Курсантки
Шрифт:
Кровь пульсировала в ушах от волнения.
Отец расхохотался. Всё объяснялось довольно просто. У него была идея, раз уж тут встретил майора, оставить дочь ещё на недельку под его присмотр. Но сейчас, после её такого бурного выпада, он сомневался, что чадо согласится на это. Так и случилось. Не успел он заикнуться об этом, как дочь взбунтовалась. Она и слышать не хотела о майоре и даже наоборот заторопилась домой. Вечером с визитом зашёл сын знакомых, приехавших с отцом. Парень пригласил Марину сходить послушать музыку, посидеть, отдохнуть в общем. Они, конечно, знакомы, но не более. Этот вежливый молодой человек приглашал каждый день, но Марина отказывалась, а сегодня оставаться одной не было никаких сил, и она пошла. Правда, почти сразу появившись там, пожалела об этом. Оглядевшись, обнаружила — за столиком у стены сидел Богуш с друзьями. Безусловно, он не мог не заметить Марину. Её спутник, парень занятный и эрудированный малый, учился в Англии, приехал на каникулы и никак не мог понять и поверить в то, что она курсант военного вуза. Будущий военный переводчик. Он так бурно недоумевал. А так же постоянно задавал глупые вопросы: зачем ей это надо и что ей это даёт? Что ей его жужжание надоело. Марина слушала, натянуто улыбалась и ничего не собиралась ему объяснять. Всё трудно и непросто. Затолкал отец. Страшно боялся влияния улицы, наркотиков и свободы. За моря ехать отказалась. Никакого желания. Другим её шаг не понятен. Только ей на это начхать. Ввязалась в это дело, с военкой, без особой охоты. Мечтала при первой возможности вырваться и перебраться в гражданскую группу. Но влюбилась с первого дня в Алексея Богуша и застряла. К тому же, подружилась с девочками… и вот когда после зимней сессии, неделю назад, собралась уходить, чтоб не мозолить ему глаза не смогла именно из-за подруг. Почему она из-за него должна предать девочек… Ей не захотелось расставаться с ними. Марина неловко себя чувствовала попав с ним ещё и здесь вместе. "Решит, что дура, что непременно ловлю его". Она проклинала себя за то, что дала согласие пойти сюда. Подумает ещё, что слежу или того хуже — преследую. Ни за что же не поверит в совпадение. А почему собственно я должна перед ним отчитываться… Но сев специально спиной, старалась не смотреть в ту сторону. Толик — так звали её спутника, был разочарован тем, что она вела себя скованно и скрутив программу попросила проводить её в номер. Они ушли. На следующий день ей пришлось кататься с Толиком. Парень интересно и без умолку рассказывал про всё подряд. Девушка слушала, понимая, что, наверное, ей сейчас это и надо. Главное не быть одной, если даже очень хочется. Первая, выдохшись, извинилась и, оставив мужчин в сугубо мужской компании, пошла на спуск. Почти у самого финиша нога подвернулась и Маринка, въехав в кусты, свалилась в сугроб, больно ударившись головой ещё и в сосну. Встать не хватало сил, да и не очень хотелось. Она просто перестала соображать от боли и беспомощности. Не везёт даже в мелочах. Она обняла дерево и жалеючи себя разнесчастную, заревела. Подняв фонтан снега, затормозил лыжник. Девушка попробовала, сняв варежку, растереть по лицу слёзы. Над головой прогудел голос курсового:
— Чего сидим, случилось что?
— А почему должно непременно что-то случиться? — огрызнулась она, не поднимая глаз. — Хочу и сижу.
Маринка съёжилась и отвернулась. "Катил бы себе, не останавливаясь. Это ж каникулы и он за меня не в ответе". Но тот не собирался отставать. Сняв лыжи, подошёл ближе. Она не шелохнулась. Подумала: "И чего старается, он же сейчас не отвечает за меня". Богуш, взяв её под мышки, попробовал поставить на ноги. Брыкаться не могла, но застонала.
— Эгей! Похоже вывих. Возьми меня за шею, я отвезу тебя вниз.
После нескольких минут тягостного молчания, она понимает, что отмалчиваться больше нельзя, и говорит:
— Не тратьте на меня время, товарищ майор, катитесь куда катили, я здесь не останусь. Позвоню отцу, он заберёт.
— Не дури…
Он попробовал поднять её, она принялась на все силёнки отбиваться. "Хотя чего дёргаюсь, замёрзла же как собака. Но гонор выше крыши…" Только разве его ста килограммов свернёшь. Нечего было и думать, что сможет отбиться. Он весь этот приступ истерии выдержал, а она обессилив всхлипнула:
— Прошу оставьте меня, не поганьте свои руки об такую шалаву вертящую направо и налево хвостом. А то своих чистых женщин от такой мрази замараете.
Его глаза, сделавшись по медному пятаку, по мере прихода в себя превратились в щёлочки, и он громко рассмеялся.
— Ничего, я внизу помою руки. Сиди тихо и не дёргайся. — Подкинул он её на руках.
— Товарищ майор, оставьте меня… Очень прошу… Настоятельно прошу… Я видеть вас не могу…
Богуш, столкнувшись с проявлением её совершенно непонятной враждебности, но стараясь не поддаться на девчоночьи капризы, усмехаясь, заявил:
— Ничего потерпишь, я тоже не в большом восторге. От тебя даже здесь одни неприятности.
Она ж думала: как можно с ним говорить нормально, если он всегда в мрачном настроении, к тому же до такой степени ненавидит меня, что готов укусить. Поэтому была тоже не менее насмешлива и ядовита:
— Чтоб вы без меня делали… умерли бы со скуки. Так что отпустите и идите себе в свою скучную жизнь.
— Сиди не рыпайся, а то ремнём руки перетяну. Обижается ещё… Не успела нарисоваться, как кавалера надыбала. Свинья грязь везде сыщет, а ты себе ухажёра.
— Что с порочной возьмёшь… Да и не ваше это дело. Я тут с отцом. Папуля не против, и вам дела нет до меня.
— Ошибаешься, красавица, три года отсидишь на казарменном положении. День в день. Как положено. А там делай, что хочешь. Тискайся себе сколько влезет…
— На самом деле вы ещё противнее того, чем хотите казаться.
— Вот и отлично. Закрой рот и наслаждайся своим открытием.
Он занёс её в номер и вызвал врача. Действительно был вывих. Маринка, напившись горячего чая и завернувшись в покрывало, пригрелась себе и стала думать… Когда на следующий день он пришёл её проведать — узнал, что Брауны уехали.
25
Александру довелось слетать — таки на пару дней к Глебу. Нужна была срочно подпись шефа, и он без предупреждения объявился. Тот встретил его, вывалившись из душа свежий и счастливый. Правда при виде его счастье сползло в кисло и он кривясь поинтересовался: — Зачем пожаловал? Причём не приглашая в комнаты держал у двери. Сашка обалдел от такой встречи друга, но вида не подал. Он надеялся поскорее спровадить Александра и вернуться к жене. Он бы с удовольствием покончил с тайнами, но вот Ириша… Пока Глеб на ходу просматривал бумаги, стараясь не пропустить Сашу в комнаты, нарисовалась на их глаза полусонная Ирина. Называется "Не ждали, а я вот она". Глеб застыл с открытым ртом. У Саши выпали бумаги, и самого его вроде как подбросило. А по мере приземления на грешную землю, вытянулось лицо и выпрыгнули из орбит глаза. Иришка сразу сбежала в ванную и заперла дверь. Сашка не мог даже схватить шефа за грудки, тот был голый в одном набедренном полотенце.
— Ты что Глеб рехнулся, это же сестра моя. Ей всего-то восемнадцать. Что ты наделал… Обалдел… Из-за ящика пива…
— Тихо, тихо не пыли. Во-первых, ты мешаешь мне сосредоточиться. А во-вторых….
— Не будет никаких вторых. Ещё раз приблизишься к моей сестре убью тебя гада…
Саша хоть и горячился, но говорил сухо и веско. Глеб не сомневался, что так и будет. Ириша слышала всё это, и ей стало страшно. Таким она брата ещё не видела. Сухарь, сухарь, а что-то родственное в нём взыграло.
— Остынь, — подпёр его плечом Глеб.
А тот рубил правду матку в глаза:
— Не думал, что ты такая сволочь.
Глеб устав слушать всю эту воспитательную дребедень поморщился.
— Саш, сядь это не то, что ты думаешь.
Но тот хорошо зная друга плутать в догадках не собирался.
— Тут напрягаться много не надо…
— Ты ошибаешься. Я её муж.
— Кто? Муж? Не финти… "Боже! Неужели у сеструхи хватило ума обкрутить его?! Тогда точняк- Глеб потерял последний!"
В подтверждении этой его невероятной мысли Глеб выставил палец с кольцом.
— А это видел, — покрутил он перед его носом кольцом, — у Ириши такое же. И если ты потрудишься вспомнить, когда оно у меня появилось, то сообразишь сколько длиться наш брак. Отцепись от моих рук, и я покажу тебе свидетельство с печатью о браке.
Сашка обмяк. А повертев книжечку в руках и даже понюхав печать, он кинул её на стол.
— Ничего не понимаю, какого чёрта нужно было скрывать это?