Кутузов
Шрифт:
Через мост потянулись последние войска. Кутузов переехал в Журжу накануне.
Вечером, когда над Дунаем стала полная луна, в городе раздались взрывы и в разных концах Рущука вспыхнуло пламя.
Рущук горел жарко. Лунный пояс на реке постепенно наливался огнем. Зарево затмевало лунный свет.
Михаил Илларионович сидел в Журже у дома и, глядя на зловещие отблески пожара, думал: "На османов это должно произвести ошеломляющее впечатление!"
Армии приблизились друг к другу еще больше: Кутузов стоял
Великолепные, шитые золотом шатры великого визиря расположились на равнине у Рущука, где так недавно белели полотняные палатки русской армии. Тут же разместились шатры министров и купцов, имевших в лагере склады разных товаров.
Друзья по-прежнему обменивались любезностями и подарками, словно между их войсками не было сражения.
В один из дней Ахмед-паша предупредил Кутузова, что в турецком лагере будет пальба по случаю рождения сына у султана.
— Не военная кампания, а сплошной Версаль! — улыбнулся Кутузов.
Через несколько дней Ахмед снова прислал такое же предупреждение. Солдаты, узнав о нем, живо обсуждали происшествие:
— Что султанша — рожает каждую неделю?
— Турок издевается над нами!
— А может, у нее — двойня?
— Что ж, один пащенок родился сегодня, а другой дозрел через неделю, так, что ли?
— Эх, вы! Да разве не знаете, что у салтана не одна женка, как у тебя, а целая сотня!
— У него, брат, на все святцы ребят хватит!
А когда через несколько дней с правого берега приехал к Кутузову новый турецкий курьер Мустафа-ага, солдаты, глядя на турка, заржали:
— Братцы, никак, у третьей султанской женки крестины!
— Молодец салтан: не зевает, старается!
Но на этот раз дело было посерьезнее. Мустафа-ага передал Кутузову, что великий визирь не может вести никаких переговоров, если не будет обеспечена целость и независимость владений Порты. И что потому дальнейшее пребывание Абдул-Гамида в Бухаресте не нужно.
Мустафа-ага сказал все это важно, с самым решительным видом и смотрел, как примет такое сообщение русский сераскир Кутузов, которого турки называли бир-гиёглю [33] . Но русский командующий встретил известие как будто совершенно спокойно. Мустафа-ага был бы очень удивлен, если бы знал, что Кутузов даже остался доволен им: Ахмед, стало быть, уверен в том, что русские слабы!
33
Б и р-г и ё г л ю — одноглазый.
Понемногу начинало сказываться оставление русскими Рущука. Кутузов знал, что в Константинополе ликовали по случаю этой "победы" и что султан наградил великого визиря. Наполеон тоже обрадовался отходу русских за Дунай. На приеме в Тюильри он подошел к русскому представителю, генералу Чернышеву, к которому благоволил, и с ехидной усмешкой спросил: "У вас, кажется, была резня с турками в Рущуке?"
Кутузов
— Молдавию и Валахию мы занимаем, и пусть Порта попытается отнять их у нас!
— Зря кормили рыжего! Сколько денег на него извели! — пожалел Резвой.
— На свете, Павел Андреевич, ничто не пропадает, — ответил Кутузов.
Он тотчас же послал к Ахмед-паше Антона Фонтона с очередными подарками, дружескими приветами и ответным словом. Михаил Илларионович велел передать великому визирю, что турецкие условия не могут быть приняты за основу переговоров и что, хотя из Петербурга еще нет ответа, он исполнит просьбу Ахмед-паши и не станет больше задерживать Абдул-Гамида в Бухаресте.
"Продолжительность пребывания высокочтимого Гамид-эфенди в Бухаресте ни в коем случае не вызывается стремлением выиграть время, а должна служить для Вашего высокопревосходительства новым доказательством моего постоянного желания видеть восстановление дружбы и доброго согласия между обеими империями", — написал Кутузов в письме к великому визирю.
Фонтон явился назад с большой корзиной фруктов и передал о своей беседе с Ахмед-пашой. Великий визирь сказал: "Передайте генералу Кутузову, что я уже давно чувствую, насколько сильно я уважаю и люблю его. Он, так же как и я, честный человек!"
— Нечего сказать — похвала! — поморщился Кутузов.
— "Мы оба хотим блага нашей родине. Давно пора покончить с этой разорительной войной! Она только радует нашего общего врага Наполеона", — передавал Фонтон слова Ахмед-паши.
— Вот это он верно сказал. Молодец! — похвалил Михаил Илларионович.
— "Да вот я покажу депешу французского поверенного Латур-Мобура. Он советует нам не заключать с вами мир и уверяет, что правый берег Днестра и Крым будут нашей границей".
— И что же, визирь показал вам депешу? — удивился Кутузов.
— Визирь обратился к своему заместителю Гамид-эфенди, чтобы он дал депешу, — ответил Фонтон.
— И тот, конечно, не дал? — улыбнулся Михаил Илларионович.
— Да, он сказал, что депеша отправлена в Константинополь.
— Разумеется: у Гамид-эфенди больше выдержки, чем у него! Что же говорил дальше наш дружок?
— Он сказал: "Передайте генералу Кутузову, что я перейду Дунай".
— Вот, вот! Это чудесно! Пусть переходят! Давно ждем не дождемся!
— Говорит: "Опустошу Валахию, хотя мне жаль ее несчастных жителей…"
— Жалел волк кобылу — оставил хвост да гриву, — усмехнулся Кутузов.
— "Длинными переходами, — говорит, — и недостатком продовольствия изнурю и погублю русскую армию".
— Как это у него все быстро получается!..
— И напоследок визирь посоветовал: "Удовлетворитесь малым. Все равно Дунай никогда не станет вашим. Мы будем воевать десять лет, но не уступим!"
— Черт возьми, где этот неграмотный лазский пират научился всей гамме дипломатических песен? — вырвалось у Михаила Илларионовича.