Курша-2. Чёрное солнце
Шрифт:
Она:
– А что я? Слежу я, что ли за всеми? Мне за это не платят.
Он:
– А если бы платили?
Она:
– Ну уж нет! Сто лет мне таких денег не надо!
Он (улыбаясь):
– Вот и зря – выдали бы тебе и форму, и револьвер. А самое главное – бирку [17] красную.
Увлечённые разговором они не заметили, как к ним подобрался неопрятно одетый, неухоженный мужичонка, про которого с иронией можно было бы сказать – местная «достопримечательность».
17
Бирка (жаргон) –
– П-п-привет, п-Петяй. – заикаясь, поздоровался мужичонка.
– Ну?.. – вместо ответного приветствия, нахмурился Пётр.
– Выручи?!
– Денег нет.
– Во-о-още?
– Вообще.
– Глафира батьковна, ваше б-благородие… – утратив интерес к несостоявшемуся собеседнику, с вселенской грустью в глазах, мужичонка переключился на его спутницу.
– Свинья на огороде ваше благородие! – желая поскорее избавиться от назойливого визитёра, повысив голос, пресёк его Пётр. – Она тоже не выручит!
– А если в долг? П-поллитру… – сделал очередную попытку мужичонка, но поймал на себе гневный взгляд и решил не искушать судьбу. – П-понял, улетаю. А п-п-покурить не найдётся?..
– Слышь, завязывай! – начал терять терпение Пётр.
– С чем? – осторожно осведомился мужичонка.
– Да совсем!
– Курить я буду, но п-пить не брошу! – твёрдо ответил тот, и пошатывающейся походкой направился куда-то дальше.
В это время в магазин заходил новый посетитель: «Здравствуй, Глафира. Привет, Петяй», – поздоровался он.
– Привет, Тантал! – учтивым голосом поприветствовал в ответ Пётр.
Посетитель зашёл в магазин и оттуда, неизвестно по какому поводу, послышался звонкий девичий смех продавщицы смежного отдела.
– Странно, – задумалась Глашка, – а почему именно Тантал? И что это слово означает?
– Не знаю, – пожал плечами, – такую вот гонялку приклеили [18] … Значит, до слёз, говоришь, довёл? – неожиданно вернулся к прерванному разговору Пётр. – А кого-нибудь конкретно он уже подозревает?
18
Приклеить гонялку (жаргон) – дать прозвище.
– Да что ты к нему привязался? Или, может быть, ты меня к нему ревнуешь?
– А хотя бы и ревную.
– Ой как! Смотрит лисой, а пахнет колбасой. Ревнует он… Ну, в таком случае, пригласил бы вечером девушку на танцы… – намекая на себя, кокетливо предложила Глашка.
– …Пардон, но сегодня вечером не получится. Дела, понимаешь ли…
– Не любишь ты меня. Уйду я от тебя, – то ли в шутку, а то ли всерьез, сказала Глашка.
– Куда это ты собралась, любовь моя? – подступил ближе Пётр.
Глашка демонстративно отвела глаза: «Да хотя бы к Иванову!»
– К Иванову? – изумился Пётр. – Так он же женатый!
– И что?! Женатый мужчина – это такой же мужчина, только с ограниченными возможностями!
Из магазина послышался проказливый девичий голос: «Глашка, у тебя посетитель!»
– В общем, пошла я… – несколько расстроено произнесла Глашка и, призывно виляя бёдрами, направилась к своему рабочему месту.
Тонкие пальцы коснулись клавиш, и из-под открытой крышки фортепиано зазвучала приятная мелодия. Пальцы перебирали клавиши быстрее – и мелодия нарастала, пальцы замедлялись… – и тогда звук утихал, вновь скрываясь под крышку фортепиано. С ощущением нереальности
– Как красиво!.. Что это было? – наконец, придя в себя, с тихим восторгом спросил Колька.
– Фредерик Шопен. Прелюдия номер четыре, ми минор. – улыбнулась Катя.
– Словно капли дождя стучат по крыше… Никогда в своей жизни ничего подобного я не слышал! А можешь повторить?
Девушка всплеснула руками и потрясающей красоты мелодия снова заполнила просторную гостиную…
– Ну, как-то вот так… – завершив повторное исполнение, смущённо произнесла Катя и отстранилась от фортепиано.
– Мне кажется, это можно слушать вечно…
– Согласна! – обворожительная улыбка засияла на лице девушки. – У Шопена много хороших произведений, но четвертая прелюдия – это… Это нечто особенное! Раньше моя мама часто исполняла Шопена для папы. Ему тоже нравилось. – на этот раз с грустью произнесла она.
– А я хорошо помню, как твоя мама учила играть тебя… Ты ещё маленькая, с косичками, за таким большим ящиком…
– Фортепиано. – поправила Катя.
– Прости, конечно же фортепиано! – поправился Колька и продолжил, – Так вот, мама тебе что-то говорит, показывает, а у тебя не получается, ты начинаешь расстраиваться и плачешь… Но плачешь совсем тихо, не слышно, словно в себя, и лишь изредка вздрагиваешь… А мы с Мишкой на всё это смотрим и смешно нам… Совсем глупые были… – тут он замолчал, оберегая возлюбленную от ранящих воспоминаний о брате, после чего вопросом увёл разговор в другую сторону: «А кто научил музыке твою маму?».
Катя словно ненадолго задумалась, потом подошла к резному буфету цвета «красное дерево», выдвинула один из его ящиков и, достав чёрно-белую фотографию в рамке, протянула её Кольке: «Когда-то давно, как говорила мама, фотография эта висела на стене, но не здесь, а в Московской квартире. Теперь же подобные вещи лучше хранить в укромном месте».
– В Моско-о-о-овской?! – удивился Колька.
Уверенным, полным достоинства взглядом с фотографии на него смотрел красивый офицер Русской императорской армии.
– Моя мама родилась и выросла в Москве… – присаживаясь на небольшой диванчик в гостиной, тихим голосом заговорила Катя. – Её папа, мой дедушка, был офицером царской армии. Мама говорит, я очень на него похожа.
– Действительно похожа! – сверяя изображение на фотографии с лицом возлюбленной, вставил Колька.
– Мама рассказывала, что он воевал с Германией и даже был ранен. – продолжала откровенничать Катя. – Я бы очень многое отдала, лишь бы увидеть его, поговорить, обнять… – слёзы навернулись на глаза девушки и ей пришлось сделать над собой усилие, дабы не разрыдаться. – А вот воспитанием мамы в основном занималась моя бабушка. Кроме мамы, у бабушки с дедушкой были ещё двое детей – девочки близняшки, но они умерли в младенчестве. Какая несправедливость!.. Чем они провинились? Чем они заслужили? – рассчитывая то ли на ответ, дать который не в силе никто из живущих, то ли за сочувствием, обратилась она к Кольке, но почему-то с виноватым выражением лица тот лишь пожал плечами.