Кутузов
Шрифт:
Опасаясь навлечь на себя гнев Наполеона неисполнением важного поручения, Лористон стал говорить решительнее:
– Ваша светлость! Позвольте...
Но Кутузов не хотел ему позволить:
– Да, знаете ли, среди них есть много лиц и из самых знатных французских фамилий!..
Боевые генералы, истинные патриоты России, наслаждались этим великолепным и поучительным спектаклем. Маленький Дохтуров, сдерживая смех, даже прослезился и вытирал глаза фуляровым платком. Огромный, седеющий Ермолов подмигивал соседям: дескать, знай наших!
Наконец Лористон смог сказать о причине своего приезда. Он объявил, что прислан к Кутузову с просьбой о заключении перемирия и доставлении императору Всероссийскому письма Наполеона с предложением о мире.
– Для прекращения ужасного кровопролития, причиненного отчаянием и варварством! – с горестным пафосом воскликнул посол.
Кутузов покачал головой:
– Я не имею власти принимать предложения о мире или перемирии. И отнюдь не приму письма на имя его императорского величества. Русские приобрели множество выгод. И мы не захотим утратить их бесполезным для нас перемирием.
– Но война должна же когда-нибудь кончиться! Она не может продолжаться с той жестокостью, как ведут ее ныне, – уже в смятении сказал Лористон.
Кутузов заметил на это, что после революции французы сами ввели варварство в войны, а Наполеон довел это варварство до высочайшей степени.
– Война, на самом деле, не может быть вечной, – добавил он. – Но о мире можно говорить не ранее, как по отступлении французов за Вислу. Война начата не Россией. Наш государь император, напав на магазины и войска в Польше, мог бы уничтожить все приготовления Наполеона на западной стороне Вислы. Но он не хотел возмутить царствовавшего тогда спокойствия. Он не хотел быть зачинщиком войны и надеялся до последней минуты на сохранение мира. Не кто иной, как ваш император вторгся в Россию без объявления войны и опустошил большую часть западных губерний! Теперь ему остается как-нибудь выйти из Москвы, ибо он вошел в нее без приглашения. А русские обязаны причинять ему всевозможный вред. В то время как Наполеон объявляет в Москве, что кампания окончена, русские полагают, что она только еще начинается. Если же он сомневается в том, то скоро узнает это, к своему вреду...
После этой длинной тирады, задыхаясь от мучившей его одышки, Михаил Илларионович откинулся к спинке кресел, давая понять, что разговор окончен.
– Если так, – поднимаясь с табурета, торжественно сказал Лористон, – если больше нет надежды, нужно готовиться к походу! Но предупрежу...
Русский главнокомандующий оборвал его, повысив голос и уже сам не желая сдерживать владевших им страстей:
– Повторяю! Вы будете делать все возможное, чтобы отсюда выбраться. А мы – мы приложим все старания, чтобы вам в том воспрепятствовать! Впрочем, – притворно-равнодушным тоном добавил он, уже сожалея, что сказал слишком много, – может быть, наступит время, когда нам можно будет сделать необходимые приготовления к вашему отъезду. Если только в этом будет заключаться все дело...
Понимая, что пора откланяться и выйти, Лористон еще надеялся зацепиться за что-то в рассуждении о необходимости заключить перемирие. В его ушах звучали слова Наполеона, который напутствовал своего посла: «Мир! Мир во что бы то ни стало!..» Но сесть снова ему не предлагали. И французский посол, стоя перед Кутузовым и русскими генералами, начал жаловаться на ярость и злобу, возбужденные в народе против наполеоновской армии. 0н сетовал на то, что французам приписывают уничтожение Москвы, между тем как сами жители сожгли ее.
Величайшее удивление отразилось на полном, с двойным подбородком, лице Кутузова.
– Признаться, в первый раз приходится слышать мне жалобы на усердие и приверженность к своему Отечеству целого народа, – насмешливо сказал он – Народ сопротивляется напавшему на него врагу, который своим вторжением возбудил против себя ярость и злобу. Что касается до московского пожара, то я возражу вам. Я стар, опытен, пользуюсь доверенностью русского народа и потому знаю, что в каждый день, в каждый час происходило в Москве. Я сам приказал сжечь магазины. Но по прибытии французов русские предали огню только каретные ряды, которыми вы овладели и начали делить кареты. Вы, вы разрушали столицу по своей методе! Определяли для пожара дни и назначали части города, которые надлежало зажигать в известные часы. Я имею подробное известие обо всем! Вы разбивали пушками дома и церкви, которые были слишком крепки, стреляя в них посреди огня! Будьте уверены, что мы постараемся вам отплатить...
Лористон чувствовал полное бессилие в разговоре с этим одноглазым русским стариком. Дипломатическая миссия была проиграна, но он предпринял последнюю, отчаянную попытку. Используя все свое красноречие, Лористон заговорил о том, что последствия войны еще никому не известны и что лучше было бы все несогласия между двумя равновеликими странами окончить решительным миром.
Уже начавший скучать из-за бесплодности пререканий, Кутузов снова ощутил, как гнев переполняет его. Ударив пухлой ладонью по подлокотнику, фельдмаршал медленно поднялся. Только подергивание щеки, простреленной под Аустерлицем, показывало, какие чувства владеют им. Начав тихо и медленно, он постепенно повышал голос и кончил на самой высокой ноте:
– Как? Мне предлагают мир? И кто? Тот, который попирает священные права народные? Нет! Никогда сего не будет, пока в России есть русские! Я докажу противное тому, что враги моего Отечества предполагают. Согласиться на мир? И кому? Русским! И где? В России! Нет! Я буду проклят потомством, если меня сочтут зачинщиком какого-либо соглашения. Таковы в настоящий момент чувства моего народа. Никогда сего не будет! Уверяю всех торжественно! Двадцать лет в пределах моего Отечества я могу вести войну с целым светом и наконец всех заставлю мыслить о России так, какова она есть!..
Он приказал Шнейдерсу:
– Проводите его сиятельство...
Едва граф Лористон, бледный, растерянный, вышел за дверь, как генералы окружили Кутузова. Коновницын, Милорадович, Дохтуров, Раевский, Ермолов наперебой выражали ему свою признательность в самых трогательных выражениях:
– Ваша светлость! Михайла Ларионович! Это прекрасно! Несравненно! Божественно!
Когда волнения стихли, генералы снова, расселись по местам и начался разговор о предстоящих видах на кампанию. Коновницын решительно заявил, что французы теперь оборотятся назад, на Смоленск. Раевский высказал осторожное предположение, не пойдет ли Наполеон по Петербургской дороге. Дохтуров согласился с Коновницыным, добавив, что для отвлечения маневра французы будут тревожить главную русскую армию.
Выслушав всех, Михаил Илларионович спокойно возразил:
– Нет! Оставив Москву, Наполеон постарается пройти в хлебородные наши губернии, и особенно в Малороссию. И потому надобно нам усугублять все меры для преграждения неприятелю пути, ведущего к сим областям России. Надобно будет дать некоторым отрядам нужные для сего направления...
В мыслях Кутузов уже видел корпус Милорадовича несколько выдвинутым к северо-западу, в направлении между Москвой и Смоленском, а Дохтурова – в стороне Боровска, для наблюдения за Калужской дорогой.