Кусатель ворон
Шрифт:
– Особая порода, – сказал я негромко, конспиративным шепотом. – Взрослый самец может заклевать до смерти конвойную овчарку. На лету сбивает человека. Может питаться березовой корой.
Немцы слушали, открыв рот, я продолжал:
– А вообще их кормят сырым мясом и натаскивают особым образом – чтобы гусь мог вырвать кусок голени на бегу. Они все состоят на учете ФСБ, между прочим. Вот так-то. А вы говорите Рейнеке-Лис.
Дитер переглянулся с Боленом. Болен пожал плечами, Дитер стал зарисовывать опасных птиц, разумеется, в своем неподражаемом стиле – изобразил концлагерь, вышки, колючую
– Да… – протянула Александра. – У нас таких гусей нет.
– Это что, – я махнул рукой на гуся. – У нас в городе собачий питомник есть…
– Знаю! – радостно воскликнула Александра. – Я передачу видела – там собак учат под танки кидаться!
– Не, – помотал я головой. – Это все вчерашний день, сейчас собак на другое натаскивают. Они должны…
– А Пятахин стоит на мосту и рыгает, – сказала откуда-то появившаяся Жохова.
Интересная девица эта Жохова, всегда неожиданно появляется, раз – и появилась. Уже без ваты, наелась уже, теперь у нее в руках был попкорн, целое ведро.
А в глазах решимость, неотвратимость и тому подобное счастье.
– Что делает? – не понял я.
Но Жохова не удостоила меня повтором, хмыкнула и стала кормить боевого гуся Ксеркса попкорном.
Пятахин рыгает на мосту. Вроде бы ничего страшного, но кто знает, во что это может вылиться? А вдруг мост рухнет? А на мосту делегация из Бразилии.
– Пойдемте к реке, – предложил я немцам. – Там цветут кувшинки, это очень красиво.
– Кувшинки? – улыбнулась Александра.
– Любимый цветок Пушкина, – сказал я. – Его отсюда прямо к императорскому двору возили в бочках. Русский лотос.
Любимый цветок Пушкина русский лотос возымел действие, немцы оторвались от кровавых гусей и направились к реке.
Там действительно было красиво, никаких кувшинок, конечно, но сама по себе река отличалась живописностью, луг на противоположном берегу, стена крепости и белые соборы, и старинный крепостной вал, и простор, обозначенный слева. Возле берега располагались мостки с самоварами и плетеными креслами, в которых сидели туристы, жевали баранки и производили гоголевское впечатление.
Через речку был перекинут невысокий мостик, мы направились к нему. Александра поинтересовалась, где кувшинки, я ответил, что они показываются не каждый день, а только при определенном атмосферном давлении, она поверила. Эти немцы как дети – удивляюсь, как их до сих пор какой-нибудь более практический народ не захватил. Вот если бы взять наш город и телепортировать его вдруг в Германию…
Месяца эта их Германия не продержалась бы.
– Кувшинок нет, пойдемте огурцов поедим, – предложил я. – Их у моста, наверное, продают. Тут недалеко.
– Мы и так наелись, – Александра похлопала себя по животу, Дитер и Болен последовали ее примеру, по своим похлопали.
– Огурцы как раз должны сверху упасть, – объяснил я. – Они вкусны и способствуют пищеварению. Это русская традиция – заедать огурцом.
Немцы переглянулись.
– Точно, – сказал я. – Точно, способствуют.
И мы двинулись к мосту.
Возле моста стояли коренные суздальцы, в основном пожилые тетеньки с небольшими бочонками на колесиках. В бочонках
Суздальские огурцы в Суздале были еще вкуснее.
Взяли сразу по две штуки.
Суздальский соленый огурец…
Это стоит попробовать.
Я попробовал и сразу купил еще. Очень, очень вкусно, нигде больше не купите. Немцы тоже оценили, тоже взяли по второй паре. Стояли, хрустели сосредоточенно – где еще в мире такое встретишь?
Поедание огурцов сопровождалось веселой процедурой их добывания – огуречница вручала каждому гурману по небольшой остроге, привязанной к бамбуковой палке, этим инструментом следовало накалывать плавающие в рассоле огурцы. Огурцы уворачивались, немцы восторженно мычали, огуречница нахваливала товар, рассказывала, что ценители приезжают не только из Москвы, Петербурга и всего Центрального федерального округа, но даже из Объединенных Арабских Эмиратов. Нет, кроме шуток – шейхи обожают соленые суздальские огурцы…
Короче, мы съели по шесть штук каждый и немного устали, и сели на траву, так, по-нашему, по-древнерусски, в ленивой послеобеденной дреме. Захотелось спуститься к воде, упасть в кресло, к самовару…
– Хорошо, – сказала Александра. – Суздаль – хорошо…
Еще бы. Конечно, неплохо. Все что нужно европейской душе – пряники, Гулаг, огурцы, белоснежные сахарные церквушки, близ воды непонятная избушка на курьих ножках, зачем она – не дает ответа…
Я пригляделся и заметил Пятахина, он стоял на середине моста, сосредоточенно плевал в воду и смотрел, что происходит с плевками – клюют ли их прожорливые рыбы? Не рыгал. Странная ассоциация возникла у меня, я вдруг подумал, что раньше Пятахин, наверное, был бы авгуром, ну, если в Древнем Риме. Предсказывал бы судьбу по ослиному помету и по полету птиц, имел бы успех и постоянную клиентуру. Дураки, они хорошо обычно грядущее предчувствуют, я замечал.
Эти мысли мне понравились, и я быстренько записал в таблетку:
«Наблюдая за полетом птиц, известный своими духовными прозрениями поэт Пятахин предсказал проекту добрую дорогу».
Туристический люд шатался туда-сюда, переходил через мост, восхищался. А я думал, что вот году в шестидесятом, до всего этого нелепого туристического изобилия, здесь на самом деле было хорошо. Во всяком случае, жизнь была настоящей, люди чего-то делали, работали, овес сеяли, а не думали, как получше ободрать туристов.
На мосту рядом с Пятахиным объявилась Жохова, под локтем толстая книга в черной обложке, в руке леденец. Они о чем-то поговорили, Пятахин указал в реку, и Иустинья стала тоже плевать в воду и, кажется, даже смеяться. С непристойными нотками, пожалуй. А еще дочь пресвитера.
Солнышко пригревало, и я как-то стал уже успокаиваться и думать, что, может, хотя бы Суздаль не подгадит, но тут за спиной загудело, и на приречную улочку выкатил огромный, как «боинг», автобус. Автобусные двери расступились, и на воздух выдавилась ярко разодетая толпа.