Курсант. Назад в СССР 12
Шрифт:
– Разберемся, – хмыкнул я, оценивая свои актерские способности. – Сидите и не высовывайтесь. Моя очередь писакой притвориться. Эх… Хотелось все по-тихому сделать, а получается как всегда…
Через минуту у нужной двери с местами прожженными кнопками звонков стоял я. Позвонил сразу в несколько квартир. Заходить, так с музыкой, чего уж теперь…
Дверь и правда открыла бабка в сбившейся косынке, будто дежурила в коридоре. Сходу окинула меня подозрительным взглядом, примеривая на роль хахаля для Люськи. Видно, не подошел, потому
– Чё нать?
– Добрый день, мадемуазель, – улыбнулся я по-интеллигентски, то бишь, по-писательски, – мне бы коллегу своего увидеть, товарища Ковригина.
– Не пущу, алкаш! – вдруг перегородила дорогу дряблой, но уверенной грудью хозяйка. – Ходют тут всякие!
Кем только меня ни называли за две мои жизни, но алкашом – в первый раз, даже обидно стало…
– Да какой же это алкаш, баба Марфа! – к нам подтянулась Люська, меряя меня от ботинок до макушки игривыми, как у располневшей козочки, глазками. – Ты сослепу разве не бачишь? Он же выбрит и гладок, как моя новая кастрюлька. Проходите, товарищ…
Я вежливо оттеснил бабушку, но напоролся на второй кордон. Коренастый в тельняшке с подозрением поглядывал то на меня, то на восторженное выражение лица своей пассии, которая явно ко мне благоволила и, завидев прилично одетого молодого мужчину, пускала в моем направлении флюиды.
Судя по всему, Люся была женщиной доброй, безотказной и всегда была рада гостям противоположного пола, чем очень злила «морячка».
Тот, наливаясь пунцом, на правах «владельца» Люськиного тела пробурчал:
– Вали отсюда, паря, вам тут медом, что ли, намазано?!
– Ковригин где? – не выходя из образа гладкой и интеллигентной «кастрюли», как можно мягче спросил я.
– Ты чё, не вкуриваешь? Пшёл прочь, грю! – мужичок привычным движением отправил свой дутый кулак мне в глаз.
Вжих! Я столь же привычно уклонился, а пролетарская рука в нетрудовых наколках провалилась в пустоту.
Мои пальцы невольно сжались в кулак, готовый выдать ответку, но избивать советских граждан, да еще и в таком общественном месте, как коридор коммуналки, негоже. Тогда я сшиб оппонента подсечкой.
Бум! Тот плюхнулся на пятую точку, ухватившись попутно за Люську. Та пошатнулась и смела висящий на стене велосипед и пару тазов. Грохот стоял такой, будто фашисты напали.
Из соседних комнат высунулись жильцы, а бабка запричитала, что хулиганы погром устроили.
«Морячок» вскочил и хотел было взять реванш. Вид у него был решительный, хоть и придурковатый.
Пришлось урезонить его пыл тычком в живот, раз русских слов с подсечками не понимает. Подвывая, он картинно сполз по стеночке, но снова дернулся, и тут же напоролся на мой кулак. Глазом. Обмяк после.
Эх… Хотелось, чтобы без видимых телесных, но не вышло, синяк-то явно будет. Что ж – зуб за зуб, глаз за глаз. Вот Сашок-то обрадуется…
А Люська в это время потянула меня за рукав:
– Пойдемте пока, он ведь всю коммуналку сейчас разнесет.
Но разносить коренастый ничего не стал. Сидел, очухивался. Пока он скулил и охал у стеночки, женщина уволокла меня к себе в комнату и плотно притворила за собой дверь.
– Скажите, – придавила она меня своим станом, заставляя сесть на диван в комнатке с обоями в потертый горошек. – А вы правда писатель?
– Я на заводе работаю, – гордо ответил я, осматриваясь, – а в свободное время рассказы пишу.
В моем представлении каждый уважающий себя писатель в СССР должен был начинать свою карьеру именно так. Из производственного цеха, через публикации в какой-нибудь местной заводской многотиражки типа «Верный литеец» или «Октябрьский гудок», в мир большой литературы.
– Так все же, где товарищ Ковригин?
Смутить меня и сбить с цели Люся, конечно, не могла.
– Нет его, – вдруг выдала хозяйка комнаты, – он редко здесь появляется.
– Вот как? Очень жаль. А я ему свой рассказик хотел показать… Где же мне его найти?
– Хотите чаю? – улыбалась во всю ширь круглого, как у Алёнушки, лица женщина, девушкой ее назвать язык не поворачивался, хотя по возрасту она была близка к студенческой поре.
Артачиться я не стал, разговор следовало переводить в доверительное русло, чтобы выведать как можно больше интересующей меня информации.
– С удовольствием выпью чашечку, – улыбнулся я в ответ.
Но вышло слишком приветливо, и мою улыбку Люська истолковала как зеленый свет к ее будущему замужеству, ну или, по крайне мере, к отношениям.
Она налила из мельхиорового электрического чайника (на ее счастье, он только вскипел) две кружки-бадьи кипятка, предварительно плеснув туда заварки из чайника поменьше – фарфорового, с рисунком ягоды-малины.
Не успел я опомниться, как из магнитофона на подоконнике уже лилась задорная песенка про малиновку и ее голосок, про забытые свидания и березовый мосток.
– Как вас зовут? – осведомилась хозяйка, придвинувшись ко мне поближе через стол, расположившись и обтекая табурет напротив, обтянутый вязаной паутинкой. Его сидушка утонула в телесах женщины, ножки жалобно скрипнули, но выдержали. Известно, что советские табуреты – самая крепкая в мире мебель, еще и девяностые переживет, а в моем времени перекочует на дачи – и там будет здравствовать.
– Простите, Люся, забыл представиться, Славик…
В это время за стенкой что-то ухнуло или пыхнуло. Звук такой, будто маленький взрыв, но без видимого ущерба. Следом раздался женский вопль:
– Баба Марфа! Вы опять! Да сколько можно?! Вы нас всех угробите! Мало вам участкового!
– Что это? – насторожился я.
– Не обращайте внимания, Слава, – женщина кокетливо закинула ляжку на ляжку, табурет опасно покачнулся, но снова выдержал. – Это баба Марфа спички экономит.
– Не понял…