нерадение законодательства о регулировании поземельных отношений крестьян, которым только предписывалось во всем своего владельца слушать, пашню на него пахать и оброк ему платить, чем он их изоброчит. Но до половины XVI в. в поземельных описях и актах центральных уездов государства крестьянство является населением, довольно плотно сидевшим по многодворным селам и деревням на хороших наделах, с ограниченным количеством перелога и пустошей. Иностранцы, проезжавшие в половине XVI в. из Ярославля в Москву, говорят, что край этот усеян деревушками, замечательно переполненными народом. Во второй половине века, особенно в его последние десятилетия, картина резко изменяется. Сельское население центра сильно редеет: старые деревни превращаются в пустоши; починки попадаются редко или совсем отсутствуют; по городам, селам и деревням отмечается в актах небывалое дотоле множество пустых дворов и дворовых мест, где и постройки уже исчезли; в Муроме на посаде в 8 лет (1566—1574) из 587 тяглых дворов осталось только 111; англичанин Флетчер по пути между Вологдой и Москвой встречал села, тянувшиеся на версту, с избами по сторонам дороги, но без единого обывателя; площадь пашни переложной и лесом зараставшей расширяется; остававшиеся на старых местах крестьяне сидят на сокращенных пахотных

участках; одновременно с сокращением крестьянской запашки увеличивается барская пашня, обрабатываемая холопами за недостатком крестьянских рук. На счет центра заселялись юго-восточные окраины, верхняя Ока, верхнее Подонье, среднее и нижнее Поволжье. При такой перемене в распределении населения положение центрального владельческого крестьянства затруднялось и в хозяйственном, и в юридическом отношении. Государственные и владельческие повинности становились тяжелее по мере убыли рабочих сил. Ссудное хозяйство расширялось, а с ним усиливалась и долговая зависимость крестьян. И старые землевладельцы центральных областей, надо полагать, поддерживали дело новых степных помещиков — разрежение старинного крестьянского двора, образуя усиленной ссудой новых домохозяев из неотделенных членов старых семей — из сыновей, младших братьев и племянников. На владельческих землях, так же как и на черных и дворцовых, существовал слой старожильцев, но с иным характером. Там старожильцы — основные кадры, которые поддерживали тягловую способность сельских общин, несли на своих плечах всю тяжесть круговой поруки; здесь это наиболее задолжавшие, неоплатные должники. Я уже говорил, как разлагались стянутые круговой порукой старые волостные общества с появлением среди них привилегированных частных имений, вотчин и поместий, образовавших в их составе особые общества, новые юридические лица. В 1592 г. все крестьяне поместья Астафья Орловского в Вологодском уезде заняли у другого дворянина «в мирской расход на все поместье» 4 рубля (более 200 рублей на наши деньги) и совершили заем без всякого участия своего помещика. Но в круговой крестьянской поруке по уплате податей землевладелец должен был принять участие: облагая своих крестьян работой и оброком по усмотрению, нередко обладая правом суда и полицейского надзора над ними, даже правом льготить их от государского тягла, он неизбежно становился ответственным посредником в их делах о казенных платежах и повинностях, даже когда волость сохраняла свою тягловую цельность, и все волостные крестьяне без различия землевладельцев «тягло государское всякое тянули с волостью вместе, по волостной ровности», т.е. по уравнительной разверстке. В этом обособлении вотчин и поместий — начало и причина ответственности землевладельцев за казенные платежи своих крестьян, которая потом стала одною из составных норм крепостного права. Уже в XVI в. землевладельцу приходилось иногда самому платить подати за своих крестьян. В 1560 г. власти Михалицкого монастыря жаловались царю, что их крестьяне терпят многие обиды от соседних помещиков и вотчинников и они, власти, принуждены постоянно давать своим разоряемым крестьянам льготы в монастырских повинностях, «да и тягли многие (казенные налоги) во много лет, измогаясь и займуя, за тех своих крестьян платили сами собою». Собственный интерес побуждал благоразумного землевладельца становиться хозяйственным попечителем своих крестьян раньше, чем закон дал ему право быть их обладателем. Этим и объясняется положение старожильцев на владельческих землях. Землевладелец не стал бы слишком щедро льготить крестьянина и даже платить за него подати, если б видел в нем кратковременного сидельца, которого ближайший юрьев день осенний может унести с его участка. Его заботой было усадить крестьянина возможно прочнее, сделать старожильцем. Естественные побуждения клонили к тому и самого крестьянина. Обстроившись и обжившись на своем месте, домовитый хлебопашец не мог иметь охоты без нужды бросать свой участок, в который вложил много своего труда, в усадьбе которого нередко родился. Некоторые признаки указывают на присутствие значительного класса старожильцев и на владельческих землях до половины XVI в. Потом, с завоеванием Поволжья, крестьянство было взбудоражено переселенческим движением с центрального суглинка на южный чернозем. Уход младших членов семьи, людей неписьменных, на новые места обессиливал старый крестьянский двор и вынуждал его сокращать запашку. На владельческих землях множество крестьянских дворов, значившихся жилыми по описям первой половины века, в конце его являются пустыми: хлебопашца, которому наскучила работа над неподатливым лесным, хотя и отческим суглинком, манила степная черноземная новь с новыми ссудами и льготами. Навстречу опасности остаться без «живущего», с одними «пустошами, что были деревни», центральные землевладельцы шли с усиленными ссудами, льготами и неустойками; и ссуда, и неустойка за уход и за неисполнение обязательств к концу XVI в. постепенно увеличиваются: первая с полтины поднимается до 5 рублей (225 рублей), вторая — с 1 рубля до 5 и 10 рублей. На отдельных примерах можно видеть, как трудно было рассчитаться крестьянину, засидевшемуся у землевладельца до старожильства, т.е. просидевшему больше 10 лет. Возьмем наиболее легкие условия расчета. Крестьянин порядился на участок и взял 3 рубля ссуды без льготы, что бывало нечасто. Прожив 11 лет и став старожильцем, он при уходе должен был возвратить ссуду и уплатить за свой двор пожилое, в лесных местах по 14 копеек за год (в полевых местах, где было далеко до «хоромного», строевого леса, — вдвое), и пошлин 6 копеек. Все эти платежи во второй половине XVI в. составили бы на наши деньги сумму больше 200 рублей. Меньше этого пришлось бы платить редкому старожильцу. Приведу пример краткосрочного сиденья. В 1585 г. два казенных или дворцовых крестьянина сели на пустую монастырскую деревню с обязательством в три льготных года поставить двор и хоромы, обстроиться, распахать и унавозить запустевшую пашню и за это получили 5 рублей ссуды. Если бы они отсидели льготные годы, не исполнив обязательств, и захотели бы уйти, они должны были бы заплатить пожилое за три года, ссуду и 10 рублей неустойки, как уговорились с монастырем: все это на наши деньги составило бы сумму около 700 рублей. Едва ли бы они оказались в состоянии уплатить такой долг. Как свободные люди, они могли уйти и без расплаты; но тогда монастырь вчинил бы против них иск о взыскании, суд присудил бы их к уплате и по их несостоятельности выдал бы их монастырю «до искупа», т.е. превратил бы их на много лет в срочных холопов кредитора, зарабатывающих свой долг. Так ссуда создавала отношения, в которых владельческому крестьянину приходилось выбирать между бессрочно-обязанным крестьянством и срочным холопством. Это было не полицейское прикрепление к земле, какое установила круговая порука для государевых черных крестьян, а хозяйственная долговая зависимость от лица, от землевладельца-кредитора, по общему гражданскому праву. Эту разницу надобно особенно принять во внимание, чтобы избежать недоразумений.

Свозы и побеги

Итак, крестьянское право выхода к концу XVI в. замирало само собой, без всякой законодательной его отмены. Им продолжали пользоваться лишь немногие крестьяне, поселение которых не соединялось ни с какими затратами для землевладельцев и которым потому легко было рассчитаться с ними, заплатив только пожилое. Для остальных крестьян вольных переход выродился в три формы: побег, своз и сдачу — заместительство уходившего другим жильцом. В поземельных описях XVI в. первые две из этих форм обозначаются выражениями: «выбежал», «сшел» или «сбег безвестно», «скитается», «вывезен» тем-то или туда-то. Между этими формами была разница качественная и количественная. Побег возвращал задолжавшему крестьянину свободу, но был незаконен; своз допускался законом, но не возвращал крестьянину свободы; сдача возвращала свободу и допускалась законом, но была затруднительна сама по себе и возможна лишь в редких случаях. На дворцовых землях великого князя Симеона Бекбулатовича в Тверском уезде, по книге 1580 г., из 306 случаев крестьянского перехода не отмечено ни одного заместительства. Случаи нормального перехода без сторонней помощи и нарушения закона довольно редки: их — 17%. Чаще случались побеги не в срок и без отказа, без установленной явки, без уплаты пожилого, вообще без расплаты с землевладельцем: их — 21%. Господствующей формой перехода был своз: на землях Бекбулатовича таких случаев отмечено 61%с лишком. Это понятно. Крестьянин редко мог расплатиться с землевладельцем; обыкновенно его выручал другой землевладелец, который вносил за него пожилое и ссуду и вывозил его на свою землю. Такой крестьянин, меняя участок, не менял своего юридического положения, а лишь переходил от одного кредитора к другому. Свозы крестьян чрезвычайно усилились в продолжение XVI в. В этой операции принимали участие землевладельцы всех разрядов, и монастыри, и бояре, и мелкие вотчинники, и помещики; даже черные и дворцовые волости свозили крестьян у светских землевладельцев, притом «насильством», против воли господ, нуждаясь в тяглецах на пустые участки. Благодаря этой погоне за крестьянами в XVI в. возникла ожесточенная борьба землевладельцев за крестьянские руки. Время около 26 ноября, юрьева дня осеннего, было порой, когда в селах и деревнях разыгрывались сцены насилия и беспорядков. Приказчик богатого светского землевладельца, слуга или посольский богатого монастыря ехал в села черных крестьян или мелких помещиков и «отказывал» крестьян, подговорив их к переселению, платил за них ссуду и пожилое и свозил на землю своего господина. Крестьянские общества и мелкие землевладельцы, лишаясь тяглецов и рабочих рук, старались силой удержать их, ковали свозимых крестьян в железа, насчитывали на них лишние платежи и грабили их пожитки, а не то собирали своих людей и встречали самих отказчиков с каким могли оружием в руках. Жалобы мелких помещиков и государственных крестьян ярко рисуют эти юрьевские столкновения.

Меры против них

Обе формы, в какие выродилось крестьянское право перехода, а не самое это право, московское правительство с конца XVI в. старалось стеснить или даже уничтожить. И побеги и свозы, не улучшая положения крестьян, сопровождались важными неудобствами для государства и государственного хозяйства, а особенно для сельских обществ с круговой порукой и для обязанных службой мелких землевладельцев. Крестьянский выход превратился в одностороннюю привилегию или в игру крупных землевладельцев, не поддерживавшую свободу крестьян, но сильно вредившую интересам государства. Сельские общества казенных крестьян, теряя своих тяглецов, становились неисправными податными плательщиками; мелкие служилые землевладельцы, лишаясь рабочих рук, переставали быть исправными ратниками. Наконец, крестьянские свозы и побеги косвенно содействовали переходу тяглых крестьян в класс холопов. Судебник 1497 г., определяя условия крестьянского выхода, назначает только срок для него с уплатой пожилого за двор. В Судебнике 1550 г. встречаем важное добавление: «А который крестьянин с пашни продастся кому в полную в холопи, и он выйдет бессрочно, и пожилого с него нет». Крестьянин, запутанный свозами в своих долговых обязательствах, разрушивший свое хозяйство побегами, невольно мог искать выхода из своих затруднений в этой добавке Судебника. Но, становясь полным холопом, тяглый крестьянин переставал быть податным плательщиком, пропадал для казны. Против этих невыгодных последствий крестьянского выхода и было направлено московское законодательство конца XVI и начала XVII в. В царствование Бориса Годунова 28 ноября 1601 г. издан был указ, по которому дозволялось вывозить крестьян друг у друга только мелким землевладельцам, служилым людям второстепенных и низших чинов, и то не более двух крестьян зараз; землевладельцы Московского уезда, в большинстве люди высших чинов и крупные вотчинники, равно церковные учреждения, а также черные и дворцовые волости совсем лишены были права вывозить чьих-либо крестьян на свои земли. Этот указ является мерой, направленной против землевладельцев в пользу крестьян: он гласит, что царь позволил давать крестьянам выход по причине налогов и взысканий, которыми землевладельцы их обременяли. Указ начинается объявлением о дозволении выхода крестьянам, а далее ведет речь вовсе не о выходе, а о вывозе крестьян землевладельцами; под выходом разумели уже только вывоз, которым заменился выход. Указ 24 ноября 1602 г. повторил прошлогоднее ограничение вывоза, но мотивировал его не каким-либо общим законом, прежде изданным, а желанием прекратить бои и грабежи, которыми обыкновенно сопровождался своз крестьян одним землевладельцем у другого. Так как эти беспорядки происходили от нежелания землевладельцев отпускать перезываемых крестьян, то оба указа, и 1601 г., и 1602 г., надобно понимать в том смысле, что они определяют, кому у кого дается право вывозить крестьян, т.е. вывозить без согласия их владельцев, только по соглашению с вывозимыми крестьянами. Следовательно, вывоз крестьян с дозволения их владельцев был признан постоянным правилом, изъятие из которого допускалось этими указами как временная мера только на те два года, когда они были изданы. Притом второй указ дозволял вывозить крестьян «во крестьяне ж», т.е. даже в дозволенных границах вывоз не мог выводить крестьян из их тяглого состояния: крестьянин и у нового владельца должен был оставаться крестьянином, не переходя в нетяглые дворовые люди. При первом самозванце указом 1 февраля 1606 г. прямо запрещен был переход крестьян в холопство. В продолжение 1601—1603 гг. на Руси были неурожаи. Это заставило многих крестьян бежать от своих землевладельцев, отказавшихся поддерживать их хозяйство в голодные годы. Многие беглецы, принятые другими землевладельцами, поступили к ним в холопство. Указ 1 февраля предписывал всех крестьян, бежавших до голодных лет и отдавшихся в холопство, возвращать к старым владельцам по-прежнему в крестьянство. Этим отменялась статья Судебника 1550 г., дозволявшая крестьянам продаваться с пашни в холопство. Крестьяне, бежавшие от своих землевладельцев, отказавшихся кормить их в голодные годы, не возвращались на прежние места, оставаясь в том состоянии, в какое вступили после побега. Все эти указы не признают крестьян прикрепленными ни к земле, ни к землевладельцам, не касаются и права выхода, а говорят только о крестьянах свозных и беглых. Не отменяя права выхода, законодательство направлялось только против невыгодных для государственного порядка последствий этого права: 1) оно старалось прекратить переход крестьян в нетяглое состояние, в холопство; 2) оно пыталось уничтожить игру в крестьян, какую вели крупные землевладельцы, сманивая их с земель казенных крестьянских обществ или мелких землевладельцев; наконец, 3) по искам землевладельцев оно преследовало незаконные побеги крестьян, нарушавшие право собственности землевладельцев. Такое отношение законодательства, не вмешивавшегося в юридическое существо сделок землевладельцев с крестьянами, а только стремившегося предотвратить злоупотребления, поддерживало чисто гражданский характер этих сделок. На то же указывает и пятилетняя исковая давность, установленная законом 1 февраля 1606 г. для дел о крестьянских побегах: «А на беглых крестьян… дале пяти лет суда не давати». Законодательные меры против беглых крестьян завершились указом 9 марта 1607 г., который впервые попытался вывести крестьянские побеги из области гражданских правонарушений, преследуемых по частному почину потерпевшего, превратив их в уголовное преступление, в вопрос государственного порядка: розыск и возврат беглых крестьян независимо от исков землевладельцев он возложил на областную администрацию под страхом тяжкой ответственности за неисполнение этой новой для нее обязанности, а за прием беглых, прежде безнаказанный, назначил сверх вознаграждения потерпевшему землевладельцу большой штраф в пользу казны по 10 рублей (около 100 рублей на наши деньги) за каждый двор или за одинокого крестьянина, а подговоривший к побегу сверх денежной пени подвергался еще торговой казни (кнут). Однако и этот указ допустил давность для исков о беглых крестьянах, только удлиненную до 15 лет. Зато он прямо признал личное, а не поземельное прикрепление владельческих крестьян: тем из них, которые за 15 лет до указа записаны в поземельных описях, в писцовых книгах 1592—1593 гг., указано «быть за теми, за кем писаны». Однако указ или не удался, или понят был только в смысле запрещения крестьянских побегов и вывозов, а не как отмена законного выхода крестьян. Крестьянские порядные и после того совершались на прежних условиях; самое допущение 15-летней исковой давности для беглых поддерживало за крестьянскими поземельными договорами характер чисто гражданских отношений. Указ был издан, когда разгоралась смута, несомненно помешавшая его действию. Он затягивал узел обязательных отношений крестьян к господам, когда колебались все основы государственного порядка, когда тяглые и несвободные классы сбрасывали с плеч свои старые обязательства и еще менее стеснялись новыми.

Владельческие крестьяне в начале XVII в

Таким образом, вопрос о владельческих крестьянах до конца смуты оставался нерешенным. Хозяйственная зависимость их от землевладельцев все усиливалась, фактически лишая их права выхода. Но законодательство не отменяло этого права прямо и решительно, а только стесняло невыгодные для государства формы, в которые оно вырождалось; не установляя крепостной неволи крестьян, оно старалось пресекать нарушения законных отношений между обеими сторонами. Такое положение дела помогло к началу XVII в. укорениться среди землевладельцев взгляду на крестьян как на своих крепостных. Выражение этого взгляда встречаем уже в царствование Бориса Годунова в известии современного наблюдателя, иноземца Шиля, который писал, что еще при прежних государях московских землевладельцы привыкли считать своих крестьян за крепостных (Die Bauern… von ihren Herren fur Leibeigene gehalten worden). Согласно с этим взглядом, во второй половине XVI в. землевладельцы в своих духовных приказывают своим крестьянам наравне с дворовыми людьми работать на их вдов до смерти последних. К исходу смуты выяснились в вопросе две идеи: 1) о необходимости прекратить выход, т.е. вывоз крестьян без согласия их владельцев, как главный источник беспорядков и злоупотреблений в сельской жизни и 2) о том, что владельческий крестьянин если и крепок, то не земле, а землевладельцу. Запрещения крестьянского выхода требуют и договор Салтыкова с Сигизмундом 4 февраля 1610 г., и договор московских бояр с ним же 17 августа того же года, и земский приговор ополчения Ляпунова (30 июня 1611 г.), которое собралось под Москвой выручать ее из рук поляков. Мысль о личном прикреплении настойчиво выступает в ряде вкладных монастырских грамот начала XVII в., в которых вкладчики на случай выкупа вкладной вотчины родичами ставят им условие: что монастырские власти крестьян посадят, дворов устроят, пашни распашут, лесу расчистят и сенных покосов раскосят, взять за то по их сказке, во что то вотчинное строение стало, «а посаженных крестьян вывести вон в троицкие вотчины». Но это была не норма, а только терпимая законом практика, которая всегда могла быть отменена судом. В 1622 г. Ларионов продал Маматову свою вотчину с условием, что в случае выкупа ее родичами Ларионов оплачивает ссуды, выданные Маматовым посаженным им крестьянам, «а крестьян (Маматову) вывести вон, а буде тех крестьян с вотчиною отсудят вотчичу», то на Ларионове взять за крестьян, за человека и за животы, смотря по крестьянским животам. Эта оговорка показывает, что в начале третьего десятилетия XVII в. вопрос о личной крестьянской крепости не был решен даже в принципе.