Кутящий Париж
Шрифт:
Слезы навернулись ему на глаза, он не успел смахнуть их вовремя и, видя, что Превенкьер и Роза растроганы этим, воскликнул с жестом досады:
— Простите меня! Я смешон, но мне не удалось преодолеть себя.
Его голос прервался; поклонившись отцу с дочерью, молодой человек, не рискуя больше произнести ни слова, отворил дверь библиотеки и вышел.
Оставшись вдвоем, Превенкьер и Роза стояли с минуту в раздумьи, потом банкир покачал головой и сказал:
— Этот молодой человек любит тебя, дитя мое; ты не знала этого?
— Нет, отец, я догадывалась. Но я не подозревала силы его чувства. Не скрою от тебя, что это
— Ты права, я взволнован не меньше тебя. Знаешь, этот Проспер вполне заслуживает название мужчины, и, может быть, он создаст еще нечто великое. Он наделен умом, смелостью… И это, в сущности, ради тебя берется он за труд. Он хочет составить себе репутацию и состояние, чтобы искупить в твоих глазах свои общественные недочеты и скромность своего положения.
— Да так ли это? — с живостью воскликнула Роза. — Говоря по правде, чем он хуже нас? Он сын нашего бывшего кассира. Хорошо, а кто был ваш отец?
Превенкьер равнодушно махнул рукой.
— О, мой отец был комиссионером в торговом деле, что не дает мне права презирать людей его звания. Я сам пять лет тому назад, по изящному выражению Бернштейна, «сидел в каше» по уши. Тем не менее теперь я ворочаю миллионами. А это что-нибудь да значит!
— Проспер также может сделаться миллионером.
— Черт возьми, он способен на это!
— Сестра его — модистка. Она продает шляпы всем нашим знакомым. Что ж за беда? Разве я не сшила для госпожи Леглиз шляпу, за которую вдобавок заплатил Томье? Вот и выходит, что в наши времена неравенство состояний не больше как светский предрассудок. На самом деле ничего не существует.
— Тем не менее, чтоб быть принятым в обществе, нужно удовлетворять известным требованиям, хотя пустым, но строгим. Вот, например, попробуй завтра баллотировать Проспера в клуб. Леглизу или Маршруа достаточно сказать: «Это мой служащий», или какому-нибудь недоброжелателю шепнуть: «Отец его живет в маленьком домишке в Булони и сам возделывает свой сад», а формалисту заявить: «Сестра его шьет шляпки моей жене», чтобы его наверняка провалили на баллотировке. Следовательно, несомненно существуют черты социального разграничения, хотя произвольные, но тем не менее непереходимые. Проспер — наидостойнейший молодой человек, но он не светский кавалер. Томье не стоит ничего, но это очаровательный и изысканный собеседник. Перед одним захлопнутся все двери, а другого станут тащить к себе нарасхват. Такова жизнь!
— Она глупа и постыдна.
— Согласен с тобой, но ты ее не переменишь. Самое важное — это знать, чего мы хотим. Ничего нет легче, как удалиться от света. Но, когда в нем вращаешься, надо соблюдать известные правила, сообразоваться с привычками, даже с предрассудками светских людей.
Роза вздохнула, однако не отвечала ничего. Целый день она была взволнована, отказалась ехать кататься с отцом и просидела, мечтая, в садике, окаймлявшем аллею Буа, до самого вечера. Когда же время подошло к пяти часам, молодая девушка вернулась в гостиную. Она взяла книгу, но не дочитала в ней и одной страницы: мечтательная задумчивость снова одолела ее в тишине. Вдруг отворилась дверь, и шаги лакея заставили Розу очнуться. Она выпрямилась и спросила:
— Что там такое?
— Господин Томье спрашивает, можно ли ему видеть вас, сударыня?
— Просите.
Она села спиной к свету, чтобы скрыть от посетителя перемену в своем лице. Между тем он уже входил, гибкий, улыбающийся, с проницательным и ясным взором. Роза протянула ему руку, он взял ее с почтительной грацией кончиками пальцев и поднес к губам. Это вышло изящно, без фамильярности и вполне корректно. Молодой человек сел против мадемуазель Превенкьер и сказал:
— Я пришел повидаться с вами и повидаться наедине, по совету госпожи де Ретиф. Без этого я приехал бы только в такие часы, когда мог рассчитывать наверно застать вашего батюшку. Но я полагаю, что он знает о моем сегодняшнем визите.
— Вероятно, я знаю, что он говорил о вас с госпожою де Ретиф.
— Неужели это по вашей просьбе господин Превенкьер имел с нашей приятельницей разговор, который она передала мне отчасти?
Томье говорил с огорченным видом, а его взгляд был полон упрека.
— Не знаю, на что вы намекаете, — осторожно отвечала Роза. — Потрудитесь объясниться.
Он озабоченно покачал головой.
— Это неудобно. Я надеялся, что вы облегчите мою задачу, а вы, кажется, и не думаете! Неужели я не ошибся в том, что вы составили обо мне очень нелестное мнение и что мне понадобится пустить в ход свое красноречие, чтобы оправдаться перед вами?
— Красноречие мне не нужно, но искренность — да.
— О, если вы только требуете откровенности, — весело подхватил Томье, — то я не теряю надежды. Для меня это легче всего, и сознайтесь, я был бы безумцем, если б пытался вас обмануть, тогда как вам ничего не значит уличить меня на каждом шагу. Но позвольте, однако, в чем я должен оправдаться?
— Разве вы не знаете? Неужели мне объяснять вам самой?
Жан опустил голову с усталым видом.
— Как, вечно одно и то же? Неужели я никогда не избавлюсь от этого гнета, не сброшу его со своих плеч? Судите, насколько мне трудно объясниться, по тому, насколько вам трудно меня допросить. Вдобавок все мои оправдания, какие я мог бы привести, ничтожны, потому что я оправдываюсь сам, кроме одного, но этого одного я не могу привести, если не буду уполномочен вами. Назвать вам эту причину моих действий было бы мне бесконечно приятно, и, поверьте, я сделал бы это от всего сердца, потому что чувства, руководящего мною в данном случае, ничто не в силах победить. Оно всевластно распоряжается людьми, и, когда овладевает нами, нам остается одно из двух: или обречь себя на страдания, или быть счастливыми. Между этими двумя крайностями я выбираю последнюю, не сомневайтесь в том!
Томье говорил свою речь с веселой улыбкой, и этот юмористический оттенок придал его сентиментальному излиянию современный и насмешливый характер, которым постоянно отличалось обращение молодого человека.
— Говоря короче, вы намекаете на то, что любите меня, — сказала без обиняков Роза Превенкьер.
— Я и не пытался скрывать от вас этого долее, — отвечал он, взволнованный больше, чем хотел показать.
— В таком случае, милостивый государь, так как сердце не может вместить двух привязанностей, как бы оно ни было обширно, вам надо выбрать что-нибудь одно. Я очень горда и не допущу, чтобы мужчина, который интересуется мною, оставался близким с другой женщиной. Чтобы сделать шаг, сделанный вами сегодня, и чтобы говорить мне то, что я слышала от вас, вы, по моим соображениям, должны были предварительно решиться на то или другое. Я желаю, чтобы вы подтвердили это вполне определенно.