Кузнец из преисподней
Шрифт:
– Я не намекаю, – Надя подняла с пола кружки, подлила мужу чая из серебряного чайника. – Артур, я всегда говорю прямо. Ведь они бросили тебя, Хранители. Это из-за Бердера?
– Они не бросали меня, и я не игрушка, чтобы меня бросать.
– Почему в соседнем со мной купе едет китаец, а не русский?
– Настоятель Хо такой же Хранитель равновесия, как и русские братья. Он делает нам честь своим присутствием. Я же рассказывал тебе про монастырь.
– Зачем ты хитришь со мной, Демон?
– Я не хитрю. Твоя охрана на месте, лысые псы и гвардия.
– Обычно этого достаточно, но не в этой поездке. Ты взял колдунов. Ты снова боишься, Демон?
Коваль отхлебнул чая,
– Ты же знаешь, я всегда боюсь за вас.
Он повернулся и задернул второе окно, пошевелил кочергой в камине. В спальном купе президента стало уютнее. Задрапированные бежевым стены придвинулись, мягкие подушки звали спрятаться, забыться в полусне дорожной неги, повсюду заиграли отсветы огня. Коваль внезапно вспомнил свои детские ощущения. Так порой всплывают в памяти запахи, яркие цвета, чьи-то восторженные лица, крики, смех – все то, что погребено и растоптано вечным боем, в который он превратил жизнь.
Он погрузился в путешествие на троих, с отцом и матерью, в те невообразимо далекие годы, когда билеты на юг приходилось добывать с трудом, а потом папа и мама поочередно сидели, потому что мест все равно не хватило, но даже при таком раскладе все было здорово и замечательно. Они ведь ехали к морю! Ночью уже стало теплее, люди вокруг тоже ехали на курорты и от этого, наверное, добрели, смеялись, шутили, делились бутербродами, огурцами и пивом. Но происходящее внутри вагона маленького Артура не слишком трогало, гораздо увлекательнее было следить за бесконечными созвездиями снаружи, составленными из станционных фонарей, квадратиков многоквартирных домов, зыбких таинственных огоньков деревень, яркого пламени мостов и эстакад… Сколько ему тогда было? Лет пять или шесть. Родители отвлеклись, о чем-то болтая с соседями по плацкартному купе, а он испытывал изощренное удовольствие от того, что его приткнули спинами к жесткой стене, про него как бы забыли, лишь иногда мама, не оборачиваясь, гладила сына по коленке. Он испытывал удовольствие от походного уюта, от близости всемогущих, любящих волшебников. Огромная Россия светилась за стенами вагона, катилась навстречу, расстилалась могущественной неторопливой скатертью-самобранкой. Россия состояла из тысяч и миллионов разноцветных лампочек, это было так интересно и неожиданно, что пятилетний Артур мучительно таращился в окно, не позволяя себе заснуть, не догадываясь, что это еще не Россия, а всего-навсего проехали треть пути до Москвы…
Нынче президенту не хотелось смотреть в окна. Состав катился мимо разбитых, сгнивших платформ, мимо раскуроченных станций без названий. После раннего, трусливого заката за окнами разливалась мутная, мерзкая темнота. Не жаркая звездная темнота юга, а промозглая питерская слепень, сырая и скользкая во всех направлениях, без единого огонечка, без единого намека на человеческое жилье…
Поцелуем в губы Надя вернула мужа в реальность.
– Ты взял меня с детьми в этот поезд, чтобы все видели – Кузнец не боится, он настолько уверен в железной дороге, что повезет на Урал дочерей. Ты как будто нарочно сделал из нас мишень. Ты хочешь высадить нас…
– После Перми вас встретит Анна Третья с верными людьми. Зачем ты так говоришь? Ты намеренно обижаешь меня? Могла бы отказаться, поехали бы на моторе…
– Ты же знал, что я не откажусь, раз это нужно тебе. И не пожалею. И я тебя не обижаю, Демон, я хочу услышать правду. Это правда, что на тебе кровь учителя Бердера?
Она ждала честного ответа.
– Не надо тебе лезть в эти дела. Кто надоумил?
– Я не девочка, Артур. Как нам жить дальше в деревне, если за спиной начнут шептаться? Ведь мы на все лето едем…
– Неужто ты Анны боишься? Полжизни среди колдунов провела, а теперь пугаться вздумала?
– Никого я там не боюсь, ты ведь знаешь. Однако случая такого не было, чтобы в своей земле Качальщики тебя сторонились.
– Бердер ни с кем совета не держал, – выпалил Коваль. – Он погиб, потому что один попытался остановить вращение планеты.
– Не понимаю, говори проще.
– Нельзя остановить историю, это ты понимаешь? – Президент вскочил с дивана, зашагал порывисто из угла в угол. – Нельзя сказать человеку – «вот тебе шесть соток, вот тебе печка с дровами, вот тебе дети и внуки, радуйся и не ищи приключений»! Нельзя приказать человеку ходить пешком за плугом и забыть про колесо! Это понятно?
– Понятно… Не кричи на меня.
– Я не на тебя кричу. Они все внутри одинаковые: и патриарх твой любимый, и Качалыцики, и главный мулла Халитова, что гостил у нас зимой, и настоятель Вонг со своими дружками-буддистами… Все они тихо ненавидят друг друга, но внутри едины в том, что тормозят человека. Они сто раз будут убеждать, что в поте лица пашут на благо общества, а на самом деле тормозят. Им спокойнее, если мы зальем водой мартены, столкнем в реки паровики, засыплем нефтяные скважины. Им спокойнее, если мы будем биться лбом об пол при лучине, если будем гнить в сырых деревнях, сожжем школы и книги, запретим акушерок и учителей письменности. Зато наступит благость и покорность, матьземля будет довольна и после каждого дождя курей к попам понесут… Что тут непонятного, Надя?! – Артур присел перед ней на корточки, сжал ее руки.
– Но… Бердер был твоим другом, твоим лучшим другом. Он научил, как заставить лысых псов лизать тебе сапоги.
– Я не забуду этого, никогда не забуду. Хранителям равновесия и детям их всегда будет лучший кусок за нашим столом.
Надя мягко высвободила руки, погладила мужа по голове:
– Однако ты сделал все по-своему. Бердер запрещал тебе…
– Не будем больше про Бердера, – настойчиво попросил Коваль. – Он полез в раскачанный лес без обряда примирения…
– Так я и знала! – вспыхнула Надя. – Об том мне Анна и Прохор твердили, да и патриарх, а я не верила! Отбивалась, как могла, твердо стояла, что не мог мой муж с Дедами Черными побрататься. А выходит, так оно и есть! Примирение… Знаем про ваше примирение, слыхивали! Деток малых живыми зверью отдают, над мертвяками глумятся! Я-то не верила, когда мне слухи дошли, что с мерзкими магами знаешься…
Надя отвернулась, уже не сдерживая слез.
– Прекрати, а ну прекрати! – одернул Коваль, проклиная себя за болтливость. – У нас нынче общая задача и общая боль. Не могу я и не буду делить людей. Наделился, хватит.
– Помнишь, когда вы с Орландо запустили первый паровик до Урала, ты пообещал отвезти меня в деревню Качалыциков в вагоне-люкс, в таком, где ездили цари и президенты.
– Я же сдержал слово?
– О да, сдержал, – прыснула Надя ван Гог. – Если не считать того, что от Ебурга мы добирались еще двое суток, девочки насквозь промокли и простудились.
– Что я могу поделать, если Качалыцики не соглашаются подвести ветку к деревне? – виновато развел руками Коваль.
– Скажи мне честно, – Надя поднялась, поцеловала мужа в макушку, – ведь я же все равно знаю, когда ты меня дуришь. Вот ты опять куда-то рвешься, один, почти без охраны. Скажи… Я так и буду до самой кончины трястись и молиться? Почему так выходит, что без тебя – никак?
– Потому что это наша родина, – немного удивился Артур.
Он притянул жену к себе, попытался обнять, но тут вежливо звякнул колокольчик.