Курс русской истории (Лекции XXXIII—LXI)
Шрифт:
Боярская дума
Деятельность приказов объединялась высшим правительственным учреждением, руководившим отдельными ведомствами, — государевой боярской думой. В удельное время, как мы видели, эта дума составлялась из тех или других, вообще немногих бояр, призываемых князем особо по каждому важному делу. Теперь эта дума из тесного и изменчивого по составу совета с колеблющимся ведомством превратилась в постоянное сложное учреждение с более устойчивым составом и определенным кругом дел. Высшие сановники и знатнейшие слуги, заседавшие в удельной думе, все носили звание бояр. Когда в Московском государстве боярство распалось на несколько слоев, неодинаковых по своему происхождению и политическому значению, тогда и в личном составе думы произошло разделение на иерархические чины, соответствовавшие генеалогической знатности думных советников. Представители знатнейших боярских фамилий садились в думу с прежним званием бояр; люди второстепенной знати, состоявшей преимущественно из потомков старинного нетитулованного московского боярства, вводились в совет в звании окольничих, иногда дослуживаясь и до боярского чина; наконец, при великом князе Василии Ивановиче, а может быть и раньше, в составе думы появляется еще новый чин, получивший название «детей боярских, что в думе живут», потом называвшийся короче — думными дворянами; обыкновенно это были дельцы, дослуживавшиеся до места в думе из захудалых боярских фамилий или из дворянской массы, не принадлежавшей к боярству. Значит, думные чины представляли собой различные генеалогические слои служилого класса, сложившегося в XV—XVI вв. В думе присутствовали еще думные дьяки, статс-секретари и докладчики думы. При такой новой организации боярская дума состояла уже не из 3—4 бояр введенных, как в удельное время, а из нескольких десятков членов, носивших разные звания. Все они назначались в думу государем. Можно различить два элемента в ее составе — аристократический и бюрократический. В звания бояр и окольничих назначались обыкновенно старшие представители важнейших боярских фамилий; как скоро они достигали известного возраста, им «сказывали думу» — вводили в совет, соображаясь с местническими обычаями и отношениями. Напротив, думные дворяне и думные дьяки, большею частью люди незнатные, получали назначения по усмотрению государя за личные качества или государственные заслуги. Этот второй элемент пока мало заметен и мало влиятелен; во весь XVI в. дума сохраняла строго боярский, аристократический состав. Но правительственное значение думных людей не ограничивалось их сиденьем в думе. Все служилые люди, носившие звания бояр, окольничих и думных дворян, в силу своих званий были членами государственного совета и назывались думными людьми; но те же думные люди управляли московскими приказами, командовали полками в походах и правили областями в качестве наместников и воевод. Полковой воевода или уездный наместник, конечно, не могли постоянно заседать в московской думе; поэтому на ежедневные
Характер ее деятельности
Обсуждение дел в думе излагалось думными дьяками в протоколах или «списках государеву сиденью о всяком земском указе»; но это, кажется, не было постоянным правилом, и от XVI в. до нас не дошло таких записей. Только местнические тяжбы, которые решала дума, записывались подробно для дальнейших справок. Дьяки всегда помечали только приговоры думы, которые потом облекались в форму указа или закона. Приведу для примера случай из XVII в., достаточно выясняющий не только отношения пометы к указу, но и административный темперамент времени. На неумелое донесение нераспорядительного уездного воеводы положена была помета: «Отписать с опалой». Помета была разработана в указ, начинающийся внушительными словами: «И ты, дурак безумный, худой воеводишка! Пишешь» и пр. По отсутствию протоколов мы мало знаем о том, как шли совещания в думе и как составлялись приговоры. Но известно, что там бывали прения, даже возражения самому государю, «встречи». О великом князе Иване III рассказывали, что он любил встречу и жаловал за нее. Сын его Василий не был так сдержан и почтителен к чужому мнению: из бесед Берсеня-Беклемишева узнаем о бурной сцене, устроенной великим князем строптивому оппоненту, которого он с бранью выгнал из совета, положив на него опалу. Иногда, в тревожные времена, при борьбе придворных партий, прения разгорались, по словам летописи, в «брань велию, и крик и шум велик, и слова многие бранные». Это были редкие, исключительные случаи. Обычное течение дел в думе отличалось строгой чинностью, твердостью форм и отношений. По крайней мере такое впечатление выносится из уцелевших остатков деятельности думы. Ее строй, авторитет и обычный порядок делопроизводства как будто рассчитаны были на непоколебимое взаимное доверие ее председателя и советников, свидетельствовали о том, что между государем и его боярством не может быть разногласия в интересах, что эти политические силы срослись между собою, привыкли действовать дружно, идти рука об руку и что идти иначе они не могут и не умеют. Бывали столкновения; но они шли вне думы и очень слабо отражались на ее устройстве и деятельности. Бывали споры, но не о власти, а о деле; сталкивались деловые мнения, не политические притязания. По своему историческому складу боярская дума не сделалась ареной политической борьбы. Государь ежедневно делал много правительственных дел без участия боярского совета, как и боярский совет решал много дел без участия государя. Это вызывалось соображениями правительственного удобства, а не вопросом о политических правах и прерогативах, было простым разделением труда, а не разграничением власти. Случай с Берсенем — одна из немногих вспышек нервной раздражительности, вырвавшаяся наружу из этой бесшумной и замкнутой лаборатории московского государственного права и порядка. Здесь, по-видимому, каждый знал свое место по чину и породе и каждому знали цену по дородству разума, по голове. С виду казалось, в этой отвердевшей обстановке не было места политическим страстям и увлечениям, ни в какую голову не могла запасть мысль о борьбе за власть и значение; лица и партии со своими себялюбивыми или своекорыстными помыслами должны были исчезать под давлением государственного интереса и политического приличия или обычая. Таким же характером отличалась и деятельность московских приказов. В этой куче учреждений, возникавших в разное время, без общего плана, по указаниям и нуждам текущей минуты, было много путаницы и толкотни, изводилось много бумаги и времени, делалось немало административных грехов; но не слышно отзвуков политической борьбы. Во главе приказов большею частью ставились люди, которые заседали и в боярской думе, а там они были такими же послушными рутинными дельцами, как здесь являлись сдержанными лояльными советниками.
ЛЕКЦИЯ XXXIX
Перемены в областном управлении. Нормировка кормлений. Доклад и судные мужи. Губное управление. Его состав. Ведомство и процесс. Характер и значение. Два вопроса. Отношение губного управления к кормленщикам. Земская реформа. Ее причины. Введение земских учреждений. Ведомство и ответственность земских властей. Верное управление. Характер и значение реформы.
Перемены в областном управлении
Я изложил перемены, происшедшие в центральном управлении Московского государства с половины XV в. Не трудно заметить общее направление, в каком шла правительственная перестройка. В удельное время центральное управление было собственно дворцовым, ограждало и проводило личные и хозяйственные интересы удельного князя. С половины XV в. в Московском государстве оно постепенно выходит из тесной сферы княжеского дворцового хозяйства и приноровляется к потребностям общегосударственным, усвояет задачи общенародного блага. Разумеется, эта перемена не была следствием какого-либо перелома в политических понятиях московского государя или московского правительственного класса. Наоборот, самые эти понятия изменялись под влиянием перестройки управления, вынуждавшейся ходом дел, как говорится, силою вещей. Этот процесс, как бы сказать, исторического вымогания новых понятий особенно наглядно отразился на переменах, происшедших в областном управлении Московского государства с половины XV в. Здесь сквозь новые государственные нужды в усложнявшихся правительственных учреждениях и отношениях пробиваются непривычные для тогдашних умов идеи о различии общих и местных интересов, центра и областей, о необходимости надзора за местными властями и о способах регулирования их деятельности. Эти идеи носят еще первичный, элементарный характер, представляются частичными попытками; однако они постепенно складываются в целый план, направленный к стеснению, а потом и к отмене кормлений. Так, должности по областному управлению, бывшие удельными средствами содержания служилых людей, преобразовались в местные органы центрального управления.
Нормировка кормлений
Можно различить три главных момента в ходе этого переустройства областного управления. Первый момент обозначился тем, что центральное правительство стало точнее определять законодательным путем, установившиеся в силу обычая или практики права и ответственность областных управлений и, регулируя порядок кормления, стесняло произвол кормленщиков. Такую регламентацию областного управления встречаем как в общих узаконениях обоих Судебников, так и в местных уставных грамотах, какие жаловала центральная власть целым областям или отдельным городским и сельским обществам. Самое появление таких узаконений и грамот, регулировавших деятельность местных управителей, показывало, что центральная власть начинала заботиться об ограждении интересов местных обывателей от своих собственных агентов, т.е. начинала сознавать свое назначение охранять благо общества. Кормленщик, наместник или волостель, получал при назначении на кормление наказный, или доходный, список, своего рода таксу, подробно определявшую его доходы, кормы и пошлины. Притом натуральные кормы переложены были на деньги: так, по белозерской уставной грамоте 1488 г., наместник за рождественский корм получал с сохи вместо 10 печеных хлебов или ковриг 10 денег (около 5 рублей), вместо воза сена — 2 алтына (около 6 рублей) и т.д. Затем запрещено было кормленщикам самим собирать свои кормы с населения: это поручено было выборным от обществ, сотским — в городах и подгородных станах, старостам — в прочих сельских волостях. С течением времени становились определеннее и самые сроки кормлений. В XVI в. московское правительство, по-видимому, стремилось сокращать их: в эпоху второго Судебника общим правилом был, кажется, годовой срок, хотя бывали случаи кормлений двухлетних и трехлетних. Изложенные меры стесняли наместников и волостелей как кормленщиков, упорядочивая их отношения к плательщикам, предупреждая или смягчая обоюдные неудовольствия и столкновения сторон.
Доклад и судные мужи
Ко второму моменту в преобразовании местного управления можно отнести меры, в которых сказывалась попытка придать кормленщикам характер местных правителей в государственном смысле слова и в этом направлении изменить их судебно-административную деятельность. Эти меры стесняли не только произвол, но и самый объем власти кормленщика, изъемля наиболее важные дела из их компетенции. Средством этого ограничения служил двойной надзор за их действиями, шедший сверху и снизу. Надзор сверху выражался в докладе. Так называлось в древнерусских документах перенесение судебного или административного дела из низшей инстанции в высшую, из подчиненного учреждения в руководящее для окончательного решения, вершения, говоря языком этих документов. Так, путем доклада переносились дела из приказов «в верх», в Боярскую думу или к государю; точно так же и областные управители обязаны были докладывать известные дела центральным приказам. Областной управитель только разбирал дело, но решение по делу давалось центральным учреждением, подлежащим приказом или самой Боярской думой, причем, разумеется, пересматривалось и все делопроизводство с точки зрения его добросовестности и правильности. В продолжение XV и XVI вв. все большее количество дел, прежде вершившихся на месте, в области, идет от областных кормленщиков на
Губное управление
Итак, повторю, второй момент в переустройстве управления обозначился установлением двустороннего надзора за действиями областных кормленщиков. Участие земских выборных в отправлении правосудия было только вспомогательным коррективом суда кормленщиков. Уже в первой половине XVI в. обозначился и третий момент изучаемого процесса, состоявший в поручении местным мирам самостоятельного ведения дела, которое неудовлетворительно вели кормленщики, именно дела охраны общественной безопасности. Этим и началась замена кормленщиков выборными земскими властями. До царя Ивана IV наместники и волостели ведали и уголовные дела, сначала без доклада, а потом перенося важнейшие из них на пересмотр, решение или утверждение в столицу. Наиболее тяжкие уголовные преступления — разбой, душегубство, татьба, поджог и т.п. — все такие лихие дела, как они тогда назывались, были для наместников и волостелей самыми доходными судебными статьями, доставляли им наиболее значительные пошлины: за такие преступления осужденный подлежал «продаже» — конфискации всего имущества в пользу кормленщика за вычетом вознаграждения истцу, тогда как другие правонарушения давали ему только «противень против исцова» или «вполы исцова», т.е. пеню, равную иску или его половине. Значит, личный интерес областного правителя побуждал его преследовать лихие дела и карать за них; но у него не было ни побуждений, ни даже средств предупреждать их. Когда совершалось убийство, волостель, а чаще наместник, которому обыкновенно принадлежал суд по уголовным делам, требовал от общества, на земле которого совершено преступление, выдачи преступника; в противном случае общество платило ему виру в 4 рубля (в конце XV и в начале XVI в. не менее 400 рублей на наши деньги). Подвергались преследованию отдельные лихие дела, но не было учреждения, которое вело бы постоянную, организованную борьбу с лихими людьми, рецидивистами, профессиональными разбойниками и татями. Кормленщики, очевидно, не годились для такой борьбы. Между тем страшное развитие разбойничества, о котором говорят памятники тех веков, требовало особых органов управления для ограждения общественной безопасности и предупреждения преступлений. Правительство пробовало сначала посылать в области особых сыщиков для преследования лихих людей; но эти сыщики, требуя себе содействия от местных обществ, сами ложились на них новым бременем, чинили обывателям великие убытки и волокиту великую. Потому в Москве решили поручить уголовную полицию самим местным обществам. В малолетство Грозного, во время боярского правления, правительство начало давать городским и сельским обществам так называемые губные грамоты, предоставлявшие им преследование и казнь лихих людей. Так старинная обязанность земских обществ выдавать наместнику душегубцев теперь превратилась в их ответственное право ловить и казнить разбойников. И это дело устроялось очень постепенно, с большими колебаниями. В иных местах правительство поручало «разбойничьи дела делать» выборным присяжным заседателям на суде кормленщиков или наличным сотским и старостам под руководством известных уже нам городовых приказчиков; в других местах оно предписывало выбирать для этого дела особые, специальные власти. Уголовно-полицейский округ, в котором преследование лихих людей предоставлялось самому обществу, назывался губой. Первоначально губное окружное деление совпадало с мелким административным. Так, по губным грамотам 1539 г., белозерской и каргопольской, самым ранним актам этого рода, до нас дошедшим, обыватели всех классов, «свестясь меж собя все за один», для поимки и казни разбойников выбирали в каждой волости тех уездов голов из детей боярских, человека по 3 или по 4 на волость, а им в помощь — старост, десятских и лучших людей, которые выбирались из тяглого населения. Так в губном деле устанавливалась совместная деятельность служилого и тяглого общества с подчинением последнего первому. Но при этом из сел крупных привилегированных землевладельцев составлялись особые губы, независимые от волостных, со своими губными головами и целовальниками. Так, из 5 сел Кириллова монастыря в Белозерском уезде образована была в 1549 г. особая губа с 2 губными старостами, «выборными головами» из служилых людей и с целовальниками из крестьян тех же сел. Но эти монастырские губные головы по важным губным делам должны были съезжаться с волостными и становыми губными головами в г. Белозерске, где и вершили такие дела все вместе. Эти съезды, естественно, вели к объединению мелких губных единиц, к установлению всеуездной губной власти. Во второй половине XVI в. такая власть и явилась в виде всеуездных губных старост, по одному или по два на весь уезд, который теперь образовал одну цельную губу. Над белозерскими волостными и становыми губными головами, установленными в 1539 г., грамота 1571 г. поставила двух всеуездных губных старост. Подобное объединение губных учреждений происходило и в вотчинах крупных частных землевладельцев. В многочисленных селах Троицкого Сергиева монастыря, рассеянных по 22 центральным уездам, было несколько своих монастырских губ с выборными губными приказчиками и целовальниками, с губными избами, т.е. правлениями, и с тюрьмами при них для татей и разбойников — все на монастырском содержании. В 1586 г. над всеми этими монастырскими губами поставлен был общий губной староста из монастырских служилых людей.
Его состав
Став всеуездным, губное управление образовало сложную сеть руководящих и подчиненных полицейских органов, раскинувшуюся по всему уезду. Во главе их стояли губные старосты, избиравшиеся на всесословном уездном съезде, но только из служилых людей, по одному или по два на уезд. Они вели дела вместе с губными целовальниками, которых выбирали из своей среды одни тяглые люди, посадские и сельские, в прежних мелких губных округах, посадах, волостях, станах и селах. Старостам подчинены были сотские, пятидесятские и десятские, выбиравшиеся по сотням, полусотням и десяткам, полицейским участкам, на которые делились по числу дворов губные округа.
Ведомство и процесс
В губных учреждениях сказался рост сознания государственных задач: они были плодом мысли, что преступление не есть частное дело, а касается всего общества, затрагивает общее благо, а потому я преследование его есть обязанность государства и требует особых органов и приемов управления. Развитие этой мысли вело к постепенному расширению губного ведомства, захватывавшего все больший круг уголовных деяний. По второму Судебнику и по первым губным грамотам, этому ведомству из всех лихих дел предоставлен был только разбой, к которому потом были прибавлены татьба, а в XVII в. — душегубство, поджог, оскорбление родителей и другие. Для губных дел установлен был особый порядок делопроизводства. Кормленщики вели судные дела обвинительным или состязательным процессом, который, собственно, и назывался судом. Дело возбуждалось частным иском или обвинением и решалось признанием ответчика, свидетельскими показаниями, полем, присягой, письменными документами. Губной староста вел дела розыскным или следственным порядком. Дело возбуждалось и без частного иска — поимкой татя с поличным, повальным обыском — опросом обывателей о прежнем поведении обвиняемого, об его общественной благонадежности и оговором — указанием преступника с пытки на соучастников преступления. Эти улики имели силу судебных доказательств сами по себе, без сравнительной судебной оценки каждой из них. Частное обвинение в разбое, не поддержанное ни оговором, ни прямыми уликами, вело к повальному обыску, а облихованный к обыску, хотя бы бездоказательно, все-таки подвергался пытке и, если не сознавался в преступлении, «по обыску» осуждался на пожизненное тюремное заключение, а из имущества его вознаграждался истец. Цель губного процесса строго полицейская — предупреждение и пресечение «лиха», искоренение лихих людей. Губная грамота грозила губным властям: «А сыщутся лихие люди мимо их, и на них исцовы иски велеть имати без суда, да им же от нас (государя) быти кажненым». Потому губного старосту заботило не восстановление права в каждом случае его нарушения, а обеспечение общественной безопасности. Вступая в должность, он обязан был созвать в уездный город на съезд уездных жителей из всех классов общества: из духовенства белого и черного, из дворянства, городского и сельского населения — и опросить их под присягой, кто у них в губе лихие люди, тати и разбойники или их укрыватели, и, кого в этом общем предварительном обыске называли лихими людьми, тех брали и ставили перед губным старостой, а их имущество, переписав, берегли до окончания дела. Так начиналась сложная и шумная губная процедура по всему уезду с арестами, пыточными оговорами, очными ставками, «исцовыми исками», повторительными повальными обысками и пытками, конфискациями, виселицами.
Характер и значение
В этой громоздкой организации и ее хлопотливой деятельности настойчиво проводилась двоякая тенденция. Во-первых, все классы общества призывались содействовать выборным губным властям, ловить и уличать лихих людей; это была общая мобилизация местных миров для охраны общественной безопасности, составлявшей общий интерес всех сословий. Во-вторых, преследование лихих людей, которое сначала предоставлялось отдельным городским и волостным мирам как право по их челобитью, потом, с превращением губного дела в повсеместное и всеуездное учреждение, стало для них ответственной повинностью. Такой характер учреждения обнаруживался, с одной стороны, в том, что всесословным выбором губного старосты уездное общество ручалось за своего избранника и это было обязательное ручательство, требовавшееся и для старосты, которого иногда назначало само правительство, обязывая избирателей отвечать и за его деятельность, расплачиваться за неисправность назначенного, как и избранного; с другой стороны, общим предварительным обыском обыватели губного округа ручались перед правительством и друг за друга в том, что они не допустят лихих людей в своей среде, под угрозой в противном случае платить пени и иски потерпевших от не предотвращенного ими лихого дела «без суда вдвое». Так в основу губного управления положено было начало государственной ответственности, выражавшееся в двойной обязательной поруке местных миров — за своих выборных и за самих себя, за каждого из своих членов.