Кутузов. Книга 2. Сей идол северных дружин
Шрифт:
– Смотри, Чижик, за немцами пристально и береги их как зеницу ока, – сказал Семенову Михаил Илларионович. – Это наши вожаки или, лучше сказать, наши глаза! Понимаешь ли?..
Тотчас двинулись в путь, соблюдая возможную тишину. Версты две шли обратно к Кремсу. Солдаты думали, что их ведут ударить на спящих французов, и радовались новой потехе. Однако скоро последовало разочарование.
Проводники сошли с дороги и взяли круто вправо. Стемнело, как в яме; пронесли потайной фонарь, который освещал лишь узкую полоску впереди. Всю ночь армия пробиралась по узеньким тропинкам, часто спускаясь в овраги, проходя ручьи и перелески. Саперам пришлось во многих местах очищать дорогу и строить наскоро мостики для артиллерии, которую почти при каждой крутизне солдаты вытаскивали на руках.
Когда поднялись на пологую вершину, один из проводников указал Семенову на Голлабрунн и Шенграбен – позицию Багратиона, окруженную французскими бивачными огнями. Отсюда до этих пунктов было уже пятнадцать верст. Тут армию остановили, велели принять влево, к лесу, на противоположный скат горы, и там позволили развести огни, которые не могли быть видны неприятелю. Отдых продолжался всего час с небольшим.
Кутузов, подъехав к проводникам, благодарил их за точность маршрута, примолвив по-немецки:
– Теперь потрудитесь еще, друзья, довести нас до шоссе…
Главнокомандующий оставил здесь два батальона Новгородского полка под командованием Федора Монахтина и пустил армию вперед. На рассвете войска выбрались на дорогу, находясь уже в тридцати верстах от неприятеля. Дан был еще один коротенький роздых, во время которого Семенову было приказано представить проводников дежурному генералу. За исправную службу Инзов благосклонно потрепал Чижика по плечу, а австрийский колонновожатый сунул ему в руку двадцать пять гульденов, или пятнадцать русских рублей.
У Цнайма армия не остановилась. Чувствуя мучительный голод, Семенов зашел в хлебную лавку, но у булочника все было раскуплено. Молодая хозяйка сжалилась над измученным солдатом богатырской стати и, отведя его в другую комнату, насыпала в платок фунтов семь крупитчатой муки, даже не требуя платы. Чижик привязал узелок к ранцу, схватил за порогом свою алебарду и в превеликой радости поспешил за своим полком.
Колонны тянулись по гладкому полю, подле дороги. Впереди, всего в пяти верстах, возвышалась гора и уже заметны были огни – обыкновенный признак расположившихся на ночлег войск. Семенов едва стоял на ногах. Трое суток он не только не спал, но даже не имел возможности отдохнуть порядочно, карауля проводников. Сон валил его с ног, голова отяжелела, и в глазах двоилось. Рассчитывая, что до вечера еще далеко, Чижик улегся в придорожный ров и заснул как убитый.
Солнце было на западе, когда отряд казаков, исполняя свою обязанность, подымал отсталых. Семенов очнулся с трудом, и первая его мысль была об узелке с мукой. Увы! Кто-то отвязал драгоценный подарок. Не веря своим глазам, Чижик даже перерыл все вещи в ранце, пока не убедился в невозвратимой потере. С тяжелой грустью поплелся он в лагерь, из конца в конец пылавший яркими огнями. Товарищи его, не менее томимые голодом, узнав о беде, тоже крепко опечалились.
Но сильнее мук голода было беспокойство, царившее в армии, за судьбу отряда Багратиона, отрезанного под Шенграбеном. В эти дни в русских рядах не было ни одного солдата, который бы не молился о его спасении.
Два неравных войска стояли меж тем одно в виду другого у местечка Шенграбен, в самом близком расстоянии. На стороне французов было 30 тысяч солдат и громкие славой Мюрат, Ланн, Сульт, Вандам, Удино; у русских – всего шесть тысяч и Багратион. Однако Мюрат, спешивший что есть силы от Вены, чтобы отсечь русских, был в изумлении и замешательстве. Его артиллерия и вся пехота находились еще на марше. Он не смел атаковать Багратиона, полагая, что Кутузов недалеко, и вступил в переговоры. Хитростью хотел он задержать русских до тех пор, пока не хлынут к ним в тыл от Кремса корпуса Бернадота и Мортье.
Расставляя силки Кутузову и надеясь обмануть его так же легко, как прежде провел он графов Ауэрсперга и Ностица, Мюрат жестоко просчитался. Русский главнокомандующий обратил хитрость против него и тотчас послал генерала Винцингероде с приказанием заключить перемирие. Пока условия представлялись на ратификацию, наша армия оторвалась от французов на два марша.
Взбешенный Наполеон сделал строжайший выговор Мюрату, повелев немедленно атаковать русских. Он повторял: «Как можно было входить в переговоры с этим старым хитрецом – лисом Севера!» Возмущение императора было так велико, что он сам поспешил к Шенграбену с гвардией, но, пройдя несколько верст, не вытерпел, пересел в карету, которая помчала Наполеона в Голлабрунн. В мыслях он уже видел раздавленной слабую и изможденную армию Кутузова.
4 ноября, в пятом часу пополудни, все французские войска, собранные позади Шенграбена, пришли в движение. На русских посыпались ядра и гранаты. Сульт пошел в обход правого крыла Багратиона, а Ланн – левого. Сам Мюрат двинулся столбовой дорогой на центр русского отряда, где находился командующий и сосредоточена была артиллерия. Солдаты отбивались, сохраняя полный порядок. Князь Багратион шагом переезжал от одного полка к другому и восхищался мужеством войск. «Смерть свирепствовала вокруг Багратиона, – пишет русский военный историк А. И. Михайловский-Данилевский, – но щадила героя, будто оберегая его до битвы Бородинской, где событие мировое сочеталось с великою жертвою».
Так, сражаясь за каждую пядь, русские медленно отходили, меж тем как напор неприятеля делался все сильнее. Уже голос начальников заглушался пушечной и ружейной пальбой, восклицаниями нападавших, стонами раненых, воплями раздавленных лошадьми, криками защищавшихся. Французы по-прежнему стремились окружить и уничтожить русский арьергард; солдаты и офицеры из отряда Багратиона штыком и саблей пробивали себе путь. Князь Петр Иванович, окруженный французами, распоряжался столь искусно, что те впотьмах стреляли по своим. Несколько раз они предлагали русскому герою сдаться, но ответом были картечь и штыки.
Преследование продолжалось до полуночи, когда Наполеон, прискакав к Мюрату, понял бесполезность дальнейшего натиска и приказал своим войскам остановиться.
Багратион, давая отряду самые краткие передышки, спешил на соединение с Кутузовым, ведя с собой пленных – полковника, двух офицеров и пятьдесят рядовых – и имея знамя, взятое ночью в схватке. Михаил Илларионович выехал ему навстречу и обнял со словами: «О потере не спрашиваю: ты жив – для меня довольно». У русских из строя выбыло более двух тысяч, но этой ценой была спасена армия.