Курсант: назад в СССР 2

Дамиров Рафаэль

— Ого, а как в отшельники подался?

— Долгая история.

— Так я и не тороплюсь.

Я прижался спиной к стене. Усталость накатывала волной, но адреналин пока что не давал ей ходу. Я усмехнулся, чувствуя внутри эту борьбу.

— Сейчас на стол накрою, расскажу. Голодный?

— Конечно…

Аким снял с печки чугунок и поставил на кособокий стол, сбитый из грубых досок. Я, наконец, осмотрелся. В домишке убранство аскета: кроме кровати и стола, пара самодельных березовых табуретов, скамья вдоль стены. Полки с посудой и прочей утварью. В углу рукомойник, под ним ведро. Вместо шкафа — гвозди в стене, на которых развешана

одежда и шкуры.

Отшельник разложил на металлические тарелки дымящееся мясо:

— Пробуй, сегодня еще зайчик прыгал. Но хлеба, извиняй, нету. Мясо и рыба, вот вся моя еда.

Я взял алюминиевую ложку и отщипнул кусок зайчатины. Запах такой, что чуть слюной не подавился. На вкус оказалось еще лучше. Мясо хорошо протушилось и таяло во рту.

— М-м-м… Вкуснотища, — пробубнил я с набитым ртом. — Только соли чуть не хватает.

— Кончилась соль. В поселок рыбацкий надо наведаться. Вот не успел. Мальчика нашел. А ты все-таки кто ему будешь? Не просто дружинник-помощник потеряшку пошел искать. Я же видел, как ты в избушку заскочил, будто сына нашел. И как лоб его гладил. Не гладят так дружинники.

— Долгая история, — улыбнулся я.

— Так и я тоже не тороплюсь. Пять лет, как не тороплюсь…

— Ты первый. Расскажи про себя.

Как будто, разговаривая с Акимом, я отодвинул тот момент, когда маленький Олег откроет глаза и посмотрит на меня.

— Вижу, парень ты хороший. Так и быть. Расскажу тебе свою историю. Столько лет в себе ее держу.

Глава 26

— Завод мой в подмосковье маслобойные машины выпускал, — начал свой рассказ Аким. — Лопасти у таких машин, что масло взбивают, мы стали делать из нового экспериментального полимера. Изготавливали их в форме буквы “Г”. Такая конструкция, по нашим расчетам, самая оптимальная была, мои инженеры опытным путем доказали. Сам понимаешь, что лопасть на оси не одна, четыре штуки крепить надо напротив друг друга. И так расположить их нужно, чтобы противоположные были развернуты друг к другу на сто восемьдесят градусов.

Он попытался изобразить это руками, расставив кисти, как две те самые лопасти.

— Тогда маслобойка молотит на полную. Выпустили мы партию таких моделей для молокозаводов, разошлась она, как горячие пирожки. Понятно, стали готовить вторую серию, и тут приходят к нам люди из серого здания. И дотошно начинают проверять техрегламент на машины. Обыски в кабинете инженеров учинили. Меня вообще под арест взяли за пропаганду нацистской символики.

— Как это? — не понял я. — В чем пропаганда-то?

— Лопасти маслобойки в поперечном сечении аккурат, как свастика фашистская получаются. То есть, в собранном виде, под углом. Усмотрели товарищи бдящие в этом агитацию за нацистский режим и подрыв Советской власти. Во как в жизни бывает.

— Бред какой-то…

Аким устало покачал головой. Дело было давнее, а все-таки всё ещё саднило у него в душе.

— Кому бред, а кому срок. Стали разбираться. Комиссию создали. Из НИИ пищевой промышленности профессуру прислали. Испытания провели, и так лопасти ставили, и так, и прямые делали. Но наша ”маслобойка-фашистка” по скорости взибвки продукта всех уделала. Как ни старались — не смогли переплюнуть свастику. Пришлось им признать технологию, но взыскания мне и инженерам влепили и выпуск серии запретили. Дескать, дорабатывайте конструкцию, чтобы без свастики советское масло делать можно

было. А как ее доработать, если все уже придумано? Нельзя изобрести второй раз колесо, чтобы еще круглее было. Посмотрел я на все это, и противно вдруг стало. Уволился с завода и в лес рванул, отдохнуть, порыбачить. Любил по молодости с палаткой бродить, а в последнее время недосуг было. Только отдых мой затянулся. Понравилось мне здесь, так и прижился.

— Н-да… Иногда страну Советов не понять… Специалистов у нас не ценят.

— Что нового хоть в Союзе деется? — Аким как бы смахнул с себя пелену воспоминаний, заинтересованно поднял брови — не дежурный вопрос. — Я же людей только раз в три месяца вижу, и то рыбаков дремучих, когда в поселок их наведываюсь.

Я задумчиво поскреб затылок:

— Пока все мирно и спокойно, но мир помаленьку готовится сойти с ума. Солженицына гражданства лишили и в ФРГ выслали. В прошлом году теракт первый в Москве произошел. Националисты бомбы в метро взорвали. В Афганистане государственный переворот случился в апреле. Чую, скоро наши войска туда введут. Бомбу нейтронную у нас разработали, в ноябре испытания. В общем, дальше жить будет веселее.

— А из хороших новостей есть что-нибудь?

— Четыре года назад БАМ строить начали, самая большая железная дорога в мире будет, конституцию в прошлом году приняли, “КаМАЗ” и “Ниву” стали выпускать — это автомобили новые, вечные будут. Олимпиада в Москве планируется в восьмидесятом. Сейчас там стройка развернулась — прямо глобальная.

— Ну дай бог, чтобы Союз здравствовал. Я же на него зла не держу. Потому он и вечный, что все по струнке ходят.

— Ничего вечного не бывает, — улыбнулся я.

Сбоку я услышал шевеление.

— Дядя Андрей! — Олег сел на лежанку и хлопал на меня глазенками. — Это ты? Ты меня нашел!

— Привет, мужик! — я встал из-за стола и сел на кровать рядом с мальчиком. — Ну и переполошил ты народ! Как себя чувствуешь?

— Дядька тот, что к мамке захаживал, убил ее, а меня меня в лес отвез, — Олег насупился и часто заморгал. Его глаза заблестели.

Ему было очень важно сразу мне это сообщить — но проще-то от этого не становилось.

Я обнял его:

— Все позади, мы поймали его. Теперь он больше никому не причинит вреда. Скоро прилетит вертолет, и я увезу тебя… — хотел сказать, домой, но язык не повернулся, нет больше у него дома. — К бабушке. Будешь теперь с ней жить. Уверен, что она уже ждет тебя…

— Не хочу к бабушке! — неожиданно встрепенулся Олег. — Лучше сразу в детдом!

— Ты что такое говоришь? Она же родной человек…

— Не любит она меня, дядя Андрей. Я когда у нее гостил, она всегда меня детским домом попрекала. Говорила, если буду баловаться, отдаст меня туда. Не хочу к бабушке. У нее одни санатории на уме. По несколько раз в год туда ездит, и наряды для этого специально покупает. А меня не замечает будто… Даже когда рядом…

— Ладно, Олег, ты парень взрослый, не хочешь к бабушке, значит, будем думать…

— На самом деле и в детский дом я не очень хочу, — тихо проговорил мальчик. На щеках его алел болезненный румянец.

— Договорились, — я потрепал его по плечу. — Никаких детских домов. Если что, можешь у меня пожить. Пока новый дом тебе не найдем.

— Правда?

— Конечно.

— И вертолет за мной прилетит? За нами?

— Точно.

— Спасибо, дядя Андрей! — Олег прижался ко мне.

* * *