Кутузов
Шрифт:
Когда в Петербург пришла весть о казни Людовика XVI, Екатерина несколько дней не выходила на приемы. Все надо было переоценивать. Рухнула иллюзия просвещенной монархии, опирающейся на Разум: в своих давних друзьях – энциклопедистах Вольтере, Дидро, Монтескье императрица теперь увидела источник, приведший французского короля на эшафот. Тревожилась она и об интригах французов в Турции.
Из Константинополя агенты писали о двух шпионах-французах, которым обещали семь с половиной тысяч пиастров за сведения о России, сообщалось, что эскадра из 18 судов адмирала Латуша ожидается для совместных действий с Портой в Черном море, что под турецким флагом явится судно якобинцев под командой Перголе, а на обратном пути зайдет в один из наших портов, что бывший полковник русской службы Анжели, изгнанный некогда за измену, собирается как уполномоченный якобинского клуба посетить Россию с сыном, прежним пажом двора Екатерины, что Анжели собирается произвести в России революцию вроде французской...
Кутузову все эти страхи виделись преувеличенными и даже надуманными. А старый знакомый Михаила Илларионовича еще по первой русско-турецкой войне Анжели, так напугавший Екатерину, как был, так и остался обыкновенным мелким жуликом. «Я отлично узнал Анжели на нашей службе, – писал Кутузов послу в Вене Разумовскому, – в этом человеке безусловно соединяется ум интригана с душой низкой и трусливой, а поэтому я почти уверен, что он ничего не осмелится предпринять у нас; кстати, он настолько коверкает русский язык, что как эмиссар не может вызывать ни малейших опасений».
Страхи, страхи! Для них нет никакого резона. Ослабевшая Турция не хотела войны: ее желала, под влиянием последнего фаворита, сама престарелая Екатерина. В своих полудетских мечтаниях Платон Зубов видел себя фельдмаршалом, ему мнилось покорение Персии, Тибета, Китая и Константинополя. Суворов обдумал план войны с Оттоманской Портой и продиктовал его своему инженер-полковнику де Волану. В ноябре 1793 года Екатерина потребовала полководца к себе. «Мы у подножия Балканов. Где пройдет олень, там пройдет солдат. Умейте удержать болгар в их домах, чтоб они не бежали в горы, и тогда хлеб у вас будет...» – разъяснил Суворов. В феврале 1794 года его биограф Антинг привез в Петербург ответ на 22 вопроса о ведении кампании с Турцией.
Появление Суворова в Херсоне имело громкий эффект. Резидент Хвостов сообщал ему из Константинополя: «Один слух о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах, и великое у Порты впечатление; одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, кои со стороны зломыслящих на преклонение Порты к враждению нам делаются». Ясский консул Северин тревожился о готовности к войне турок, Кутузов из Константинополя отвечал Суворову: «Северин вам врет: крепости турецкие валятся, флот не силен, вся внутренность расстроена, а паче всего – вы тут».
Пребывание Михаила Илларионовича в Блистательной Порте подходило к концу. Он знал, что им были довольны в Петербурге, и лишь несколько тревожился последствиями той решительной чистки, которой подверглись по приказу императрицы масоны. Долго сгущавшаяся гроза наконец разразилась.
Когда князь Репнин на балу у московского главнокомандующего в день рождения Екатерины II 21 апреля 1792 года узнал о произведенном у Новикова обыске и беде, нависшей над мартинистами, то побледнел и едва владел собой. Впрочем, для него все обошлось немилостью, без прочих последствий. Куда хуже оказалась судьба просветителя и издателя Новикова.
Сношения его через архитектора Баженова с великим князем Павлом Петровичем, что было доказано, носили политическую окраску. Велась и была обнаружена тайная переписка специальным шифром с прусским министром Велльнером, и именно в ту пору, когда берлинский двор готовил коалицию против России. К тому же Екатерина II могла подозревать, что, по понятным соображениям, Новиков далеко не во всем открылся в ходе дознания. Дело доходило до обвинений его в «умыслах против жизни ее величества».
В отблесках французского пожара Новиков показался старой государыне «мартинистом хуже Радищева». Его персоной занялся известный своей жестокостью Шешковский. Новиков был осужден на пятнадцатилетнее заключение в Шлиссельбургскую крепость; его молодой ученик Колокольников умер во время следствия, а другой – Невзоров сошел с ума. Куда мягче оказался приговор в отношении Трубецкого и Лопухина, которых лишь сослали в их имения. Но, так или иначе, на какое-то время с масонством в России было покончено.
Михаил Илларионович знал обо всем этом и предпринял некоторые шаги предосторожности. Прежде всего он настрого запретил своей жене отзываться на письма Алексея Кутузова из Берлина. Возможно, что он проявил известное бессердечие, однако дело зашло уже слишком далеко, чтобы, как полагал Голенищев-Кутузов, ставить на карту и собственную карьеру, и даже благополучие семьи и будущее пятерых дочерей. После 1792 года переписка с Алексеем Михайловичем обрывается. Осторожность Голенищева-Кутузова и здесь возобладала над всеми прочими эмоциями...
Теперь его ожидали милости в Петербурге. 15 сентября 1794 года Михаил Илларионович был назначен директором Сухопутного шляхетского корпуса, а в феврале 1795 года стал одновременно еще и командующим сухопутными войсками в Финляндии. В том же, 1795 году императрица наградила Кутузова богатыми имениями, в две тысячи шестьсот душ, в Волынской губернии.
Награды шли за дело. После славных побед во второй русско-турецкой войне и миссии в Константинополь Кутузова Россия и Оттоманская Порта жили в мире долгие двенадцать лет.
В эту пору Михаил Илларионович становится частым гостем эрмитажей, куда Екатерина приглашала лишь самых избранных.
8
В последние годы своей жизни императрица проводила зимнее время в среднем этаже Зимнего дворца, над правым малым подъездом, против бывшего дома Брюса, где находился экзерциргауз [10] , а на лето переезжала сперва в Таврический дворец, а потом – всегда инкогнито – в Царское Село.
В Зимнем дворце Екатерина занимала скромные помещения. Узкая лесенка вела в комнату, обращенную окнами к малому дворику. Здесь за ширмами, на случай скорого приказания, стоял письменный стол, за которым работали чиновники и секретари. Из этой комнаты вел ход в уборную (где царица наряжалась), обращенную окнами на Дворцовую площадь. Из уборной можно было пройти в «бриллиантовую» комнату, где хранились драгоценности, и в спальню, в которой государыня обыкновенно слушала дела. Оттуда входила во внутреннюю уборную и налево в кабинет и зеркальную комнату, а из последней ход вел в нижние покои, где жил Зубов.
10
Экзерциргауз – здание для строевого обучения солдат (нем.)
В эти годы Екатерина вставала уже не в шесть, а в восемь утра и до девяти занималась делами в своем кабинете, выпивая за работой чашку крепчайшего кофе без сливок. В девять она возвращалась в спальню. На ней был обычно белый гродетуровый [11] шлафрок или капот, а на голове – белый же флеровый чепец, слегка наклоненный на левую сторону.
Несмотря на свои шестьдесят пять лет, Екатерина была еще свежа лицом, сохранила все зубы и прекрасную линию рук. Говорила она твердо, без шамканья, только несколько мужественно. Читала в очках, причем с увеличительным стеклом. Не любила курсивных, письменных букв, и ей всегда писали донесения крупным прямым шрифтом, обыкновенно в пол-листа. Однажды, когда ее застал за чтением новый секретарь Грибовский, императрица с улыбкой сказала ему:
11
Гро – название шелковых, самых плотных тканей, гроде-тур – одна из таких тканей (фр.)