Кузен Понс
Шрифт:
И она рассказала, как обстояли дела, желая наперед знать, осуществятся ли ее гнусные надежды.
— А известно ли вам, что такое гадание по заветной колоде? — торжественно изрекла мадам Фонтэн.
— Да нет, где мне знать, я не такая богатая, эта штука мне не по карману! Сто франков! Нечего сказать. Совсем даром! Где мне их взять было! А вот сегодня мне заветная колода до зарезу нужна!
— Я не часто к ней обращаюсь, деточка, — ответила гадалка. — И богатым-то я гадаю по ней только в особых случаях, а платят мне за такое гадание по двадцать пять золотых, — видите ли, это меня утомляет, я теряю силы! Как на меня накатит, дух меня и начнет терзать, так здесь, под ложечкой,
— Да ведь я же вам говорю, дорогая мадам Фонтэн, все мое будущее от нее зависить...
— Ну, уж только ради вас, потому как от вас у меня практика большая, пусть дух меня мучит, раз вы просите, — ответила гадалка, и на ее увядшем лице изобразился неподдельный ужас.
Она встала с старого замызганного кресла, стоявшего у камина, подошла к столу, покрытому зеленой скатертью, до того ветхой, что на ней можно было пересчитать все нитки; на столе с левой стороны, рядом с открытой клеткой, в которой жила черная взъерошенная курица, дремала необычайных размеров жаба.
— Астарта! Иди сюда, доченька! — позвала ворожея, легонько ударив жабу по спине длинной спицей, и жаба посмотрела на нее с понимающим видом. — А вы, Клеопатра! слушайте внимательно, — прибавила она, осторожно щелкнув старую курицу по клюву.
Гадалка сосредоточилась, на несколько мгновений застыла в полной неподвижности; казалось, она умерла, глаза закатились, из-под век поблескивали только белки; потом она выпрямилась, произнесла загробным голосом:
— Я тут!
И, рассыпав, как бы в забытьи, по столу просо для Клеопатры, она взяла свою заветную колоду, судорожно перетасовала и, глубоко вздохнув, протянула ее тетке Сибо, которая сняла карту. Гадалка посмотрела на черную курицу, клевавшую зерно, затем подозвала жабу Астарту и пустила ее ползать по разложенным картам, и при виде этого живого трупа в засаленном тюрбане и грязном капоте привратница содрогнулась, по спине ее побежал холодок. Только большие упования вызывают большие волнения. Иметь или не иметь ренту, вот в чем вопрос, как сказал Шекспир [48] .
48
«Иметь или не иметь ренту, вот в чем вопрос, как сказал Шекспир». — Бальзак иронически перефразирует начало известного монолога Гамлета «Быть или не быть» из трагедии Шекспира «Гамлет» (д. III, явл. 1).
Прошло семь или восемь минут; в течение этого времени чернокнижница открыла колдовскую книгу, замогильным голосом прочитала заклинания, внимательно осмотрела оставшиеся зерна и проследила путь, проделанный жабой, затем скосила белесые глаза и стала читать по картам.
— Исполнение желаний, — сказала она. — Правда, все пойдет совсем не так, как вы думаете. Большие хлопоты. Успех в делах... Злое вы задумали дело, но это бывает с тем, кто ухаживает за больными, а сам зарится на наследство. В этом злом деле вам будут споспешествовать знатные особы... Вы раскаетесь в свой смертный час, а умрете вы насильственной смертью, вас убьют два беглых каторжника, один низенький, рыжеволосый, а другой старый, плешивый, убьют, потому что в деревне, куда вы переберетесь на житье со вторым мужем, вас будут считать богачкой... Теперь, дочка, ваша вольная воля, действовать или сидеть сложа руки.
Внутренний экстаз, которым загорелись провалившиеся, как у черепа, глаза ворожеи, померк. Предсказав будущее, она впала в забытье и теперь походила на пробужденного от сна лунатика; она с недоумением огляделась по сторонам, потом узнала привратницу и, казалось, удивилась, заметив ужас на ее лице.
— Ну, как, дочка, довольны? — сказала она совсем не тем голосом, каким предсказывала судьбу.
Тетка Сибо посмотрела на ворожею с растерянным видом и ничего не ответила.
— Сами просили заветную колоду! Я с вас, как с старой знакомой, только сто франков возьму...
— Сибо умрет? Да как же это можно! — воскликнула привратница.
— Я вам очень страшных вещей наговорила? — простодушно спросила гадалка.
— Конечно!.. — ответила тетка Сибо, доставая из кармана сто франков и кладя их на краешек стола. — Кому охота умереть насильственной смертью!..
— Сами заветную колоду просили! Но успокойтесь, не все, убитые по картам, умирают...
— Да как же это возможно, мадам Фонтэн?
— Ах, голубушка, я тут ни при чем! Вы постучались в дверь будущего, я вам ее приоткрыла, и все, он пришел!
— Кто он? — спросила тетка Сибо.
— Дух, кто же еще! — нетерпеливо возразила гадалка.
— Прощайте, мадам Фонтэн! — сказала привратница. — Не знала я, что это такое ваша заветная колода, очень вы меня напугали, что уж там говорить!..
— Чаще раза в месяц хозяйка себя до такого состояния не допускает, — сказала служанка, провожая посетительницу на площадку лестницы. — От таких трудов и помереть недолго, очень это у нее много сил берет. Вот теперь покушает котлетку и три часа спать будет.
Выйдя на улицу, тетка Сибо поступила по примеру всех, кто обращается за советом к гадалке. Она поверила благоприятным предсказаниям и не придала веры напророченным бедам. На следующее утро, укрепившись в своем намерении разбогатеть, она решила пустить в ход все средства, чтоб урвать себе долю из понсовского музея. В течение некоторого времени она думала только об одном: изобретала разные способы добиться успеха. Люди неразвитые, не расходующие повседневно, подобно образованным, свои умственные способности, обладают особым даром — умением с чрезвычайной силой сосредоточить на одном все свои помыслы, и когда их душой овладевает опасная мысль, так называемая навязчивая идея, их интеллект начинает усиленно работать — это явление уже было объяснено нами выше. Теперь то же самое происходило с теткой Сибо, чьи душевные силы достигли крайнего напряжения. Под влиянием навязчивой идеи совершались чудесные побеги из неволи, творились чудеса любви, и, при всей своей глупости, наша привратница, одержимая корыстолюбием, не уступила бы в силе Нусингену, доведенному до крайности, в остроте ума обольстительному ла Пальферину.
Через несколько дней, увидя Ремонанка, который около семи часов утра открывал свою лавку, она решила подольститься к нему.
— Как бы это мне узнать настоящую цену вещам, что стоят у моих господ?
— Да нет ничего проще, — ответил продавец старья на своем тарабарском наречии, от графической передачи которого лучше воздержаться ради ясности повествования. — Если вы будете действовать со мной начистоту, я укажу вам оценщика, человека очень честного, он вот настолечко не ошибется и точно определит стоимость каждой картины...
— Кто же это такой?
— Господин Магус, еврей, теперь он уже занимается делами только ради собственного удовольствия.
Элиас Магус, имя которого достаточно хорошо известно по «Человеческой комедии», так что говорить о нем здесь нет особой надобности, оставил торговлю картинами и редкостями, и теперь коммерсант Магус вел себя примерно так же, как любитель Понс. Знаменитые оценщики — покойный Анри, Пижо и Морэ, Тере, Жорж и Рен, словом, эксперты при музеях, — все они были младенцами по сравнению с Элиасом Магусом, который безошибочно определял шедевр под слоем столетней грязи, знал все школы и подписи всех художников.