Курсант: назад в СССР
Шрифт:
А еще я разглядел на ее талии красный поясок. По цвету он никак не сочетался с блузкой. Я задумался… Где же я видел этот поясок раньше? Хм-м… Да где угодно. Мало ли красных ленточек в Советском союзе. Красный — пока один из модных цветов.
Зверева водила взглядом по строкам аттестата. Что она там хочет такого найти? Ищет, за что зацепиться? Оценки у меня вполне стандартные. Полный комплект: от “международной” до пятерки. Не отличник, но и не Форрест или другой какой-нибудь Гамп. Твердый советский середняк — основа рабочего класса.
Характеристику кадровичка пробежала
В дверь тихо постучали.
— Войдите! — недовольно крикнула Зверева, оторвавшись от изучения моей медицинской справки.
— Раиса Робертовна, — дверь несмело скрипнула. — В образовавшуюся щель протиснулся худой мужичок в нелепых очках с лицом сотрудника НИИ.
Не смотря на жару, пуговица на его рубашке была застегнута под самое горло. Мышиного цвета брюки подрезаны чуть короче стандартной длины и открывали при каждом его шаге серые в белую полоску носки.
— Что тебе, Трошкин? — женщина уставилась на него немигающим взглядом кобры.
Очкарик засеменил к столу начальницы и протянул ей ворох бумаг:
— Подпишите, пожалуйста.
Зверева поморщилась, полистала документы. И стала проставлять свои визы четкими и отточенными росчерками.
Через минуту, словно вспомнив обо мне, подняла на меня наморщенный лоб:
— Что стоишь? Приходи завтра. Сегодня мне некогда. Отчет.
Я на секунду задумался. То ли действительно мне нужна эта работа, то ли душевно ей изложить все, что думаю о бюрократии кадровых клерков? Зарплаты грузчика мне хватало лишь на еду. И то, только для себя. Значит, сейчас мне нужно притвориться хорошим мальчиком. И налаживать контакт с серпентарием.
— Хорошо, — кивнул я. — Во сколько завтра можно подойти?
— Приходи с утра, — пробормотала кадровичка, зарывшись глазами в бумаги. — А лучше с обеда… Не знаю я… Все, иди.
Я собрал со стола свои документы. Очкарик сочувственно на меня посмотрел. Ну вот… Дожился. Даже додики мне соболезнуют.
Тем временем Трошкин перевел взгляд на начальницу. Следил с придыханием за каждым ее движением, не отрываясь, как котенок за рыбкой в аквариуме. Даже шею вытянул, пытаясь заглянуть в чуть оттопырившийся на груди вырез блузки. Рот его невольно приоткрылся, он замер в позе легавой, что увидела дичь и забыла про мое существование.
Ну Трошкин, ну молодец. Сам далеко не хищник (больше на зайца похож или другое жвачно-травоядное), а на альфа-самку заглядывается. Интересно, а мама ему разрешит женщину в дом привести? Сколько ему лет? Под сорок? Где-то так. Но судя по поведению и внешнему виду — с мамой до сих пор живет.
Я сунул документы обратно в “Работницу”, но уходить не торопился. Если хочешь победить своего противника, нужно знать его лучше себя самого. Украдкой огляделся.
Кабинет номенклатурщицы заставлен шкафами и завален бумагами. Стены обшиты панелями в человеческий рост из листов “полировки”. На окне скукоженный кактус в глиняном горшке. Видно, что его давно никто не поливал. На стене плакат с надписью: “Товарищ! Твой завод — твоя гордость!” На плакате великан-рабочий держит в руках молот. Был еще портрет Брежнева.
Оценив пристанище противника, я вышел в коридор. Все ясно. Клерк погрязла в работе. Мужа и детей нет. Трошкин это, естественно, знает и вожделеет госпожу. Вот только никогда ей не откроется. Так его мама воспитала.
— Молодой человек! — кто-то меня окрикнул. — Подождите.
По коридору за мной семенил Трошкин:
— Это ваше, вы забыли.
Кадровик протянул мне мою характеристику. Вот паразит. Заметил-таки. Характеристику я специально оставил на столе “василиска”, чтобы глаза ей мозолила, и не забывала, что встречу мне на завтра перенесла. А то, как-то блеска в ее взгляде от предстоящей встречи со мной я не увидел.
Таких характеристик я взял в школе сразу три штуки. Уговорил директрису под копирку их сделать, но подписи и печати на них были “живые”. Я собирался их разнести по разным местам. Здесь пока еще не знали, что такое резюме.
Я легонько хлопнул себя по лбу:
— О, точно! Спасибо, что вернули. Скажите… Э-э..
— Илья, — кивнул Трошкин, — меня зовут Илья.
— Скажите, Илья, а Раиса Робертовна всегда такая занятая и невеселая?
— К ней просто подход нужен, — охотно ответил кадровик, видно было, что я зацепил для него архиважную тему. — Вообще она женщина хорошая, когда не сердится.
— А сердится она всегда, — закончил я за него фразу.
— Ну… Один раз я видел, как она улыбается, — Илья наморщил лоб и поднял глаза к потолку, силясь вспомнить эту знаменательную дату. — Во вторник это было. Да, точно…
— И что же ее порадовало? — хитро прищурился я.
— Я не знаю, — Илья опустил глаза и поправил очки.
Потом он принялся вдруг чесать кончик носа, оттянул горловину рубахи, будто она душила его тонкую шею. В общем, собрал весь набор знаков из языка телодвижений, который кричал: “Я бессовестный врушка”.
— Вы правда не знаете, что ее порадовало?
— Я могу предположить, что… А вам это зачем? — вдруг насторожился кадровик.
— Кадры решают все. Мне нужно устроиться на фабрику.
— А знаете, что? — Илья поправил очки, — А давайте, я у вас заявление приму.
— Так что же вы сразу молчали? Вы тоже можете меня оформить?
— Да, — пробормотал Трошкин. — Просто надо было вам сначала поговорить с начальницей, но формально, вы же поговорили?
— Конечно, — закивал я. — Очень душевно. Я рассказал ей о своей семье и увлечениях. И том, что боюсь уколов.
— Странно… — не понял сарказма Илья. — Обычно она спрашивает только о наличии судимости и беременности.
— Не судим, не беременен… Готов трудиться на благо родины. Кстати, что у вас у на фабрике производят? Балалайки?
— Нет, что вы, балалайки в Ленинграде делают, а мы — гитары.
— Отлично, я их все равно не различаю.
Мы прошли в кабинет Ильи. По сравнению с хоромами начальницы, он оказался крохотным, словно нора хоббита. К тому же там стояло два стола и два стула. Он явно сидел там не один.