Кузина
Шрифт:
— Мари, как вам не стыдно! — Натали сразу покраснела до корней волос. — Мой муж не шляется по этим грязным девкам. Вообще, я не люблю такие темы. Давайте лучше о другом. Не представляете, как теперь приятно жить по-человечески. При жизни папеньки Nicola не мог толком развернуться; вот уж не было бы счастья, да несчастье помогло. А теперь в состоянии и принимать гостей, и много выезжаем сами. Скоро купим дом в городе, будем там зимовать.
— Рада, что у вас все так прекрасно. Только мой вам женский совет — побольше внимания этой, как вы говорите, «теме».
Хозяйка снова смутилась, покраснела еще сильнее и отвернулась.
— Прошу вас, Мари, избавьте меня от таких разговоров. Мне даже слушать такое стыдно. Я удивляюсь, как вы могли читать подобную книгу. У Николая Петровича она есть, он дал мне как-то почитать, но я осилила только четверть. Дальше не смогла. В другой раз подсунул мне «Фанни»[2] Джона Клеланда. Так там такое написано, что «Декамерон» по сравнению с ней — сказки для детей. Конечно, я не могла это дальше читать.
Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Евдокия, поджидавшая под дверями, проводила гостью в отведенную для нее комнату, где уже горела свеча, постель была приготовлена для сна, перина и подушки аккуратно взбиты.
— Спасибо, милая, — небрежно сказала Мари. — Я ужасно устала, раздень меня.
Евдокия подскочила к госпоже и сняла с нее платье.
— Дальше, дальше, — потребовала Мари. — Чего ты смущаешься, мы обе женщины. А я люблю спать голой, пока тепло. Врачи рекомендуют.
Евдокия послушалась, и вскоре Мари стояла перед ней в чем мать родила. Девушку удивило, что у госпожи были аккуратно выбриты все волосы на теле: и под мышками, и на лобке. Ее нельзя было назвать ни худой, ни полной; все пропорции были соблюдены безукоризненно. Евдокия вздохнула: ей никогда не быть такой красавицей.
Мари села перед зеркалом и, пока девушка расчесывала ей волосы, выяснила, что она грамотна, и велела спросить у барина книгу под названием «Фанни». Евдокия вернулась через несколько минут с книгой под мышкой.
— Барин даже обрадовались, — рассказала она. — Сказали, что у них еще такие есть, читайте на здоровье.
Мари лежала под одеялом, а Евдокия начала читать. Получалось у нее довольно неплохо и бойко. Вскоре она запнулась.
— Барыня, нешто такое в книжках пишут? Да разве так бывает?
— Читай, читай! — поторопила ее Мари. — Ведь это так интересно! А в жизни случается всякое.
Евдокия продолжила чтение, краснея с каждой страницей. Однако было заметно, что прочитанное глубоко заинтересовало и взволновало ее. Голос дрожал и прерывался.
— Достаточно, — остановила ее Мари часа через полтора. — Уже поздно, закончим завтра. А пока возьми лечебный крем в моем чемодане и смажь мне тело.
Она откинула
— А разве там не тело? — подбодрила ее Мари. — Работай!
Ее ягодицы были мягкими и теплыми, и девушке почему-то приятно было их смазывать. Она даже нарочно сделала это чуть медленнее.
Подождав несколько минут, чтобы крем впитался, Мари перелегла на спину, привольно раскинув руки и ноги. Евдокия незаметно перекрестилась при виде такой срамоты и снова принялась за работу. Смазывая груди, она покраснела, а пройдя по животу и добравшись до его низа, вновь остановилась.
— Ну что ты как маленькая! — рассердилась госпожа. — У тебя все точно такое же, чего ты испугалась. Мажь!
Евдокия несмело дотронулась до вздрогнувших складок и быстро и мягко растерла крем ладонью. Волосы там немного начали отрастать и приятно покалывали руку. Ниже было очень мокро. И Евдокия догадалась, что это от книжки: с ней самой случилось то же самое. Опять ей неожиданно понравилось ощущать ладонью мягкую, влажную, трепещущую плоть, и ее движения стали совсем медленными и нежными.
— Спасибо, милая, — поблагодарила ее Мари. — Тебя, кажется, Дуней зовут? Накрой меня одеялом и попроси, чтобы завтра истопили баньку, попаришь меня с дороги.
* * *
— Барыня ж велели топить, — горячилась Евдокия, но кухонный мужик Антип только отмахивался от нее.
— У меня и тут работы полно, какая еще баня. Сама топи.
— Я при госпоже, пойду ей книжку дочитывать.
Разговор происходил на кухне, где священнодействовали две пожилые толстые поварихи. Им помогала девушка, которую временно взяли из деревни вместо Евдокии: барин так распределил работу между домашней челядью, которую сократил вдвое против прежнего, чтобы никто не простаивал без дела.
— Конечно, при старом барине Петре Ильиче легче было, — вздыхали бабы. — Говорили, и себе что-то перепадало, и никакой строгости. Но опять же попробуй свое получи! Вечно у него шаром покати, ключница ворует, управляющий ворует, мужики пьяные. Попробуй так у его сыночка побалуй! Только посмотрит из-под бровей — уже душа в пятки уходит, и кричать ему не надо, не то что плетью кого-то пороть. Рассказывали давеча…
Они прекратили работу и принялись обсуждать деревенские сплетни, но тут во дворе раздался стук копыт.
— Барин с полей приехали! — мигом разнеслась весть по дому.
Молнией выскочил во двор конюх, схватив жеребца под уздцы. Барин спешился. Навстречу ему уже спешила девушка с двумя ковшами. В одном была вода, и он с наслаждением умылся. Потом что-то вспомнил и крикнул ключницу:
— Пелагея!
Та мгновенно словно выросла из-под земли. Барин достал из кармана листок бумаги и передал ей.
— Сходишь к кузнецу, пусть по этому чертежу сделает умывальник. Надоело мне из ковшика.